Гектор не бросил молодую овечку, которую уже перекинул через плечо. Мандрасу он показался сошедшим с картинки, изображающей доброго пастыря в религиозных книжечках-наставлениях, которые католические миссионеры обычно раздают в православных деревнях; словно Иисус из Библии. Гектор так воодушевляет его, все его объяснения так понятны! Мандрас всё понимает. У него даже книжка есть, так и называется – "Что делать?", – и он точно знает, где в ней искать наставление. Книжка старая, очень потрепанная, на куски разваливается, но написал ее человек по имени Ленин, который важнее самого Иисуса. Мандраса ошеломляло, как Гектор умеет смотреть на все эти напечатанные кривые черные червячки и превращать их в слова. Гектор обещал научить его вместе с несколькими другими неграмотными читать, и они станут "Кружком самообразования рабочих". Мандрас уже выучил алфавит и провел беседу по искусству ловли рыбы в море. Все хлопали. От Гектора он узнал, что он не рыбак, а трудящийся, а еще узнал, что у него, плотника и фабричного общего то, что всю выгоду от их работы получают капиталисты. Только выгода эта называется "прибавочная стоимость". Он еще не совсем понимал, как получается, что сколько-нибудь этой прибавочной стоимости переходит кому-то другому, но это дело времени. Он очень сердился на короля за то, что тот всё так устроил, и еще научился хмуриться или саркастически смеяться всякий раз, когда кто-то упоминал англичан или американцев. Так делали все. Он смешил других, обзывая свою винтовку "буржуйкой", когда в ней что-нибудь заедало. Конторщики, судовладельцы и любой фермер, нанимавший других людей, были буржуями – врачи тоже. Он подумал о всей той рыбе, что отдал доктору Яннису в уплату за лечение, и ему стало горько. Доктор богаче его, и в справедливом мире должно было быть так, чтобы докторская прибавочная стоимость перешла к нему. Ему вот что следовало бы сделать – собраться с другими рыбаками и отказаться вообще продавать рыбу, пока не назначат хорошую цену. Теперь это всё стало очевидно.
Мандрас начинал чувствовать себя просвещенным и хорошо осведомленным, он боготворил Гектора – этого человека сильнее и старше его, кто побывал в гуще боя в Гвадалахаре и громил итальянских фашистов. "Где находится Гвадалахара? – В Испании. – Ладно, а где точно находится Испания? Ничего, как-нибудь мы проведем урок географии". Хлопок по спине. "Спасибо, товарищ". Это зрелое слово, здесь нет никаких "господин" или "госпожа" – просто "товарищ". Солдатское, ободряющее, содержательное, мужественное. Теплое слово, полное солидарности.
Гектор улыбнулся сердитому хозяйчику и сказал:
– Мы забираем эту овцу по приказу Высшего Союзнического командования в Каире.
Крестьянин испустил вздох облегчения и проговорил:
– А я подумал, что вы воры.
Гектор рассмеялся, поэтому Мандрас тоже засмеялся. Человек протянул руку. Гектор взглянул на мозолистую, испачканную ладонь, и лицо его нахмурилось.
– Один золотой соверен, – пояснил крестьянин.
– Отвали, – сказал Гектор. – Ты что – фашист или кто?
– Англичане всегда платят за овцу один золотой соверен, – сказал человек. – Обычная плата. Вы разве не из ЭДЕС? Вы же должны это знать.
– Мы – ЭЛАС, и мы не считаем утрату овцы тяжелым лишением, учитывая то, что мы стараемся делать в твоих интересах. Мы заплатим тебе потом. А теперь сделай, как я говорю, – отвали. Таков новый приказ англичан – мы забираем овцу, а они потом тебе заплатят.
Крестьянин глянул на свои ботинки.
– Утром ЭДЕС дали мне золотой соверен за другую овцу.
– Если я еще услышу, что ты продавал провизию ЭДЕС, ты – покойник, – сказал Гектор, – , поэтому заткнись. Ты что, не знаешь, что они сотрудничали с фашистами?
– Они вчера мост рванули, – настаивал несчастный крестьянин.
– Господи ты Боже мой! – взорвался Гектор. – Ты что, такой дурак, что не отличаешь операцию прикрытия, которая проходит у тебя под носом?
Когда они уходили, присвоенная овца, переброшенная через плечо боевика, отчаянно блеяла, а крестьянин в недоумении чесал голову, Мандрас, хихикнув, сказал:
– Будет знать! – Он помолчал, жалея, что ответом было дружеское, но молчание, и несколько неуверенно, но с соответствующим презрением добавил: – Фашистский прихвостень.
33. Проблема с руками
То была стигийская ночь. По улице плыла завеса дождя, и дул порывистый восточный ветер, с грохотом гонявший по дороге какую-то непонятную дрянь, и доктор беспокоился за состояние крыши – было слышно, как черепица трется друг о друга и шевелится, приподнимаясь и опускаясь. Они сидели втроем на кухне; Пелагия распутывала свое вечно уменьшающееся покрывало, доктор читал сборник стихотворений, а капитан сочинял сонату в стиле Скарлатти. Пелагию зачаровывало, как он, казалось, умел слышать музыку в голове, и время от времени она подходила проверить, как ползут по странице непостижимые каракули. В какой-то момент она остановилась, положив руку ему на плечо, потому что это показалось самой естественной, самой непринужденной позой, – и только через пару минут осознала, что же делала.
