И еще необходимо подчеркнуть: то, что написано С. Родионовым десять, пятнадцать и двадцать лет назад, кажется написанным сегодня. Современны его гуманистическая мысль, его осознанная, подчеркнутая направленность к общечеловеческим ценностям, его проповедь главенства духовного над материальным, вещественным.
При каждом удобном и неудобном случае Станислав Родионов повторяет, что люди должны быть людьми, жить высокими стремлениями, не быть накопителями-мещанами, всегда, при всех обстоятельствах поступать по совести. Банально? Но только для тех, кто пользуется готовыми формулами и только потому думает, что усвоил их. Знать, что плохое - плохо, а хорошее - хорошо, еще не означает жить по совести. А смысл всех рассуждений, всех проповедей, увещеваний и сюжетных построений писателя в том и состоит, чтобы вызвать в читателе желание думать о своих поступках, о жизни, быть полезным и деятельным членом человеческого сообщества.
Как-то довелось мне видеть длинный хвост у книжного магазина - продавали новый детектив С. Родионова. И я подумал: а не обманутся ли читатели в своих ожиданиях легкого чтения на ночь, получив вместо него местами форменное исследование современных нравственных проблем? Да, кое-кто останется недоволен, отложит книгу или, скорее всего, будет перелистывать "неинтересные" страницы и следить только за работой неутомимого Рябинина, за проделками Рукояткиной (или, скажем, не менее любопытной мошенницы - врача Калязиной из повести "Долгое дело"). Но книги его так уж сработаны, что все в них вместе, спаяно: хочешь узнать про преступницу - невольно узнаешь и мысли Рябинина - Родионова. А значит, тайный умысел писателя - заставить любителей легкого чтения прочитать книгу серьезную - в основном, думаю, удается.
В одном из ранних юмористических рассказов Родионова есть образ критика. Этот критик в споре с другим критиком "остался при своем мнении и был при нем сутки, пока не подошло время сдавать рукопись".
Я закончил, я передаю написанное читателю и осмеливаюсь остаться при своем мнении: Станислав Родионов - своеобразный, талантливый писатель.
Владимир Бахтин
РОМАН
ВТОРАЯ СУЩНОСТЬ
Сперва бы надо дать начало или хотя бы началинку. Да где они - в каких годах, в каких делах? Поэтому начну с круглолицей личности кадровика…
Вылезаю это я из ремонтной ямы, а круглолицая личность мне улыбается - будто у него на плечах не голова, а тот самый сказочный колобок, увеличенный раз в десять да малость недопеченный. И говорит как бы удушаемый радостью:
- Что вы скажете, Николай Фадеич, по поводу того, что через месяц вам грянет шестьдесят?
- Брось, кукушка, куковать, мне на годы наплевать.
А сам чувствую, что как-то я усох, будто кирпич мне
в темечко клюнул. Будто и не знал, будто и не готовился… Да это разве кирпич? Не такие булыжники от темечка отскакивали. Все же к самосвалу, к зеркалу заднего вида, подошел - кому это там шестьдесят? Это ему-то?
На меня глядел крепкоплечий мужик, но ростом обделенный - этак метр шестьдесят с кепочкой. Из-под этой кепочки лезли волосики, прореженные и потертые жизнью, но местами еще кучерявые, игривые. Нос средний, по размерам нормальный, да вида непривычного - как репку скрестили с картошкой. Кожа на щеках такая, что хоть сейчас тяни на барабан, поскольку крепкая, красная, мочено-сушено-дубленая. А вот глаза у него хорошие, того гляди, прожгут карим огнем…
И этот мужик прожил шестьдесят лет? Эх, ежели бы только шестьдесят лет… А то ведь прожил и шестьдесят зим. Не чувствую этого - и в сорок таким вроде был, и в пятьдесят. Но кадровик вот удостоверяет, а он человек государственный. Тут хоть отказывайся, хоть отнекивайся - старик я. А со старика спрос особый.
