- Не дети. Чего уж, говори как есть, с чем пришла.
- Я знаю, обо мне и про Марью всякое болтают. Да только я не покаяться пришла. Из того, что говорят, не всё правда, хоть и не всё ложь. Только прежде чем говорить, зачем пришла, хочу тебе как на духу признаться - вины моей тут нет, - Ульяна приподнялась, чтобы встать, но передумала и опять села. В руках она комкала белый носовой платок.
- Не тяни душу. Говори, сколь можно вокруг да около ходить? - раздосадованная Устинья терялась в догадках.
- Беременная моя Мария от вашего Ивана.
- Ишь, чего удумала! Женить захотела! А ты об том подумала - каково по принудиловке-то им жить будет!? - голос Устиньи звенел.
- Мово сына в могилу сведёшь и своей девке акромя кулаков, да тумаков ничего не сыщешь! А дитё безвинное, да уж чем помочь ему - не знаю.
- Погоди. Обдумай слова мои. А потом - как бог на душу положит. Не делала я никакого приворота. И не стала бы. Потому как внукам своим - не враг. Да, Марья меня не спросила, а Иван - тебя. Родит - безотцовщина. Настаивать не буду. Марья за Ивана с охотой бы пошла. Да, дело её такое - не возьмёт, и вся недолга. А внук, или внучка, родится - говорю ж тебе, при живом отце, да рядом жить и безотцовщиной? Душа горит. И думается мне, судьбой только это дитё мне в продолжение нашего рода отпущено. Потому не буду Марью принуждать избавиться от ребенка. И тебе, думается, не легко будет родную кровь видеть, да не мочь приветить. Кровь в том дите моей дочери, но и твово сына течет. Уже течет. Обдумайся. Не спеши, - Ульяна поднялась, тяжело, на негнущихся ногах подошла к порогу, повернулась к образам:
- Господом богом клянусь, Ванькин ребенок.
С тем и вышла.
Устинья вскочила с сундука, метнулась к окну, постояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Не такой невестки ожидала она от степенного и рассудительного Ивана. Боже милостивый, как людям в глаза-то смотреть тапереча? Ить с кем только Марья не крутила? А може и не крутила. Напраслину-то возвести недолго. Ну, а с другой стороны, дыма-то без огня не бывает. Кабы точно знать, что дите наше. А так… Откажись Иван, всю жизнь будет душа гореть, вдруг свово бросили? И Устинье представилась картина, будто малец, в детской рубашонке до пят, плачет и тянет ручонки, а личико всё в грязи измазано, рядом Марья с каким-то кавалером и внимания на дитё совсем не оборачивает. А ребенок слезами исходит.
- Свят, свят!! - Устинья упала перед образами. - Господи, прости душу мою грешную. Да, пущай лучшей чужого на ноги поднимем, чем своего на поругание кинем, - Устинья крестилась и вроде как на душе легче становилось. Предстоял ещё нелегкий разговор с Иваном. Была и слабая надежда, что может Ульяна что по-своему повернула. Кое-как Устинья дождалась возвращения Акулины. Та выслушала спокойно.
- Ты погоди решенья-то принимать. Жениться-то не тебе придётся. А Ванька уже не маленький. За ручку не поведешь. Только сам решить может. Да и може мы чего не знаем. Вот придет, поговорим. Дите, конечно, жаль. Да кабы так не получилось, что и ребенку та жисть не в радость будет, и Иван с такой женой намыкается. Уж кусала бы собака, да не знамая. А Марью, рядом живем, как облупленную знаем. И дело не в том, что люди говорят. Свои глаза во лбу есть. Нет у неё стремления к семейной жизни. Всё бы гуляла, да веселилась, да и выпимши её видали не раз. И энто незамужняя девка. Так что сама рассуди, чего путного можно ждать? - от такой длинной тирады Акулина даже запыхалась, щеки покраснели, и она нервно поправила кончики платка на голове.
Иван вернулся поздно. Хмурый, и Устинье с Акулиной показалось, что спиртным пахнуло.
- Вань, али что стряслось? - Устинья решила подождать другого момента для разговора.
- Спать я, мамань, хочу.
- Ты б лучшей нам сказал, с какого такого праздника приложился? - не вытерпела Акулина.
- Да, тверёзвый я. Уж если совсем чуток.
- Ну, коли тверёзвый, то уж знай, что Ульяна к нам приходила. Уж думаю, и сам догадываешься об каком деле говорила, - Устинья было приготовилась лечь в кровать. Да и все остальные готовились ко сну, свет в комнате был погашен. Поэтому лица Ивана не было видно.
- Ну, чего ж теперь?
- Как чего? Дитё-то твое щёль?
- Думаю моё.
- А когда делал то дитё об чем думал? - вставила свое Акулина.
- Ну, теть Лина, будто не знаешь, об чем в таком разе мужики думают, - хихикнул Илья.
- Цыц. Погодь, дойдет и до тебя очередь, - но голос у Ивана был совсем не сердитый.
- Иван, девки возле тебя роем вьются, а Марья, сам знаешь, чего уж тут.
- Роем вьются, да в руки не даются, - опять влез Илья.
- Да кабы в одни руки, и разговору бы не было, - Устинья повозилась в темноте, устраиваясь поудобнее.
- Тебе решать. Только, как подумаю - вдруг наш и вправду. Будет безотцовщиной горе мыкать, - голос Устиньи звучал тихо и жаластливо.