Она с удивлением взглянула на свою руку – та покоилась на теле мужчины, словно выговаривая ей за столь своенравное поведение в отсутствие надлежащего пригляда взрослых. Пелагия раздумывала, как ей поступить. Если отдернуть руку, это может показаться грубым. Возможно, выдаст тот факт, что она положила ее туда неосознанно, и он заподозрит, что это говорит о чувствах с ее стороны, в которых ей не хотелось бы признаваться ни ему, ни себе. Может, если просто оставить ее на плече, будто рука принадлежит кому-то другому, это снимет с нее ответственность за действия руки. А что, если он вдруг заметит, где рука находится? Если же она пошевелит рукой, он немедленно, благодаря тому, где рука находится, поймет, что находится рука фактически на его плече, а если не шевелить ею, тогда он может понять, что рука там, и сделать какие-нибудь выводы из того, что рука эта не двигается. Пелагия хмуро посмотрела на свою руку: беспокойство мешало ей воспринимать его пространные объяснения фразировки и гармонии. Взвесив, она решила, что лучше всего оставить руку там, где она есть, и сделать вид, что она чужая. Она наклонилась и придала лицу выражение, которое должно было передать предельную серьезность ее ума, где не было и следа природной нежности или физического влечения.
– Хм, как интересно, – проговорила она.
В дверь, жалобно пища, зацарапалась Кискиса, и Пелагия с облегчением побежала открывать, а капитан в этот момент осознал, что несколько минут на его плече легко покоилась рука. Отсутствие ее тяжести было вполне осязаемо, а воспоминание о ней – весьма приятным и утешающим. Он со сдержанным удовольствием улыбнулся, и если бы вдруг сейчас заговорил, то в его голосе прозвучала бы нотка триумфа.
Его приятные размышления были прерваны самым ужасным образом: мокрая и тяжелая Кискиса, оказавшаяся у него на коленях, совершенно вытеснила всё удовольствие и весь триумф, которыми он мог бы насладиться. Линия поведения Кискисы во время ливней состояла в том, чтобы промокнуть как только возможно, а затем вскочить на ближайшие теплые колени и как можно лучше высушиться; и в этот раз жертвой пал капитан, поскольку доктор весьма разумно и предусмотрительно поднялся, чтобы этого не произошло с ним. Корелли в ужасе смотрел на промокший меховой комок и чувствовал, как вода протекает между ног.
– А-а-а! – закричал он, взбрасывая руки.
Пелагия ехидно рассмеялась и смахнула испачканного зверька с его колен. Капитан почувствовал быстрое прикосновение ее пальцев к своим бедрам и испытал мгновение неожиданного волнения, возросшего почти до беспредельности, когда Пелагия начала обмахивать руками его брюки, приговаривая:
– Надо ж так испачкать, бедняжка, песка-то сколько и грязи…
Он в изумлении смотрел на ее хлопотливые руки, а потом понял, что она заметила выражение его лица. Резко выпрямившись, она обожгла его уничтожающим, обвиняющим взглядом и надменно вернулась к распутыванию ниток, а упорная Кискиса вновь запрыгнула ему на колени. Промокшие между ног штаны согрелись под телом куницы, и он ощутил ту странную приятную теплоту, некогда испытанную им в детстве, когда он случайно описался во сне, воображая, что делает это у стенки. Такое же утешительное тепло, какое испытываешь перед тем, как проснуться со стыдом и ужасом. Он забыл про Скарлатти и думал о руках Пелагии. Такие тонкие пальчики, такие розовые ноготки. Он представил, как они занимаются ночными амурными делами, и почувствовал, что беспокоит Кискису. Капитан попытался подавить свое похотливое воображение, думая о Вивальди.
Это оказалось ошибкой: он тут же вспомнил, что Вивальди учил молоденьких девушек в монастыре. Его своенравный ум вызвал в воображении образ целого класса маленьких симпатичных Пелагий, все многозначительно облизывают кончики карандашей и соблазняют его своими сверкающими темными глазами. Восхитительное зрелище. Он представил, как они сгрудились у его стола, перегнулись к нему, он им что-то объясняет, водя пальцем по строчкам текста, а их черные волосы щекочут ему щеки и заполняют ноздри запахом розмарина.
Одна просунула руку ему под рубашку, а другая стала гладить его по волосам и загривку. Очень скоро появились десятки таких же тонких пальчиков, и в мгновенье ока он мысленно представил себя совершенно голым на огромном столе – по нему ползали все как по волшебству раздетые Пелагии. Он тяжело задышал и вспотел, увлеченный восхитительным натиском грудей, рук и горячих, влажных, прижимающихся губ.