Да я вот байку поведаю, один мужик мне в автобусе рассказал…
…Якобы души наши, перед тем как явиться на землю в человеческом обличье, сдают экзамен. Комиссия набрана из людей знающих: конечно, сам бог, потом святые, блаженные и разные там ангелы и архангелы. Ну и черт сидит для искуса, для срамного вопроса. Спрашивают заковыристо и серьезно, что-нибудь про смысл жизни или еще чего почище. А вместо отметок дают срок жизни на земле. Дурь ответил - полета жизни отмерят, не больше, поскольку зачем дураку небо коптить. Поумней сказал - шестьдесят дадут. Умно заговорил - живи семьдесят. Мудро обо всем судишь - восемьдесят… И так далее в том же направлении.
К чему байка-то? Древние старики мудры не потому, что долго живут, а долго живут потому, что мудры. Вот и думаю: шестьдесят мне той небесной комиссией отпущено, коли уж прожил. А еще сколько? Мужик-то, помню, говорил, что небесная комиссия добавляет за накопленный ум при жизни якобы по году за дельную мыслишку. Подсобрал ли я их, мыслишек-то? Или глупостей приобрел? Дурь, как и ум, к старости накапливается.
В теперешнем моем возрасте жди вопросов. Подвалит какой-нибудь отрок и начнет кидать загадочки: отчего любовь да зачем, в чем счастье жизни да почему, куда идем да когда придем?.. Я готов. На все вопросы не отвечу, но сердцевину подцеплю, - шестьдесят за плечами. Правда, чтобы все разговоры переговорить, никаких разговорен не хватит.
А кадровик стоит и как бы ждет, когда я перестану горюниться. Лицо у него белое, как у девицы-затворницы. Сметаной, что ли, одной питается? Я его не люблю, и он про это знает; он тоже меня не любит, и я тоже про это знаю. Он меня не любит, потому что я его не люблю; а я его не люблю, потому что не мужское это дело - бумажки писать да в папки складывать. Да еще про пенсию мечтать, которую он с молодых лет хлопочет и даже за ней на Север подавался.
- Да, Николай Фадеич, прошла жизнь, - вздохнул он, как сработал пневматикой.
Жизнь прошла? Да что ты, сметанная, то есть бумажная, душа, кумекаешь в жизни?
- Не прошла. У человека три жизни, - сказал я потише, чтобы подпустить туману.
- Как это три?
- Сперва живешь на зарплате, потом на пенсии, а уж затем на всем казенном.
- Насчет казенного не уловил, Николай Фадеич.
- У бога-то, на небесах… Там ведь полное обеспечение, как в армии.
Похоже, он улыбнулся, поскольку белесые губы растянулись и чуть потемнели - вроде как бы сметана в них стала пожиже.
- Николай Фадеич, а вы верующий?
Верующий я в три жизни и во многое чего другое.
У человека три жизни - хоть верь, хоть проверь.
Первая жизнь идет от рождения до пенсии, до шестидесяти. Тут работай с огоньком да ходи с ветерком, люби с жаром да хлебом делись даром - но и думай.
Вторая жизнь будет от шестидесяти до самой смерти. Тут думай покрепче, но и работай с огоньком, и ходи с ветерком, и люби с жаром, и хлебом делись даром.
Третья жизнь пойдет после твоей смерти - третьей жизнью будет жить все, что ты оставил. Работа, которую сделал с огоньком. Километры, которые прошел с ветерком. Люди, которых любил с жаром. Люди, с которыми делился даром…
Три жизни у человека - это проверено. Но у меня-то пока идет первая, поскольку на пенсию не желаю, а пожелай, так начальство проходную бульдозером перекроет.
- Как же насчет этих моментов, Николай Фадеич?
- Каких таких моментов?
- Бога и прочего…
- Что касается одних и тех же моментов, то они одни и те же…
Не стал я про три жизни ему объяснять. Уж не говоря о двух сущностях. Да знает он про них, слыхал не раз. А я приметил такую закавыку: труднее всего человек понимает то, про что давно знает.
Вот и началинка сложилась.