Набор этих банальных фильмовых трюков при таланте Наба позволяет ему тем не менее держать обиженного читателя в постоянном напряжении. Последние главы романа – чудесное описание безнадежности покинутого и обманутого Кречмара. Горн имитирует свое "отсутствие", постоянно находясь рядом с Бруно и демонстративно лаская Магду. Кречмар чувствует его присутствие, но ничего не может сделать… Здесь роман "Камера обскура" впервые поднимается до трагической ноты – описывая ослепление Циклопа, творец описания сам был слепой! "Потерянный рай" Мильтона… Набоков, чутко улавливающий твердые и вечные грани литературы, умело вкрапляет их оттенки даже в свои "рядовые" романы. Не замечающий их читатель текстов Наба не видит почти ничего, лишь отсветы, темные блики в светлых лабиринтах набоковских шедевров.
Роман "Дар", по мнению большинства критиков творчества Набокова, вершина его "русской" прозы. Оспорив это мнение, скажем, что, безусловно, это второй по качеству стиля роман Набокова на русском, первый все же русский вариант "Лолиты" (1967). Три сюжетные линии, сплетаясь в "Даре", дают очень четкую картину эстетики Набокова конца 1930-х годов: линия "художника в юности" Годунова-Чердынцева, линия русской литературы в освещении автора (4 глава романа), линия детства и автобиографических намеков. "Еще летал дождь, а уже появилась, с неумолимой внезапностью ангела, радуга…" – мастерство набоковских описаний и сравнений в "Даре" достигает расцвета. Тема детства, уже изрядно заезженная Набом в "Машеньке" и "Защите Лужина" обретает совершенно новое звучание в романе: не случайно, он посвящен не жене, как обычно, а матери писателя. Образ Дома, счастья в семье, детских игр – доминанта этой темы в "Даре". Пушкиноподобные стихи, пожалуй, чуть портят впечатление, но все же и они к месту, ведь это творения "молодого" писателя (по сюжету романа). Образ Федора Годунова-Чердынцева, естественно, центральный; он выписан глубоко и с сочувствием. Годунов пишет роман о Н.Г. Чернышевском – своем литературном антиподе; вокруг этого и завязан довольно хилый сюжет с пансионом, любимой девушкой Зиной, которая вышла довольно бледно, и писательским ремеслом.
Дар – ключевое слово романа; главный герой, сам обладая им, меряет остальных людей по степени наличия в них именно этого "чудно божественного, солнечно звонкого, Богом данного" дара. Люди, заметим, как правило, подобным обладают не всегда. Одна из авторских характеристик Годунова – Чердынцева: "Застенчивый и взыскательный, живя всегда в гору, тратя все свои силы па преследование бесчисленных существ, мелькавших в нем, словно на заре в мифологической роще, он уже не мог принуждать себя к общению с людьми для заработка или забавы, а потому был беден и одинок". Почему Годунов пишет роман о Чернышевском? Потому что Николаи Гаврилович вызывает в нем понятное раздражение своей безумно кипучей деятельностью "на благо народа", своими резкими суждениями об искусстве, своей абсолютной неприспособленностью к реальной российской жизни. Не останавливаясь подробно на биографии Чернышевского, составленной "Годуновым-Чердынцевым", все-таки отметим, что она написана явно "против" автора "Что делать", хотя наполнена истинными датами и фактами. Главное, в чем отказывает Годунов Чернышевскому, – это именно наличие д а р а, а без него справиться с задачами, которые взвалил на себя Черныш, было невозможно. Именно это, видимо, и не позволило Н.Г. Чернышевскому перерасти из модного демократического критика и проповедника социалистических идей – в победоносного народного трибуна. Именно это не позволяет отнести роман "Что делать" к гениальным произведениям русской классики, хотя сам роман вышел недурно: "Гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист". Набоков справедливо считает гражданскую казнь Чернышевского его главным жизненным триумфом, а последующую жизнь в Сибири – "бессмысленными" годами.
