Вошла молодая изящная женщина в белом халате, светлая и легкая. Рябинин сразу понял, что это Миронова. Он никогда не разглядывал человека откровенно, но тут не удержался: Миронова была подругой Виленской, а друзья если и не схожи, то какой-то гранью все-таки подобны.
Миронова поправила челку, извинилась за халат и огорошила:
- Вы думаете, мне что-нибудь известно?
- Надеюсь.
- Я ничегошеньки не знаю, - грустно сказала она и сочувственно посмотрела из-под своей пушистой челки.
- Вы же подруги, - заметил Рябинин.
- О ней знаю все, кроме…
- Тогда расскажите это все.
Она положила руку на стол, свободно вытянув ее вдоль края. Рябинин задержал взгляд на узкой кисти и тонких длинных пальцах с колкими ногтями, собранными в горсть, - рука казалась острой. Миронова молчала. Рябинин быстро глянул в лицо: она боялась, что следователь не поймет.
- Постараюсь уловить, - усмехнулся он.
Она улыбнулась чуть смущенно и начала рассказывать не спеша, подбирая слова:
- Если бы я была художником… и рисовала бы Риту… то изобразила бы ее с ореолом вокруг головы… Знаете, как святую на иконе.
Рябинин чуть не кашлянул, но вовремя подавил этот импульс, который бы сразу нарушил контакт.
- Ее можно описать одним словом - светящаяся.
Миронова пытливо вглядывалась в его лицо - понимает ли? Рябинин сидел бесстрастно, не очень понимая, что она имеет в виду.
- Многие считали ее старомодной. Она читала классику, любила вальс, ни разу в жизни не была на хоккее или футболе. Рита всему на свете предпочла бы хорошую книгу. Не подумайте, что она была какой-нибудь вялой куклой. Рита увлекалась, да еще как! Если ее интересовала тема, она буквально проваливалась в работу. Не ела, дома не бывала, худела, как схимник. И так, пока не сделает работу, по крайней мере ее творческую часть…
- А людьми? - спросил Рябинин.
- Что "людьми"? - не сразу поняла Миронова, - Да, людьми… Так же и с людьми. Если понравится человек, то душу отдаст. Ругаться, ненавидеть не умела. Все прощала, кроме грубости. Даже не хамства, а просто нетактичности, жесткого тона. Тогда у нее портилось настроение на день. Я вот говорю, а образ у вас, наверное, не складывается…
- Почему ж не складывается?
- Трудно. Это как книжный герой - каждый его видит по-своему.
- Вы хорошо рассказываете, - заметил Рябинин.
- Знаете, что она любила? Лес. Нет, не грибной, не мариновку-засолку. Лес, о, лес для нее был религиозный культ. Ходила всегда одна, а возвращалась радостная, словно что-то узнала, чего никто не знал.
Рябинин немного помялся и осторожно задал вопрос, который давно томился в голове:
- Скажите, вот ей было двадцать девять лет… уже какой-то возраст…
- Да, - перебила Миронова, - я ее знала с первого курса и всегда боялась, что она влюбится.
- Почему?
- Знаете, что такое любовь для женщины?
- Больше знаю, что такое любовь для мужчины.
- О, для женщины это больше. А для Риты, с ее натурой… Она бы так увлеклась, что пропала бы…
- Почему же пропала? - усомнился Рябинин. - Люди мечтают о любви…
- С Ритиным характером… Да она бы превратилась в рабыню, потеряла бы личность, сгорела бы… Человек крайностей…
- Вы считаете, что она влюбилась?
- Вряд ли, - задумчиво сказала Миронова, перебирая что-то в памяти. - Зимой у нее был отличный тонус, ее все время одолевал телячий восторг. А весной стала вялой, бескостной. Понимаете, она зимой вечерами домой-то не ходила - все работала. А у нас в отделе влюбиться не в кого. И мужчин нет.
- Неужели бы она от вас скрыла? - усомнился Рябинин.
- Нет. Рита порывалась сказать, но что-то ей мешало. А потом, весной, ушла в себя. А уж потом… не успела.
Миронова полезла за платком. Она отвернулась, и Рябинин не мешал. Он думал, возможно ли любить тайно от родных, друзей и сослуживцев? Но ведь истинная любовь и есть тайная любовь. Он относился подозрительно к громкой и нескромной любви, которая выказывалась на весь мир. Тайно любить можно, но нельзя любить незамеченно. Впрочем, состояние Виленской заметили сразу. Но как любить, не выходя с работы? Кого?
- Рабочий конфликт вы исключаете? - спросил он, дождавшись, когда Миронова спрячет платок и повернется к нему.
- Да, - сразу сказала она. - Это исключено.
- А что вы скажете о Самсоненко?
Миронова пожала плечами и напрягла губы. Она не хотела говорить о своей начальнице. Он не настаивал. Не так-то просто выложить официальному лицу свое отношение к руководителю, тем более что самоубийства это вроде бы не касалось.
Сотрудницы лаборатории смерть Виленской с Самсоненко не связывали. Получалось, что с сигаретным пеплом он ошибся, поддавшись своей неприязни к такому типу людей.
