Профессор, заполнив избу запахом навоза, вдруг кенгурой прыгнул к Марии, цапнул ее руку и поцеловал, от души чмокнув. Мария от страха аж встала.
- Он профессор, - объяснил я, чтобы она не обиделась на его налет.
- Очень приятно, - пришла в себя Мария.
- Николай Фадеевич, - прямо-таки взревел профессор, - совершено варварство.
- Что такое?
- Иван Федота в речку Безымянку две бочки концентрированной серной кислоты вылил…
- Зачем?
- Рыбачит так. Рыба от боли живой на берег прыгает. Я вот хочу показать ему Уголовный кодекс.
Профессор помахал тоненькой книжечкой. А я содрал со стены Пашину двустволку и был уже у двери.
- Зачем ружье-то? - испугалась Мария.
- Профессор покажет закон, а я покажу ружьишко.
И перед тем как выскочить за профессором, я постучал Марии по-аистиному. Мол, вернусь, и будет у нас любовь.
Часть четвертая
1
Иногда думаю: смены года зачем? Зачем природа человеку за его жизнь раз семьдесят покажет, как все рождается и мрет? Видать, в назидание. Чтобы помнил, что он-то жив и здоров. Чтобы жизнь свою ценил и крепко задумался над ней семьдесят раз. И то: была бы, допустим, сплошняком зима или безразмерное лето… Чем тогда мерить прожитые годы? Календарями, что ли? А так глянул я в окошко, и понятно мне без слов - осень. Загоняй во хлев овечку, полезай скорей на печку.
Сильный ветер тащил по небу какие-то дурные тучи - небольшие, черные, круглые, наподобие мохнатых клубков. Того и гляди размотаются, и повылезут из них разные змей-горынычи и кощеи бессмертные. И то: октябрь.
Приткнулся я на подоконнике, поскольку сочинял письма - пять штук. Два письма сыновьям: мол, живите-поживайте, мать с отцом не забывайте. Затем Паше своему драгоценному: мое слово очень верно, пишет друг твой Николай; как пойдешь на свиноферму, по дорожке вспоминай (меня)…
…Как он там, горемышный? Встает в четыре. За водой на улицу, к колодцу. За дровами в сарай. За картошкой в подвал. Истопи, свари, убери. Да потом грязь трамбуй до свинофермы. Да, поди, от этих кощеевых туч кости ноют, войной битые…
Письмо Аркадию Самсонычу - а как же? Нам не надо тракторов, шлите нам профессоров. Он надумал в деревне зимовать под тем предлогом, что ему надоела якобы цивилизация. То есть городская жизнь с горячей водой.
И письмо Наташке Долишной, девице. Любовь, моя забота - полюбила бегемота. Приглашал я Наташку погостить, как, впрочем, и всех других вышеперечисленных.
- Коля, иди чаевничать, - покликала Мария.
- Чай - не спирт, жизнь продлит.
Прожили мы с супругой в деревне Тихая Варежка три с лишком месяца. Всяких дел переделали.
Мария привела Пашино хозяйство к женской аккуратности. Стряпала на нас все лето. Ну и всякую разность: рыбку вялила, за огородом ходила, трав лекарственных Паше насушила, варенье наварила…
Я подрядился в совхоз - так, за сущие гроши - изводить ольшаник, прущий на посевы. А в июле к сенокосу примкнул. Ну, в том же духе и в том же направлении.
С Иваном Федотой вышла стычка, перешедшая в рукопашную. В свое время мы с профессором сдали его участковому как браконьера. А потом я узрел, что Федота сына лупцует. Ну и не вытерпел. Худо мне бы пришлось, поскольку Федота моложе меня годов на пятнадцать. Да Аркадий Самсоныч подоспел и этому Федоте на голову ведро с компостом нахлобучил.
Что касаемо Наташки Долишной, то положила она Федьке Лычину стажерский срок. Один, мол, год, а там посмотрим. И что ж Фердинанд, язви его под щиколотки?.. Согласный, как цуцик. И то: любовь есть чувство светлое, но дело это темное.
Ну что там еще, в Тихой Варежке-то? Профессорский дом мы с Пашей отделали под декольте. Никитичну устроили-таки в больницу. Анна, соседка Пашина, продолжает жить в неуютном одиночестве, хотя женщина хозяйственная и достойная. Аисты со своими выросшими аистятами улетели в приятные края - вся деревня им прощально махала…
- Коль, налила уже.
Это разве чаепитие? Вот, бывало, в Варежке… Соберемся за столом - я, Паша, профессор да Мария. И четыре самовара за вечер выдуем - из ботинок пар валит. По самовару на нос. С вареньем и колотым сахаром.
- Как-то там Паша? - вздохнула Мария.
- Чего Паша… Жив-здоров и есть таков.
- Дал бы господь здоровья, а больше ему ничего не нужно.
- Сказанула! Зачем здоровье, коли ничего не нужно? Существовать?
- Все остальное по мере сил.
- Паша проживет сто лет, не менее.
- Хорошо бы.
- Человек должен жить долго, а то выйдет несуразица. Послушай-ка ход моего ума. Один прожил восемьдесят, а второй семьдесят пять…
- Какая разница…
- Во! - обрадовался я подсказке, которая так и просилась на язык. - Семьдесят пять, а другой прожил семьдесят. Тоже невелика разница. А если один семьдесят, а второй шестьдесят пять?