Тема детства в "Даре" вновь возвращает нас к собственной биографии Набокова. Образ отца в романе важен ничуть не менее, чем образ Чернышевского, например. Константин Годунов-Чердынцев, конечно, не Владимир Дмитриевич Набоков, но многое их сближает. Память сына… "Его поимки, наблюдения, звук голоса в ученых словах, все это, думается мне, я сберегу". Воспитание, которое дал своему сыну Годунов-Чердынцев, сродни тому, что получил Андрей Болконский от своего отца в "Войне и мире" Толстого: "Он не терпел мешканья, неуверенности, мигающих глаз лжи, не терпел ничего приторного и притворного, – и я уверен, что уличи он меня в физической трусости, то меня бы он проклял". Экспедиции отца, его энтомологические открытия, его загадочная смерть – все это остается в памяти главного героя и воскресает в "Даре". Образ матери (в романе Елизавета Вежина) дан более подробно – через детское восприятие, через письмо к сыну, через цепь деталей… "Потные игры" с сестрой Таней, ученый немец с длинным носом, рай в загородном имении летом – все прекрасно, сказочно и невероятно "скушно" (поиграем здесь в старые слова вместе с автором).
Пятая глава романа Набокова начинается с "отзывов" неких критиков о романе Годунова-Чердынцева "Жизнь Чернышевского". Разумеется, Наб тонко обыграл будущие реальные отклики на свой собственный "Дар": "Автор пишет на языке, имеющем мало общего с русским…"; "…но со всем этим книга отвратительна!" (визг возмущенной бездарности); "… автор на протяжении всей своей книги всласть измывается над личностью одного из чистейших, доблестных сынов либеральной России" (попытка дать художественному тексту только политическое толкование) и т. д. В самом начале нашего эссе мы говорили уже об отношениях человекообразной критики к подлинным шедеврам литературы: не станем здесь повторяться! Итог любой критики такого рода, желаемый для автора: "Словом, вокруг книги создалась хорошая грозовая атмосфера скандала, повысившая на нее спрос…". В конце "Дара" – две ключевые сцены: описание купания модного теперь писателя, с последующей покражей его одежды, и сцена объяснения с будущей женой, а ныне невестой Зиной Мерц. "Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес…". Пока начинающий читатель "Дара" входит туда, мы выйдем из разбора романа Набокова.
В конце 1930-х гг. Набокова постигают два страшных потрясения. В 1937-м г., в связи с преследованием его жены, еврейки по происхождению, пришедшими к власти нацистами Набоков с семьей вынужден эмигрировать во Францию. В 1939-м умирает мать Набокова, которую он нежно любил, хотя и крайне редко виделся с ней. Уже началась Вторая мировая война, гитлеровцы, захватив часть Европы, наступают на Париж; нужно что-то срочно предпринимать. "Война идет! Война! Как вы можете заниматься подобными пустяками!.." – теребил Наба дружелюбный Марк Алданов, неплохой писатель и преданный поклонник Набокова. Насобирав деньги по богатым еврейским семействам и заручившись местом в Стэнфордском университете, которое уступил ему Алданов, Набоков с женой Верой и сыном Дмитрием спешно оставляют Париж.
В мае 1940 года последним рейсом пассажирского лайнера Набоковы покидают Францию и направляются в Америку, там их ждет место для Наба в университете и полная неизвестность.
"Американский" период. Роман на века
В США Набокова встретила не слишком знакомая литературная публика, Сирина здесь почти не знали. В Европе он оставил свою славу, свои утраченные иллюзии, свои русские книги. В США он привез готовый к печати роман "Истинная жизнь Себастьяна Найта", несколько переводов на английский и множество честолюбивых замыслов. Для сорокалетнего русского писателя жизнь в большой литературе прерывалась, для "начинающего" американского она тускло светилась. Шла большая война, людям было не до искусства. По "умерший" Сирин и вновь явленный Набоков спокойно ждали своего часа! Получив вид на жительство, Набоков бросается на поиски работы – конечно, литературной. Американский писатель Э. Уилсон познакомил Набокова с нужными издателями и помог в первых публикациях. Совместно с Уилсоном Набоков перевел в 1941 г. на английский "Моцарта и Сальери" Пушкина. Сергей Рахманинов, много помогавший ему ранее, заказал Набу обратный перевод из стихотворения Э. Поэ "Колокола" для одного музыкального произведения. В Уэльслейском колледже Набоков получил неплохие курсы: английское стихосложение, история английской литературы. Параллельно Набоков проводил занятия на французском, немецком и испанском отделениях.