Владимир Киселев - Весёлый Роман стр 4.

Недалеко от нашего дома небольшой садик с молодыми деревьями. Там растут тополя и сирень, а на клумбах - розы. Этот садик представляет собой квадрат с аллеями, веду­щими к центру от середины каждой из его сторон.

А наискосок протоптана тропинка. По ней люди идут к трол­лейбусной остановке.

Какие заграждения ставили в нашем садике! Поперек тро­пинки выстраивали баррикады из садовых скамеек. Между деревьями протягивали стальные тросы и даже колючую про­волоку, И каждый раз прохожие разрушали баррикаду.

Я подсчитал: если идти не по аллее, а по тропинке, это даст выигрыш времени в лучшем случае пять-шесть секунд. А для того, чтобы разрушить баррикаду из скамеек даже вшесте­ром, понадобится две-три минуты.

Я все собираюсь пойти посмотреть, какие люди с таким удивительным упорством ставят заграждения. И что это за люди, которые с не меньшим упорством их разрушают.

И для чего вообще таким образом спрямлять дорогу? Вы­игрыш во времени? Но ведь выигрыш в несколько секунд не может иметь никакого значения для людей, способных час простоять на улице со знакомым.

По-видимому, это что-то вроде инстинкта. Я и по себе за­мечал. Ну какой труд проехать на мотоцикле лишний квартал? И все-таки, если висит "кирпич", я злюсь. И когда поблизости нет автоинспектора, норовлю проскочить под запрещающим знаком, хоть это может привести к большим неприятностям. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, пока обходилось.

Нет, люди стремятся к прямым путям, только сами, на­верное, не всегда это осознают.

Сегодня в обеденный перерыв нас собрали на лекцию. Прямо в цехе. "Труд - жизненная потребность". Читал какой-то профессор Соловьев - еще молодой парень, здоровен­ный, толстый, рыжий, с облупленной физиономией и огром­ным количеством веснушек, которые у него в виде коричневых пятен были разбросаны по лицу, по шее, по рукам. Го­лос у этого профессора был такой, что он мог бы без мега­фона регулировать движение в день футбольного матча.

- Стимулы к труду в коммунистическом строительстве, - говорил профессор Соловьев, - это внутренние побуждения, возникшие в результате отражения насущных потребностей. От стимулов к труду следует отличать стимулирование и мотив труда. Если стимул представляет собой внутреннее побужде­ние к трудовой деятельности, то стимулирование есть внешнее побуждение, обязательно связанное с поощрением и ответ­ственностью за порученное дело.

А закончил он так:

- Каждый из нас осознает простую и ясную задачу, кото­рая стоит перед ним, - добиться счастья для всего челове­чества.

Можно было бы, конечно, пропустить это мимо ушей. И все-таки мне было неловко за него и противно. Ну не осознает же каждый из нас такую задачу. И лектор ее не осознает. Потому что, если бы он хоть раз подумал, что собирается до­биваться счастья для всего человечества, так он бы не кричал об этом, а тихонько, наедине с собой порадовался, какой он хороший, и испугался бы, как трудно, а может, и невозможно это выполнить.

А так слова его - просто треп. Мы привыкли и уже не за­мечаем. Хотя, наверное, люди, даже видя перед собой со­всем не такие огромные задачи, а просто стремясь зарабо­тать, получить новую квартиру, поехать летом на юг или устро­ить ребенка в детский сад, фактически всей своей работой как-то помогают тому, чтоб человечеству жилось лучше.

Но где же это счастливое человечество! Счастливое чело­вечество, очевидно, должно состоять из счастливых людей. У меня много знакомых, которым хорошо живется. И все-та­ки из тех, кого я знаю, только дядя Петя считает себя совер­шенно счастливым человеком.

И вот что странно - у дяди Пети нет на правой руке боль­шого пальца, а на левой - мизинца и безымянного. Отшиб­ло на фронте осколком мины. И кончик носа у него обре­зан - это уже в другой раз пулей.

Он живет в одном доме с нами, только в другом подъез­де. Виля - его племянник. У Вили и отец и мать умерли в один год, и дядя Петя стал жить с Вилей и его сестренкой, восьми­классницей Наташкой. Говорят, у него когда-то была своя се­мья, но погибла в войну.

Я часто вижу, как дядя Петя, пошатываясь и стараясь дер­жаться прямо, возвращается вечером домой. Каждый вечер он выпивает на углу в пивном баре свою норму. Ему, не спра­шивая, наливают две кружки пива, а он под столом выливает в них четвертинку водки. В баре водку пить запрещено. Пьет он свое пойло не спеша. Ему всегда есть о чем поговорить с постоянными посетителями бара. И не пьянеет. Только чуть пошатывается.

Мама говорит о нем:"Доброго корчма не зiпсуе, а лихого i церква не направить" .

Я всегда удивлялся, как он умудряется так здорово рабо­тать без пальцев. Он замечательный модельщик. На заводе его держат для особо сложных работ, и про его изделия го­ворят, что это произведения искусства.