- Подумаешь…
- И то. Тогда ведь мог прожить и ровно шестьдесят? А если шестьдесят восемь? Два года, велика ли разница… Ну а пятьдесят пять, пятьдесят четыре? Так ведь и до сорока дойдешь, и до тридцати… И навернется свирепая мысль: а какая, в конце концов, разница, жил человек или нет? Чтобы эта мысль не подвертывалась, человек должен жить долго.
Мария не ответила - варенья мне клала из крыжовника, в Тихой Варежке сваренное. Ягодку подденешь, а она просвечивает, как розовым медом налитая.
- Как-то там профессор твой?
- У меня есть задумка, Мария, - нашего Генку с профессором свести.
- Да, Аркадий Самсоныч человек умный.
- Это дело второе.
- Образованный…
- А это дело третье.
- Чем же тогда он тебя прельщает?
- Живет человек на передовой, хотя в возрасте и сильно близорукий.
- Как это на передовой, Коля?
- Я тебе так скажу… Когда нужно делать то, что делают все, требуется сила воли. А когда нужно делать то, чего другие не делают, требуется геройство.
- Туманно говоришь.
- Будут человека на улице колошматить… Так профессор очки потеряет, а вмешается.
За окнами уже давно стемнело до полной неузнаваемости. Похоже, эти тучки-накатыши развернулись и застелили город чернотой. А нам с Марией воркуется - светло и чаю горячего пьем по потребности.
- Как-то там Пашина соседка поживает? - сказала Мария не мне, а как бы вообще, нашему чаепитию.
- Нюра-то?
- Хорошая работница, а семью не построила.
- Смешала лед с горчицей и хочет полечиться.
- Чего?
- Работа одно, а семья совсем другое. На работе женщине нужен навык, а в семье - ум.
На улице и того хуже - дождь заморосил. Ранняя осень, сразу после лета наступившая. Ни золотых деньков не постояло, ни паутинки не полетело… Завтра Паше куртку отправлю - добротная, с колпаком, на меху, непродуваемая.
- Как-то там Никитична?.. Детей много, а ни один не едет.
- Видать, таких вырастила.
- Суров ты, Коля.
- Я правду сказал. Что посеешь, то пожнешь.
- Никитичне от этой правды не легче.
Задумалась Мария. И то: за окном холодный дождь
лютует да тьма стелется, а где-то в деревне сидит всеми позабытая старуха. Да не только ее жалеет Мария, а вспоминает Тихую Варежку и всех обитателей. Кого очередного?
- Как там этот самый Иван Федота поживает?..
- Нашла о ком. Я так скажу… Ветры и воды разъедают камни, ржа ест металл, организм наш разъедают микробы, а жизнь дурака разъедает его же глупость.
Кипяток похолодал. Заварка оскудела. Вареньица поубавилось. Видать, конец чаепитию. Я много чего в жизни люблю - ежели по порядку, то терпения не хватит. Но, ей-богу, любезнее чаепития с Марией ничего мне не ведомо.
- А как-то Наташенька со своим Федором?..
- К браку дело идет.
- Некрепкая будет семья, - вздохнула Мария.
- Бывает, без любви живут до гробовой доски.
- Дело не только в любви, Коля. Знаешь, отчего семьи некрепкие?
- У каждой всяк свое.
- А есть общее… Девушки не выбирают жениха, а идут по первому предложению. Торопятся не отстать от подружек. А потом поживут, оглядятся, да поздно.
- Так уж все сразу и соглашаются?..
- Процентов девяносто, Коля.
Тут я Марии верю, поскольку любовь - это женская специальность.
- Десять часов! - спохватился я. - Спать пошел. Завтра ведь на работу…
Уже вторую неделю вкалываю. Отработаю я смену, а потом вторую - куплю кралечке машину светло-голубую.
2
С чего работать надумал? А поймал себя на двуличности… Дундю, что старик, мол, старик. Да какой я на хрен старик!
Жру, то есть, прости меня господи, ем за двоих, а когда и за троих. Сковороду жареной густеры уминал и не крякал, а сковорода у Паши с хороший таз. Чугун картошки - была бы кислая капустка. И в городе Мария не наготовится. Спекла вчера курицу под названием "бройлер" - мол, на два дня. Открывает духовку, а там кость и жила, да привет от крокодила. От меня то есть.
Физически я тоже. Ивану Федоте вмазал со вкусом - само собой, защищаясь. Утром встану и, пока чего тяжелого не поворочаю, я не человек. Мышца разминки просит. Конечно, в магазине гири продают, и всякие зарядки существуют. Не могу я даденную мне силу на железную чушку тратить: грех не грех, а гирей махать - что горючее в землю сливать. В субботу вышел на улицу и вижу, что люди переезжают. Ну и примкнул к бригаде грузчиков, таскал туда-сюда - и сам размялся, и жильцам приятно.
Что касаемо мужеских возможностей, то про это молчок. Но не потому, почему можно подумать, а потому, что про это не говорят. Спим мы с Марией рядком, как и положено. И тому подобное и в том же направлении.