Порадовался я. Не смерти, прости меня Господи, а справедливости.
3
В субботу, вижу, Мария моя ерзает, как ей несвойственно. Кастрюлей грохнет, тряпкой шмякнет, ведром звякнет… С женщинами это бывает.
Но Мария моя зря пылить не станет. Обращается вдруг задумчиво - не то просит, не то приказывает:
- Генка с тобой поговорить хочет.
- Да кто ж ему мешает…
Рассуждать - не под машиной лежать. Поговорить я всегда любил, а к старости прямо-таки с радостью. И то: старик-молчун ненатурален, как дите-ворчун. У старика ведь опыт, жизнь, мысли… Л ежели он молчит, то или ума не накопил, или при себе его бережет, или, беднягу, не слушают. И я приоткрою секрет: не надо старикам ни денег, ни витаминов, ни сливочного масла… Они хотят только одного: чтобы их слушали, слушали их чтобы. Главная работа стариков - учить, а не детей нянчить. Кто ж из молодых этого не понимает, тот дурак, прости Господи.
Мне было надобно кран в ванной подправить, Марии ножик мясной наточить, передачу поглядеть про элементарные частицы, хотя я и думаю, что этим физикам пора переходить от элементарного к чему-нибудь по-сложней… Но я все отставил и пошел в его комнату.
Генка вроде бы ждал меня - задумчиво сидел на стуле задом наперед. Парень он высокий, будто и не от меня произошел, хотя произошел от меня. Плечи мои, широкие. Плюс усы по моде, плюс глаза упорные, плюс улыбка неохватная… Ну и, как положено, гитара с магнитофоном, самостоятельно купленные.
Хотел я тоже сесть задом наперед, но другого стула не было, а на кресло не больно-то сядешь. Да не успел сесть-то.
- Отец, женюсь.
Я покашлял: зря мужчина веселился - кирпич на голову свалился. А Генка усы в меня нацелил, приготовившись к рукопашной.
- На Весте? - спросил я.
- Да.
- Решил без перерешалок?
- Конечно.
- Ну, все?
- Что все?
- Решение твое я выслушал и проглотил. Теперь пойду кран чинить и ножик точить.
- Как же… Ничего и не скажешь?
- Так ведь ты все решил, - удивился я до невероятности.
- По-твоему, надо было с тобой посоветоваться, - улыбнулся Генка довольно-таки подлой и усатой улыбкой.
- Ага.
- Теперь, отец, так не делают…
- У старинушки три сына: старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак.
И пошел я себе к двери, поскольку есть вопросы неуступаемые, как земля под нами. Не о женитьбе мы говорили.
В жизни много вопросительных закавык. Одна из них - младые годы. Лет семнадцать - двадцать, когда человек уже не глуп, но еще и не умен. Не чудеса ли? Самые главные решения, от которых жизнь зависит, мы выносим в этом зеленом возрасте. Спутника себе отыскиваем, попросту говоря, женимся; специальность выбираем по душе и чтобы несменяемую; друзей заводим верных и постоянных… Вот я и говорю, что муд-рость-то надо бы природе пустить задом наперед, от молодости к старости - родился умным, а с годами поглупел. Тогда решения стали бы повесомее. Умной молодость должна быть, умной.
- Отец! - Генка встал и как бы мне путь заслонил.
- Ну?
- Ты против Весты?
- Ни грамма.
- Отец, но мне нужен свой опыт.
- И моим не гнушайся. От семейной жизни можно получить большое удовольствие, а можно заиметь один насморк. Послушай-ка байку…
…Турист один, любитель подземных приключений, отыскал пещеру, где мрак да летучие мыши. На веревках его туда спустили при помощи лебедки. День там сидит, второй, третий… Два месяца пробыл в полном одиночестве, в сырости, без солнца и телевизора. Когда его оттуда выволокли и поинтересовались, как он закатил такой подземный рекорд, турист ответил прямо: "Если б не поругался с женой, век бы столько не высидел". Ну?
- Отец, мы любим друг друга.
- А-а, тогда давай говорить по делу. Где жить будете?
- В этой комнате.
- На что жить?
- На зарплату, отец.
- Матери будешь отдавать?
- Если она готовить согласится…
- Она согласится, Гена. Еще что?
- А что еще? Все.
- Я то думал, ты и правда женишься, а ты шуточку подпустил.
И я вылез из мягкого кресла, как из гнезда, и пошел себе точить нож, поскольку разговор закончился. Генка, мой характер, взглядом меня сечет и как бы им в дверь не пускает.
- Какая шутка, отец! Женюсь я!
- Да где же? Ты как приносил зарплату, так и будешь приносить. Как жил в этой комнате, так и будешь жить. Как мать стряпала, так и будет стряпать. Чего изменится-то?
- Но я же Весту приведу.
- Так и мычи: хочу, мол, отец, девочку привести для приятной параллельности.
- Для какой параллельности?
- Лежишь ты на этом диване, и она рядом лежит, параллельно тебе.
- Да все так женятся!
- Тоже, видать, для параллельности.
- А по-твоему как?
