С конца 1920-х гг. Набокову "стали приносить приличные деньги переводные права моих книг" (см. "Другие берега"). В 1936 и 1938 гг. в издательствах Лондона и Нью-Йорка выходит его "Камера Обскура", причем перевод для нью-йоркского издательства Набоков сделал сам; этот роман был также переведен на французский, шведский и чешский языки. В 1937 г. в издательстве Джона Лонга выходит роман "Отчаяние", подписанный так – Вл. Набакофф-Сирин. Позже этот роман вышел в престижном французском издательстве "Галлимар". Набокова принимают в среду парижского культурного истеблишмента. Все это говорило о том, что Наб рано или поздно должен был сделаться европейским писателем, не только в плане места проживания, но и в языковом. Язык Шекспира и Байрона Наб узнал раньше языка Державина и Пушкина, французский язык он также знал достаточно хорошо. Тем не менее 1930-е годы становятся временем расцвета русского творчества Набокова: "Камера обскура", "Приглашение на казнь", "Дар", "Весна в Фиальте", драматические опыты… Романы "Камера Обскура" и "Дар", на наш скромный взгляд, наряду с "Лолитой", "Бледным огнем" и "Истинной жизнью Себастьяна Найта" относятся к числу шедевров прозы Набокова. Другие вещи 1930-х гг. – "Подвиг" /1932/, "Отчаяние" /1934/, сборник "Соглядатай" /1938/ – менее значительны, но почти безупречны в стилистическом плане. В личной жизни Набокова также происходят кое-какие изменения: в 1934 году появляется сын Дмитрий, и Наб прекрасно справляется с ролью няньки и заботливого отца.
"Приглашение на казнь" – типичная антиутопия тоталитарного общества, она вполне сопоставима с такими вещами, как "Замок" Кафки, "О дивный новый мир" О. Хаксли и "1984" Д. Оруэлла. В интервью А. Аппелю 1966 года Набоков сказал, что "Приглашение…" – наиболее "ценимая" им в собственном творчестве вещь. Многие русские критики и впрямь сочли эту тенденциозную повесть лучшей во всем русскоязычном творчестве Набокова (Шаховская, Бицилли, Олег Михайлов и др.). Здесь уместны два замечания: Набоков оборонялся романом "Приглашение на казнь" от обвинений в антигуманизме и снобизме, в демонстративном уходе от социальных тем; писатель действительно постарался выжать из темы – талант, противостоящий обществу пошляков у власти - все, что только было возможно. С другой стороны, Цинциннат Ц. – "герой самого сказочного и поэтического из моих романов" (Набоков), человек-поэт, вынужденный жить в атмосфере "прозрачности" и тупости общества, способный спокойно встретить смерть от руки палача, находящегося с ним в одной камере. Линия Цинцинната – наиболее удачное звено романа. Его рассуждения и сны пропитаны тем же составом, что и прошлые рассуждения Ганина, и будущие наблюдения Годунова Чердынцева в "Даре"… Вот одно из лучших мест романа: "В снах моих мир был облагорожен, одухотворен; люди, которых я наяву так боялся, появлялись там в трепетном преломлении, словно пропитанные и окруженные той игрой воздуха, которая в зной дает жизнь самим очертаниям предметов…".
Остальные же герои-призраки романа (Марфинька, Родион, Эммочка, мсье Пьер) рассыпаются даже быстрее, чем того желает автор, дающий в концовке "Приглашения на казнь" театральную развязку: "Все расползалось… Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашеные щепки… картонные кирпичи…". Образ поэтичного, остро чувствующего Цинцинната – одна из неизбежных эманаций гения, и Набоков это блистательно подметил в романе. "Приглашение на казнь" вызвало бурю оваций "передовой" европейской общественности: наступали годы новой мировой войны, обличать тиранов и тирании сделалось модно, хотя и опасно. А вот и еще одна цитата: "Нет, я еще ничего не сказал или сказал только книжное… и я бросил бы, ежели трудился бы для кого-то сейчас существующего, но так как нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке, то заботиться мне приходится только о себе". Почти все читатели заметили в романе пощечину тоталитаризму, но проглядели "пощечину общественному вкусу", чем изрядно повеселили ироничного Набокова.
