- Ну этот… американский.
- Бизнеса, что ли?
- Мне за каждое аистиное гнездо вручают десятку. Истинно говорю. - И я чуть было не перекрестился, язви его - не бога язви, а этого Федьку. - Вон и профессора научил гнезда вить.
- А кто платит? - заерзал парень, отчего забор крякнул от угла до угла.
- Общество по охране пернатых.
Теперь Федька не волосами шевелил, а ушами - тут уж ветер с озера ни при чем. И глазки его заиграли, как вода под солнышком. Видать, он новый безмен, то есть бизнес, обмозговывал.
- Федя, я дружелюбно ответил. Ответь и ты: Наташка тебя любит?
Поскучнел он, как дохлый подлещик.
- А то как же?
- Сдается мне, Федя, что есть промеж вас некая тайна, а? - пустил я пробный шар.
И шар-то этот вроде бы угодил аккурат в Федькину личность - отвернулся он. И пошел к своему "Москвичу", чтобы заползти под него от меня подалее.
7
В субботу озеро застелило дымком - по берегу закурились бани. И мы свою затопили. Паша держал огонь, а я таскал в котел воду.
- Аистов своих не попаришь? - спросил Павел.
- Им некогда: она яйца нагревает, он ее лягушками обеспечивает.
- Какого рожна они лезут в деревню, а не гнездятся себе в лесу?
- Думаю, Паша, в древние времена аисты были домашней птицей.
- Выходит, они бывшие куры?
- Вполне может быть. А куры есть бывшие аисты.
- То-то вчера Нюркин петух на крышу взлетел…
Банька у Паши топится по-черному, самое что ни на
есть приятное.
- Может, пивка плеснем? - спросил я.
- Барыня в шампанском купалась, да нам не осталось.
У Паши свой рецепт, от городского отличаемый. Веники он вяжет из четырех древес: березы, крапивы, вереска и смородины - все в пропорции. На каменку плещет настой из березы и смородины.
- Сразу видать, что веники свои, не сыпучие.
- Веник у меня еловый, а пар в бане хреновый, - отозвался Паша стишком.
Он веники замочил, на каменку плеснул, и образовался небесный дух: и березой тут, и хлебом, и смородиной, и дымком чуть-чуть, вроде как копченой колбаской. А про силу пара спрашивать ни к чему, без ушанки и не суйся - темя прожжет и уши отщиплет.
Конечно, готовая банька должна какое-то времечко постоять для полного равновесия воздуха. И вот когда это равновесие улеглось, мы с Пашей поддали жару в переносном смысле, поскольку в прямом смысле, как уже говорилось, было поддано заранее. Паша аж стонал, поминая бабку-ёжку и филидристику. Из меня тоже не одну слезу вышибло. Пока не израсходовали все силы, не потратили всю воду, не смылили по куску мыла и не обтрепали веников, мы не ушли. Ну а после баньки, сами понимаете, уделали мы самовар чаю с сахаром колотым.
Паша утерся полотенцем, сдвинул посуду, чихнул своим собачьим чихом и сказал определенно, но непонятно:
- Ты все одно тут вроде собеса…
"Вроде собеса" я понял: мол, помогаю кому, мол, от безделья маюсь. Знал бы мой друг Паша, что таким макаром гоню я мысли о Марии, жене моей, ныне проживающей одиноко в городе. "Вроде собеса" я понял, но что из этого вытекает?
- Коля, затеял я тут одно волокитство…
- Судебное?
- Не судебное, а любовное. В соседней деревне, в Кораблищах, от знакомого мужика жена в город сбегла. Окажи ему подмогу.
- За его женой, что ли, съездить?
- Слушай, бабка-ёжка! Мужик-то серый, не воевал. А ты в городе ошиваешься, мимо театров ходишь, болтать привык… Напиши-ка ей письмишко заместо него, а он опосля перепишет - и на почту.
Сует Паша мне тетрадку в клеточку. Письмишко, будь оно простое, заказное или любовное, написать нехитро, когда знаешь кому. А так получается какое-то заочное образование. К слову, образование у нас с Пашей такое: у него институт и академия, а у меня академия и институт. Говоря понятливее, десять классов на двоих. Хотя в любви образование только вредит - по себе знаю.
- А чего она сбегла?
- Из-за бабьей обиды. Мужик когда за воротник, когда работу на сеновале проспит…
- Тогда давай сочинять двумя головами.
- Ага, но мужик пугливый и просил фамилий не оглашать, - разъяснил Паша.
Я застругал химический карандаш, надрал из тетради листов и стал вспоминать что-нибудь подобное. С Марией мы не разлучались, оттого писем я почти не писал, вот только в войну. Правда, сыновьям черкать приходится, да и то больше пишет Мария. Иногда ручку беру - заявление в местком, жалобу в жилконтору, свои предложения в газету…
- Начинай с начала, - заторопил Павел.
- Начало и есть самое трудное…
- С чего-нибудь помягче, подушевнее.
- Тогда: "Моя дорогая кошечка…"
- За живое берет, - согласился Павел, - но сперва дай подходец: "Ты открыла конверт, а в конверте привет".