На днях дядя Петя попал в больницу с пузырями по всей спине. И виноват в этом, как ни странно, наш профессор Фе­дя. Он очень любит дядю Петю. И когда дядя Петя простудил­ся, Федя приехал его лечить. На следующий день мы узнали, что дядю Петю забрали в больницу со страшными ожогами. От горчичников. Спрашиваем, как это получилось.

- Это Федя сказал горчичники поставить. Профессор все-таки.

- А зачем же вы их так долго держали?

- Я его спросил, сколько держать. Он сказал: пока можно терпеть. Ну я и терпел.

И все-таки каждое слово и каждый поступок дяди Пети - это поступок и слово совершенно счастливого человека, кото­рый, очевидно, даже не представляет себе, как могут люди быть несчастными, если живут в мирные дни, если у них есть работа, хлеб, да еще можно вечером выпить пива, разведя в нем в соответствующей пропорции водку.

Когда я возвращаюсь с завода, я уже перед самым домом незаметно снижаю скорость до тридцати, затем резко повора­чиваю руль так, что мотоцикл разворачивается, ложится на бок и сразу останавливается. Есть такой прием. Очень эф­фектный. Асфальт - в двадцати сантиметрах от щеки. Прохо­жие обмирают. Особенно девушки. Им кажется, что я сейчас врежусь головой в стенку.

- Ну, работяга, - позвал меня дядя Петя, - не зашибся?

- Нет, дядя Петя, все в порядке.

- Ну молоток! - Дядя Петя нахватался модных словечек от своей племянницы, восьмиклассницы Наташки. - Завернем в бар?

- Завернем, - согласился я.

В баре дядя Петя привычным движением налил под столом в свои кружки водку. Я уверен, что если бы взвесить на самых точных весах, то оказалось бы, что в каждую из кру­жек попало ровно по сто двадцать пять граммов.

- Я ему и говорю: "Так вы что, меня не узнаете?" - ска­зал дядя Петя так, словно продолжал начатый разговор.

- Кто, дядя Петя?

- Да этот инфарктник… "Не узнаю", - говорит.

- Какой инфарктник?

- Ну этот, из трибунала. Майор.

- Из какого трибунала?

- Да я ж тебе рассказываю, а ты все перебиваешь.

Я ничего об этом не знал. На Сталинградском фронте дя­дя Петя четверо суток пролежал контуженный на нейтральной территории. Часть его в это время перебросили на другой уча­сток, и когда он приполз назад, то попал под трибунал как дезертир. Майор из трибунала, с которым он теперь встре­тился, не поверил ни одному слову дяди Пети и послал его в штрафную часть.

- Так мне казалось, - говорил дядя Петя, отхлебывая пи­во и потирая обрезанный кончик носа, - что если я его, падлу, когда-нибудь встречу, так я ему ручки-ножки повыковыриваю. И вот встретил. А он меня не узнает. Я ему говорю, что я такой-то. А он все равно не узнает. "Сталинград?" - спрашивает. "Сталинград", - говорю. "Не помню", - говорит. Поглядел я на него, а он уже этот… Инфарктник. Я насмотрелся на них в больнице. Я ему и говорю: "Ну тогда пойдем выпьем. Память прочищает". Пошли мы с ним, и он хоть инфарктник, а пьет как нормальный. Только все равно не вспомнил. И хрен с ним. Где ему помнить? Много нас было.

Бывший майор из бывшего трибунала так надрался, что, по словам дяди Пети, "два раза показывал закуску". Дядя Петя научил его пить свой "ерш".

А ведь есть на свете скептики, которые утверждают, что людям трудно найти общий язык.

В дверь коротко два раза позвонили.

- Виля, - сказала мама.

Я открыл. Вошел Виля. Я познакомил его с Сергеем Ар­кадьевичем.

- Про вовка - промовка ,- сказал я мамину поговор­ку. - Мы только что о тебе говорили.

- Очень приятно. Потому что еще древнегреческий фи­лософ-материалист Фалес говорил: "О друзьях нужно пом­нить не только в их присутствии, но и в их отсутствии". Что же вы говорили? Хорошее или плохое?

- Хорошее, -ответил я. - Я рассказывал, как мы с тобой ссорились и дрались по сто раз на день и все-таки остались друзьями.

- А что? Древнегреческий философ и выдающийся поэт Гесиод говорил: "Друзей то и дело менять не годится". И хоть я тогда еще не был философски подкован, я не променял тебя на бутерброды с яичницей, которые всегда носил с собой в шко­лу Шурик Лисовский. Или на возможность бесплатно хо­дить в кино, которую за мою любовь предлагала мне Аня Висенте.

- У вас на каждое слово есть цитата? - спросил Сергей Аркадьевич, с удивлением разглядывая Вилю.

- На каждое, - охотно ответил Виля. - Я на работе од­ними цитатами и разговариваю. Таким путем я внедряю фило­софию в жизнь. Потому что еще римский философ Луций Анней Сенека сказал: "Для меня нет интереса знать что-нибудь, хотя бы и самое полезное, если только я один буду это знать".

- А где вы работаете? - не удержался Сергей Аркадь­евич.