В 1937-38 гг. в журнале "Современные записки" был напечатан последний "русский" роман Сирина "Дар". Это блестящее по стилю произведение – итог всего "авто комментирующего" творчества Набокова до войны. Роман, в отличие от других предыдущих, так и не вышел отдельным изданием – то ли помешала война, то ли сыграла роль глава о Чернышевском, изъятая журнальными издателями. Примерно в то же время создавался на английском языке роман "The real live of Sebastian Knight". В 1938 году появляются и две пьесы Набокова – "Событие" и "Изобретение Вальса". "Событие" было даже поставлено русскими труппами в Париже и Праге, "Изобретению Вальс" повезло меньше – постановка пьесы состоялась только в 1968 г. в Оксфордском университете силами тамошних студентов. Критики отмечали "литературность" обеих пьес Наба, т. е. замечалось, что это пьесы по жанру, нежели тексты, предназначенные для театральных постановок. Однако из предисловия к американскому изданию "Изобретения Вальса" следует, что Набоков очень рассчитывал на постановку и даже сделал "замечания для господ актеров". Однако говорить о "Событии" как о событии в области русской драматургии нельзя: слишком много чеховского: чеховские герои, чеховские положения, чеховские реплики.
"Изобретение Вальса" более самостоятельная вещь, но сюжет ее весьма характерен для произведений, заполонивших мировую литературу в конце 20-х – начале 30-х гг., когда яркие взлеты Гитлера и Муссолини сделали тему "властелина мира" весьма актуальной. Вспомним хотя бы "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого, "Открытие Рафлза Хоу" А. Конан-Дойла, "Властелин мира" А. Беляева и др. Образец подобного жанра – написанный несколько ранее роман Г. Уэллса "Человек-невидимка", и набоковский "Вальс" значительно уступает ему. Идея в с е о б ъ е м л ю щ е й власти над миром человека, достигшего этого только своими интеллектуальными силами, не могла не показаться Набокову привлекательной для литературной обработки. Сама действительность в это время как бы демонстрировала относительность популярности Наба: с одной стороны, признанный и читаемый писатель, с другой – сомнительное материальное положение, семья на руках, частые переезды с места на место. В своей пьесе Набоков выдал неожиданный ход – открытие Вальса, в отличие от прозрений Хоу или Гриффина, оказывается всего лишь блефом, а само действие пьесы его Сном, который одновременно является одним из действующих лиц. Диктатор не состоялся, мир может спать спокойно, а сам инженер Вальс принимается Полковником и Министром за сумасшедшего. По словам Ив. Толстого, в конце пьесы "все оказывается фикцией, мир рушится, валятся декорации бреда". Именно такой финал В. Набоков к этой поре не впервые использует в своих крупных вещах.
Остановимся подробней на двух романах – "Камере Обскуре" и "Даре". "Камера обскура" (1931) – реализация темы Набокова "мужчина-греховодник – девочка-соблазнительница". Невинное начало романа (упоминание о морской свинке Чипи, тяжба Горна с фирмой, экспертом которой выступил Кречмар; любовь Кречмара к какой-то "незнакомке", которую он уже собрался застрелить) уже таит в себе роковую развязку. Магда Петерс – первый достойный образ нимфетки в романах Набокова (само слово явится только в "Лолите"), девочка-"ведьма", девочка-"соблазнительница". Вульгарность и инфернальность странным образом переплетаются в Магде; это делает ее неотразимой как для блестящего карикатуриста Роба Горна, которому на людей глубоко плевать, так и для бедного талантом, но успешного Кречмара, для которого в глупой девочке с темно-каштановыми волосами на время сосредотачивается весь его мир. И Горн, и Кречмар ищут в Магде не только славного сексуального партнера, они обретают в общении с ней тот "рай детства", которого человек лишается после определенного возраста. Начальная тема "Машеньки" предстает в "Камере Обскуре", таким образом, в несколько ином свете.
В соответствии с названием действие "Обскуры" протекает как цепь сменяющих друг друга эпизодов, как разыгранный на наших глазах фильм или спектакль. Да и Магда часто сравнивает себя /не без помощи автора/ с некоей фильмовой дивой, играющей в "таинственной и страстной фильмовой драме" с участием двух своих любовников – старого и нового. Карнавальное использование Набоковым понятий "рай" и "ад", когда Кречмар жмет Магде под столом одну коленку, а Горн – другую, лишь подчеркивает сомнительную реальность происходящего. Как бы не был ослеплен любовью Бруно, он едва ли бы взял в свое свадебное путешествие постороннего человека, к тому же знаменитого! Бруно узнает о измене своей юной жены с Горном из куска романа писателя Зегелькранца – прием также довольно литературный! Далее под дулом пистолета Магда вспоминает сцену из "Отелло" – это при ее полной бездарности более чем удивительное воспоминание. Затем следует чисто фильмовый диалог: "Хорошо, я дам тебе высказаться, а потом застрелю" – "Не нужно меня убивать, уверяю тебя, Бруно!". Весь этот мелодраматический набор завершается фильмовой концовкой – странная автокатастрофа, ослепление Кречмара.