- Больше ничего не добавите?
Миронова опять пожала плечами и вдруг как-то испытующе глянула на него еще стеклянными от слез глазами:
- Вы должны знать больше меня.
- Это почему же? - удивился он. - Вы дружили и то не знаете.
- У вас дневник.
- Какой дневник?
- Рита вела дневник, но никому не показывала. Ее мама говорит, что дома дневника нет. Мы решили, что вы изъяли.
- Нет, не изымал, - задумчиво произнес Рябинин, и теперь его мысль сразу бросилась по новому руслу.
Вела дневник… В нем, разумеется, есть все. Люди и заводят дневники, чтобы писать в них то, о чем нельзя говорить. Но куда она его дела? В лаборатории он нашел горстку пепла - это сгорел листок-два, не тетрадь. Да и зачем нести его на работу… Дома она ничего не сжигала - пепел или запах они бы обнаружили. Но дома дневника не было. Вот и мать не нашла.
- Подпишите, пожалуйста.
Рябинин спрятал в папку протокол допроса Мироновой и, глянув на ее сбившуюся челку, покрасневшие глаза и дрожавший кончик носа, глуповато спросил:
- Вы… переживаете?
- Я любила ее.
Ответила неслышно - словно упал осенний лист.
7
После ухода свидетельницы Рябинин стал ходить по своему маломерному кабинету. Он даже не анализировал показания Мироновой - думал о дневнике.
Разумеется, скрытный и замкнутый человек, да еще такой ранимый, как Виленская, постарается дневник уничтожить. Она не пускала никого в свой мир при жизни и вряд ли согласилась бы пустить туда после смерти. Но у Рябинина была такая профессия - лезть в чужую душу, даже если ее, этой души, уже нет на свете.
Походив минут двадцать, он глянул на часы - шесть, рабочий день окончен. Но ту мысль, которую он выходил, нужно реализовать немедленно, если только уже не поздно.
Рябинин подошел к телефону и набрал номер жилищной конторы:
- Скажите, пожалуйста, дом сорок пять по Озерной улице ваш?
- Наш, - ответил женский голос.
- Мусор этого дома давно вывозился?
- Товарищ, - голос сразу зашумел скороговоркой. - Мы и без вас знаем, что бачки полные. Машин нет, понимаете? Вот пять дней и не вывозим…
- Подождите, подождите, - перебил он. - С вами говорит следователь прокуратуры Рябинин.
- Слушаю, - заметно потишал голос.
- Меня очень устраивает, что мусор пять дней не вывозили. Я хочу в нем покопаться. Попрошу вас, пусть дворник меня подождет в жилконторе.
Проще всего было дневник порвать и выбросить на помойку.
Через тридцать пять минут с двумя дворниками-женщинами Рябинин подошел к бачкам. Не зря нервничала работница жилищной конторы - мусор уже сваливали рядом с баками на асфальт.
- Да-а, многовато накопилось, - высказался Рябинин.
- Вы же испачкаетесь, - заметила старшая, критически оглядывая его светлый костюм и желтый портфель, - Давайте, мы будем разбирать, а вы говорите, что вам нужно.
- Человеческую голову, - фыркнула молодая, которая тоже была одета не по-рабочему: видимо, куда-то собралась и ее вызвали прямо из дому - только набросила на мини-юбку дворницкий фартук.
Доверить дело дворникам он не мог, но одному тут не справиться и за ночь.
- Мне нужна тетрадь… Или листки тетради, блокнота… Может быть, клочки… С рукописным текстом… От руки, значит.
- Бумажные, что ли? - уточнила старшая. - Так вот эти бачки уже разобраны. Мы все бумажное отбираем в макулатуру.
И она показала на три тугих мешка у стены. Рябинин повеселел, потому что задача упрощалась. Неразобранными оставались только два бачка.
- Товарищи, вы разбирайте бачки и бумагу откладывайте в сторону. Вам все равно их перебирать. А я займусь мешками.
Дворники молча согласились. Рябинин взял пустой ящик, поставил на теплый асфальт, сел и принялся за первый мешок. От бачков, нагретых дневным солнцем, тянуло спиртовой гнилью. Где-то в углу возились кошки. Дворники изредка вполголоса переговаривались.
- Кукленок, - сказала молодая, даже как-то обрадовавшись.
- Чего только не выбрасывают, - вздохнула старшая.
Рябинин разлеплял листки, которые дворники утрамбовывали довольно-таки плотно. Больше всего выбрасывали школьных тетрадей, исписанных и палочками и алгебраическими формулами. Он уже по тексту мог сказать, какой это класс - насмотрелся. Много было газет и оберточной бумаги. Попадались какие-то коробки, старые журналы, книги без обложек… Мешки разбирались быстрее, чем он предполагал.
- Тетя Маша, а помнишь, ты нашла сумочку, а в ней часики, кулон со слезистым камушком да триста пятьдесят рублей денег?
- Было. Чего теперь вспоминать. Все отдала хозяйке в тридцатый номер.
- Потом волосы на себе рвала.
- Чего болтаешь-то!? Дали мне пятьдесят рублей, и спасибо.