Я так и записал, мне тоже понравилось. И продолжил далее:
- "Будучи находясь в кромешном одиночестве, я потерял без тебя всякую сообразительность…"
Паша подскочил ко мне и заорал на всю избу:
- "Но тебя, свою супругу, ни на кого не разменяю и прошу словесно и письменно: кончай филидристику и вертайся…"
А я:
- "Поскольку упомянутое кромешное одиночество приведет к погибели семьи…"
- "То оставайся моей курочкой, а я завсегда останусь твоим петушком", - прокричал Паша мне в ухо.
А я:
- "И хоть ты была, извини за откровенность, на положении жены, но жили мы с тобой, как две сестры".
- "Не токмо мата, но даже нехороших букв тебе не скажу, бабка-ёжка", - придумал Павел.
А я:
- "Вертайся, а то помру".
- Не так, - гаркнул Паша. - "Вертайсь, а не то удавлюсь".
- "Вертайся, а то удавлюсь с тоски", - подправил я.
- "Вертайсь, а не то удавлюсь сам и тебя удавлю", - подправил и Паша, перепарившись в бане.
- Зачем сразу обоих-то? - усомнился я в таком варварстве.
- Ага. "Вертайсь, а то сам не удавлюсь, а тебя удавлю…"
Тут я вспомнил любовный романс, который тоже начинался со слова "Вертайся". Значит, так: "Вертайся, я все прощу…" Но это подходяще для городского парня, а не для взрослого мужика из деревни Кораблищи.
- Паш, давай отпишем просто, как и надо. "Любимая моя жена, вертайся домой, а то картошка не посажена и белье не стирано…"
- Про картошку он и без тебя бы сварганил, - не согласился Паша и сгреб писанные мною листки, - Вот подпись нужна уважительная.
- "Твой цыпленок", - нашелся я.
- Он больше на гусенка походит, - засомневался Паша.
- "Твой козленок", - работала моя голова.
- Ты еще скажи "Твой теленок"… Нужно и красиво, и по-городскому.
- "Твой бройлер"…
- Оно, бабка-ёжка!
Поставили мы второй самоварчик по случаю окончания работы. Так ведь и устали - от бани, от самовара, от письма любовного.
- Паш, хочу я тайну Федьки и Наташки Долишной отомкнуть… К кому пойти?
- А чего тебе-то?
- Тебе вот чего письмо для мужика сочинять?
Отер Паша лысину:
- Поговори с Иваном Федотой, поддавалой первый сорт…
8
Сговорились мы с профессором насчет рыбалки. Правда, я к ней непристрастный, и Аркадий Самсонович тоже, но мужики втолковали, что клев нынче первостатейный. Голый крючок хватают - не мужики, а подлещики. Если осесть на Ягодке.
Мы пошли берегом, миновали лог, сумрачный, как подворотня, и поднялись на Ягодку. И верно - сладкое место, или, говоря попросту, райские кущи. Сухой песчанистый рог как бы бодает озеро. Под ногами трава искрится от своей молодости. Сосенки-крепыши глаз радуют. А у самой воды лежат плоские камни, бараньи лбы, шириной с обеденный стол. Ну и выбрали мы по камушку.
Озеро тихое и еще майски студеное. Лежит себе и греется. И тишина бы стояла лесная, не галди белые птицы чайки. Поучиться бы им у моих аистов молчаливых.
Профессор вытянул из рюкзачка полбуханки хлеба. Мы так рассудили: уж коли рыба голый крюк хватает, то хлеб и тем паче заглотит.
- А червяки противные, - рассуждал профессор, пробуя хлеб на годность его рыбам по вкусу. - Да и ножик был бы нужен. А тут ломай поаккуратнее…
- Зачем ножик-то?
- Червяков бы резать.
- Ага, и вилку - поддевать их. Эх, интеллигенция…
Аркадий Самсонович передумал жевать хлеб и уставился на меня, будто нашел закусить чем повкусней.
- Николай Фадеевич, а ты не мракобес?
- Что за зверь?
Слукавил я насчет зверя-то, поскольку и чайке ясно, что это бес, живущий во мраке.
- Во всякой ругани интеллигенции есть что-то подлое.
- А коли рабочего обругают или крестьянина?
- Кто обругает?
- Тот же интеллигент, допустим…
- За что?
- За что почтешь. Мол, сер, как пакля, и до меня не дорос.
- Истинный интеллигент никогда за это не обругает.
Само собой, удочки мы еще не забросили. Ну и голоса у нас зычные - особенно у профессора. Не знаю, как рыба, а птицы подальше отлетели.
- Еще как обругает, - буркнул я, чтобы рыбешку не полошить.
- Не слышал.
- А я слыхал. Приехали цацы в совхоз морковку убирать. Ну и понесли местных баб - мол, отрываете нас от научного дела. А у этих местных баб работа в совхозе, дети, свои огороды, скотина, изба с печью… Ну?
- Вряд ли городские женщины были интеллигентными.
- С высшим образованием, а то и кандидаты в науку-
Аркадий Самсонович воткнул удочку в песок стоймя, как пику. И нос у него заострился в мою сторону пикой. И сивая бородка пикоподобной стала. Да и сам он весь пикой торчал, поскольку худой и длинный.