Объявили отправление, и девчонки с интересом уставились в окно: они прощались с запомнившимся им сосновским пейзажем, они прощались с еще видневшимся из окна ласковым озером, они прощались с двумя отличными днями и ночами, так чудно проведенными вдали от скучных серых домов в сером поселке, куда они направлялись. Лето только вступало в свои основные права, все еще можно было повторить и не раз. "Как мы их, свинтусов, сделали! – визгнула Любка, снова мысленно пробежав свои приключения, и громко расхохоталась. – Слышь, Надюха, слышь! Этот козел очкастый, мне говорит: ты мол моя маленькая лесная находка, и я влюбился с первого взгляда, а у тебе есть одна маленькая штучка… Представляешь, борзеж?". Наденька, гораздо более искушенная и несколько расстроенная поступком Хожа, вздохнула и ничего не ответила своей младшей подружке. Да и что тут скажешь.
Вернувшийся Дрон Вулич застал возле костерка разброд и шатания. Прен умотал на озеро купаться, он пропустил сегодня рассвет и очень страдал от этого. Яблоч бессмысленно слонялся по полянке, не зная, куда себя деть. Гашик, сидевший у костровища и пивший чай, только завидев лоснящуюся физиономию братца, громко заметил: "За такое сажать надо! Она же, она…" и немедленно куда-то намылился, прихватив с собой ручку и блокнот. Дрон пробовал его успокоить, но был послан очень далеко и без хлеба. "А ты бы поменьше рылом щелкал, и тебе бы, брат, обломилось!" – крикнул старший Вулич вслед младшему…
Утомившийся Хож мирно спал в палатке, его богатырский храп явно диссонировал с красотой и свежестью наступившего июньского дня – увы, последнего в этом году. Яблочкин стал допытываться подробностей общения Дрона с Любкой, но тот только кривил лицо и уходил от прямых ответов. "Нечуткие вы с Хожем люди! – резюмировал Яблочкин. – Только о себе, паразиты, думаете… Этих шалав только так можно было на пятерых развести". Дрон выпил полстакана вермута и философски заметил: "Есть, друг Антошка, такое слово "любовь"! Ты не слышал?". Яблоч только горько поморщился: "Ну-ну, рассказывай мне про это".
Вулич-старший потер переносицу, еще налил себе, сел на бревно и важно заметил единственному слушателю: "Вот примерно такой же эпизод был у меня в деревне лет пять тому назад…". Антуан сплюнул, взял полотенце и потянулся на Сосновое: слушать теперь удачливого Дрона ему не очень-то хотелось. "Да присядь ты, Антон, сейчас вместе пойдем!" – и Вулич, ловко опрокинув в себя содержимое стакана, начал рассказывать старую "бородатую" байку, которую ему самому рассказали в пединститутской общаге пару месяцев назад и которая нас с тобой, читатель, уже ни капли не интересует. Антоша, подумав, сел на бревно и также налил вина себе; в конце концов, у них в запасе день и ночь, все еще переменится к лучшему, а у старших пацанов, действительно, всегда есть чему поучиться.
А Гашик, умненький Гашик сидел на раскидистом корне вывороченной березы, на самом берегу Соснового, и что-то быстро строчил в своем походном блокноте. События минувшей ночи отразились на нем не самым лучшим образом; он был болен, он страдал так, будто не Любку с Надькой, а именно его имели пару часов назад эти грязные "старики" Хож и Дрон. Он даже не смог заснуть, как ни старался, он не смог забыться, даже выпив много больше того, что привык употреблять.
Теперь он сочинял! Да, он не писатель и не поэт, может, это и так; но он все сейчас выразит, он даст этим милым беспомощным созданиям дельный совет, он остановит своим посланием это распутство. "Быть бы нашим девочкам под родимой крышею, если б знать могли они, что творилось с Гри…" с Гашиком.
И наконец… "Сочинил я здорово! – крикнул Гашик, прыгая, – и поможет девочкам песенка моя. Горячо сказалась правда в ней великая, будет эта песенка оправданьем для…".
А вот, кстати, и стишок, который мы сумели записать и доводим до тебя, внимательный читатель:
Девочка-нимфеточка, мне тебя так жаль!
Девочка-нимфеточка, зубки ты не скаль!
Люди похотливые за тобой стоят
И с тобою, бедною, спать они хотят…Девочка-нимфеточка, ты им не поверь!
Девочка-нимфеточка, быстро закрой дверь
Ты в страну полночную пьяниц и бродяг,
Стонут где несчастные, честь свою отдав.Девочка-нимфеточка, слушай-ка меня:
Стоит ли Ночь жалкая яркосвета Дня?!
По щекам у Гашика слезы покатились, силы в нем великие разом оживились. Слышал он в душе своей звуки благодатные, в голове роились мысли необъятные – звуки лучезарные гимна благородного… Пел он воплощение счастия свободного!