- А вдруг нет?
- Илюшка, чего тебе неймется?
- А чего я? Чего? Вань, девки они знаешь какие?
Дружный смех раздался в ночной тишине и тут же погас. Слышимость в бараке была та ещё. А Татьяне и Таврызовым утром на работу.
- Ладно. Чего уж таперь? Как сам-то решаешь? - Устинья глянула в окно. Но с её места виден был только кусочек ночного неба с отсветом от полной луны. Звезду их с Тихоном было не видно. Что бы он сейчас сказал сыну?
- Кулинка, энто мы с тобой ставни закрыть забыли? Слышь?
- Слышу, слышу.
- А ставни я счас мигом закрою. Фуфайку накину, да выскочу. И, мамань, я, ежели вы не против, то это… ну… Оженюсь.
- А вдруг не твой!
- Сказал тебе, цыц.
- Чей бы бычок не прыгал, а теленочек теперь его, - Устинья не знала, стало ли ей легче от этого разговора. Но уж хоть как-то определилось.
- Всё, давайте спать. Из утра всем на работу, - и Акулина завернулась в стеганное одеяло, под которым она спала даже летом. И уже почти засыпала, когда привиделся ей Тимофей.
- Мамань, вон Ваньку-то почитай принудительно оженили, а обо мне уж и речи нет?
- Ты, щё? Ополоумел? Я тебе оженюсь. Как возьму полено возле печи, да как оженю тебя.
- Чем же я-то хуже?!
- Спи. Сказано, спи. Вот, Кулинку разбудил.
- Давай местами поменяемся. Женись, а я за тебя ещё погуляю.
- Ага, нашел дурака.
- Доколе будете языками чесать? Спите, - Акулина взбила под головой подушку, повернув другой стороной, чтоб сон не перебился.
Иван негромко завозился, одеваясь в темноте. Осторожно прикрыл за собой дверь. Следом в комнате быстро потемнело, это он закрыл ставни. Вернулся, разделся, крякнул с холоду и быстро юркнул под одеяло.
Не прошло и пяти минут как послышалось ровное, чуть прихрапывающее дыхание спящего Ивана.
И только Илья ещё долго крутился, вздыхал, вставал водицы попить…
На следующий день Иван привел Марью домой, знакомиться. Марья сидела скромно потупив глаза, говорила мало. Черноволосая, кареглазая, статная, с ярко накрашенными и красиво очерченными губами, одетая в дорогое платье, словно диковинная птица, иногда поднимала длинные черные ресница и тут же гасила блеск своих глаз.
При ближайшем рассмотрении Марья понравилась и Устинье и Акулине. Не какая-нибудь, девка видная на зависть. Про таких редкий случай, чтобы зубы не мыли. Тут главное, чтоб в семейной жизни толк был. Чтоб руки откуда надо росли. Сварить, убрать, детей и мужа обиходить. Тут уж не угадаешь. Время покажет. А пока - решили, что Иван и Марья проедут по родственникам, пригласят всех, в выходной день накроют стол. С Марьиной стороны родственников - одна Ульяна. На том и разошлись.
Вечером, только отужинали, Иван, вместо того, чтоб пойти к Марье, уж и прятаться не надо, остался дома.
- Мамань, а где Надькина фата?
- Да она из неё кружевной уголок для Галины сшила. Вот тебе и вся фата.
- Мне-то фата - как корове седло, а вот хотелось, чтоб и Марья моя в фате сидела за столом.
- Иван, Марья дите под сердцем носит. А фату, только девки одевают. Толи не знаешь?
- Знаю, но дите моё и жена моя, значит месяц назад ей фату можно было надеть, а теперь нельзя?
- Выходит так, - Устинья присела на стул. - Она просила?
- Нет. Она молчит. А я хочу, чтоб у меня всё по-людски было.
- Может лучше венок из белых цветов, и видать, что невеста, и когда ребёнок родится - никто пальцем не укажет, - предложила Акулина.
- Где их взять-то? - Ивану понравился такой выход.
- Вон, в ателье, где платья шьют, там и их делают. Да она сама сообразит, где взять, - сказала Акулина.
Свадьба получилась весёлая и шумная. Илья играл на аккордеоне, а рядом с ним сидела пышногрудая красавица - хохлушка, Тамара.
- Ой, Кулинка, чует моё сердце, вскоре ещё одну свадьбу справлять.
- Дети твои, Устинья, выросли. Пора им своими обзаводиться. А нам с тобой - внуками. Всё в жизни идёт своим чередом. Может и мой черёд наступит, уж сколь лет жду.
Устинья неодобрительно глянула на Акулину. Ну, сколько можно? Всё ждет свово Тимоху.
- Мам, мам, чей-то Надьке плохо. Вон, Петро возле её хлопочет, - Илья говорил возле самого уха, мало ли, чтоб никто не слышал.
- Никак тебе худо, дочка?
- Всё в порядке. Надюша беременная. Вот тошнит немного, - Петро с соленым огурчиком на вилочке и мокрым платочком в руках склонился над женой.
- Это ничего, это пройдёт. Бог даст, все обойдется нормально.
- Ну, вот ещё двое внуков на подходе. Нам с тобой Устинья молится о здравии их и их родителей. Какого ж ещё людям счастья ждать - чтоб все были живы, здоровы, поддерживали бы, да уважали друг дружку, да чтоб дети родились и не болели, вот и счастлив человек.