- У моей лошадки были две загадки - одна про овес, вторая про сена воз. Жениться, Гена, это стать мужиком. Коллектив выстроить из себя, жены и последующих детей. Материально снабжать этот коллектив. Заботиться о супруге. Воспитывать ребятишек. Имущества скопить…
- Мещанство, - фыркнул Генка сквозь усы.
- Семья-то?
- Имущество копить.
- А как сказки русские кончаются? "Стали жить-поживать да добра наживать". Но главное, мужицкая задача, Гена, чтобы все стали счастливее, и ты в том числе, как глава семьи.
Генка опять задумался. Оно и хорошо, на думающего человека приятно глядеть. Откровенно говоря, мне это "Стали жить-поживать да добра наживать" тоже по разуму скребет. А почему бы не так: "Стали жить-поживать да ума наживать"?
- Ты на что-то намекаешь, отец…
- Ага.
- А на что?
- Подумай, пока я ножик точу…
Мария сидела в кухне, понурившись над куском говядины. Знала она мои слова - не первый сын женится. Ее как бы разрывало надвое: и я прав, и Генку жалко. Но терпела, и правильно делала.
Все хорошее, говорят, от матерей. А плохое? От отцов, что ли? Все от родителей - и хорошее, и плохое. Но мать матери рознь. Хорошая мать воспитывает, а плохая ублажает. Признаться, сперва я боялся за Марию. Девок нет, одни парни - как, думаю, начнет состоять при них прислугой. Знавал я таких - за бутылкой для сынка бегали. Но Мария свою роль продумала крепко: ребята полы терли, посуду мыли, картошку таскали, пододеяльники отжимали, уж не говоря про всякие ремонты. Тут расклад такой… Мать, которая приучает сына помогать себе, слабой женщине, воспитывает мужчину; мать, которая парня обслуживает, растит не мужа и не отца, а залетного самца.
Все это я думал, затачивая кухонный нож. И молчал, потому что Мария молчала. Само собой, я заговорил бы насчет состоявшейся беседы, да не успел - сперва в кухню дунул ветер, потом гул пошел, потом пол дрогнул… Но влетел не змей-горыныч, а Генка - здоровый он у меня малый, какой-то диковинной борьбой занимается японской.
- Отец, ты хочешь, чтобы мы поселились отдельно?
- Ага.
- Но у Весты площади нет.
- Зачем же у Весты…
- Тогда будем меняться.
- Нет, не будем. Нам с матерью и тут солнышко греет.
- Тогда строить кооператив.
- Во, уже горячее.
- Деньги у тебя, отец, есть?
- Как не быть, коли всю жизнь работаю.
- И на гарнитурчик хватит?
- И на гарнитурчик, и на абажурчик.
Генка прошелся по кухне гоголем, поскольку перед ним открылись иные прекрасные горизонты.
- Мы сразу на двухкомнатную…
- А по деньгам осилите? - засомневался я.
- Ты же сказал, что у тебя деньги есть!
- У меня есть…
Господи, или кто там, дай мне силенок. Ублажать-то приятнее, соглашаться-то спокойнее, поддакивать-то веселее… А когда родной сын глядит на тебя, как на жабу… Когда родная жена синим взглядом лезет тебе в душу - вот тогда и пошатнешься в своих устоях…
- У меня-то, Гена, есть, а у тебя?
- Что… Не дашь?
- Не дам, сынок.
Встал он посреди кухни одеревенело и ничего не понимает. Не ожидал. Щеки у него сухие, рабочие, а студено дрожат. От щек и усы задергались, как у мокрого котенка. И пулей прошила меня такая жалость, что хоть на шею ему кидайся. Отец я или аспид какой, пропади оно под сваю…
- Гена… - Я закашлялся, но все-таки окреп. - Не дам.
- Почему?
- А ты бы взял?
- Так ведь у отца…
- Хочешь начать жизнь с помощи да с долгов?
Вижу, скатилось с Генки недоумение, как шальная вода. Теперь злость пришла - взгляд хочет мне глаза выжечь, губы хотят слова покрепче выбрать, дыхание хочет вынести меня из квартиры куда подальше. И слава богу, поскольку злость есть чувство здоровое.
- Думаешь, без тебя не обойдусь?
- Обойдешься, сынок.
Генка не ответил - громом выкатился с кухни, а потом, слышу, и наружная дверь хлопнула. Горячий парень, японской борьбой занимается - на матрасиках и босиком.
Мария глаз не поднимает от говядины. И то: ножик у меня и до сих пор ненаточенный. Да какая теперь к хрену говядина… Я подошел к окну и открыл - мне чего-то воздуху стало маловато, будто на шее галстук затянули.
Начало марта, а зима стоит стопроцентная. Снегу в этом году намело столько, что и до следующего хватит. Мне со второго этажа видать, как ветки березы до наста касаются, ветерок ими водит и рисуют они своими крепкими почками неправдоподобные дули и козули.
- А если ты своим упорством любовь их разрушаешь? - тихо спросила Мария.
- Ну и бес с ней!
- Коля, да ты в своем уме ли?
- А он что - любовь покупает? Дам денег, так любовь будет, а не дам, то ее и нет?