Воистину, благие мысли – благое дело. Здесь, друг, не стоит смеяться! Тут, читатель, пора и заплакать… ведь ты готов?
Июль 1990 г., осень 1998 г.,
Декабрь 2003 г.
Поездка в Одессос
"Итак, я был тогда в Одессе"
А. Пушкин
"Садясь на унитаз, держитесь за поручень!"
Вагонная мудрость
Нахамизм 1. Вокзальная суета
Старины, то есть молодые люди двадцати с хвостиком лет, стояли на грязном перроне маленького города и отчаянно скучали. Первый из них – полный, с круглым лицом и в очках – имел вид солидный и преуспевающий, звали его Хэнкинс. Второй мэн – довольно высокий, с непропорционально длинными руками, вытянутым лицом и рыжеватой бородкой – был тем типом, жизненное поприще которого было определить довольно трудно. То он казался солидным и сложным, то вдруг становился шаловливым и глупым. Дженкинс (а именно это имя мы для него придумали) был худ, двигался ненормально быстро и любил бездельничать.
Типы ждали здесь поезда "Билибинск – Одессос", который почему-то опаздывал. Они вспоминали отца Федора, предавшегося обычной вокзальной суете, и тонко шутили. А жизнь на провинциальной станции шла своим чередом… Тетушка с лукошком полчаса терлась о коврик перед входом в какую-то контору, грязный и заплеванный, но так и не решилась войти. Изрядно потасканный голубь вразвалку шатался по перрону, пока не вляпался в грязь. Местный старожил с опухшим от водки лицом приподнялся на скамейке, заменявшей ему ложе, осмотрел знакомую местность и зевнув, рухнул обратно. Три девицы, одетые по последней моде местного Горторга, прогуливались здесь же, обсуждая подробности чужой жизни.
"Девушки! Когда ближайший до Чикаго?" – прогремел в сонной одури провинциального Пигтауна остроумный вопрос старины Хэнка. Дамы ошеломленно промолчали, Хэнкинс подмигнул им… Но, подошедшая электричка до Билибинска унесла непонятливых девиц, и старины вновь остались одни… Прошло еще два часа. Уже начинало темнеть, и опоздание поезда становилось весьма опасным…
Из конторы, куда не вошла тетка, выпнулся человек в железнодорожной фуражке и поплелся в сторону магазинчика, едва успевая до закрытия. Хэнк сел на деревянные ступеньки конторы и стал проверять документы у входящих в нее. Впрочем, посетителей оказалось лишь двое. Первый мужик сунул под нос Хэнку какой-то сомнительный документ и прошел, второй товарищ, долговязый прыщ, так долго рылся в карманах своего пиджака, что даже вспотел. "Он вообще-то просто так тут расселся!" – пришел на выручку гражданину старина Дженк. Хэнкинс громко рассмеялся и повел могучими плечами. Сопровождаемый смехом и унизительными репликами, человек без паспорта скрылся в конторе.
Но все кончается в мире, как и жизнь человеческая. Через сорок минут старины уже загрузились в десятый вагон пассажирского поезда, следующего по маршруту: "Билибинск – Одессос".
Нахамизм 2. В вагоне поезда
Вткавшись в крутой поворот, поезд стукнул своим железным нутром и снова набрал нужную скорость… Щемящая летняя ночь со своими удивительными запахами на секунду расступилась перед ним и поглотила его. Хотелось мчаться, смотреть в окно и наслаждаться жизнью! Но двум старинам было не до этого: их вагона номер 12 в поезде не оказалось! Еще раз проверив билеты, по которым им отводилось по нижнему месту в третьем купе двенадцатого вагона, старины, осмотрев плацкартную населенность десятого и последнего вагона поезда, кинулись на поиски справедливости, которую ищут все, но находят немногие…
Проводник вагона, пожилой одесский житель с золотой фиксой, повертел в руках их билеты, спросил, любят ли они купаться, и философски изрек: "Море любит смелых! Доедете стоя…" Хэнк обругал проводника и отправился на поиски начальника поезда. Дженк повторно обратился к за разъяснениями, но проводник посоветовал ему не поднимать кипиж в два часа ночи, пообещал утром все обустроить и, зевнув, отправился спать… Начальник поезда долго не хотел отпирать дверь своего купе, где он проводил разъяснительную работу с молодой проводницей, но, прищученный озлобленным Хэнком, пообещавшим взломать дверь, вышел и даже признал, что следить за порядком в поезде все же входит в его обязанности. Вместе с Хэнкинсом они вернулись в десятый вагон, где Дженк уже уютно расположился на трех больших сумках в проходе… Наорав на пожилого проводника, начальник все же пристроил старинушек на боковых полках девятого выгона, заметив, что свои претензии они могут предъявлять только Железной Дороге в целом.