11
Милицейская машина, не задерживаясь у светофоров, визжа скатами на поворотах, за двадцать минут доставила к дому старуху Корякину. За дорогу та успокоилась - "такая уж судьба Рафашке, против бога не попрешь", - вошла к себе с лицом измятым, хмурым, но таящим значительность: узнала такое, что другим неведомо.
На полу по-прежнему валялось ружье. Анна, лежавшая на койке, со стоном подняла навстречу голову с упавшими на лицо спутанными волосами.
- Ну?! - с нетерпеливой дрожью, блестя лихорадочным глазом сквозь волосы.
- Чего - ну? - огрызнулась старуха. - Уж не ждешь ли, что обрадую чем?
- Кольку видела?
- Кольку теперя от людей сторожат… А Рафаила… Ох, лучше б и не видеть, Гo-ос-по-ди! За все грехи свои сполна ответил!
Анна судорожно передернулась.
Старуха начала медленно разоблачаться, раскручивала шаль, угрюмо бубнила:
- Вот ведь, родился нечаянно и умер невзначай, отца не знал, от сына погиб… Жизнь!
- Что с Колюхой сделают?
- Аль догадаться трудно? Судить будут, не без того… Парня жаль - тоже косо жизнь начинает.
Анна сбросила с койки босые ноги.
- Мать! А откуда кому известно, что это он?..
Старуха с подозрением покосилась:
- То-то, что на другого не свалишь.
У Анны на бледном лице кривился темный рот, глубоко запавшие глаза - в суетливом горячечном мерцании, острые плечи напряженно приподняты, тонкие руки вкогтились в одеяло.
- Я, а не он в Рафаила-то из ружья… Откуда кому известно? Может, Колька наговаривает на себя, меня спасает?..
Долгим пасмурным взглядом старуха обвела невестку, с горькой пренебрежительностью ответила:
- Полно-ко, кого омманешь… Ни себя не морочь, ни других. Хоть бы похитрей была, спросят - на первом же слове запутаешься… Ты? Из ружья?.. Да ты на мышь не замахивалась.
- А вот довел, довел! Восемнадцать лет мучил, каждый вечер от него смерти ждала. Одно спасение - ружье! Не Кольку пусть судят - меня!
- Не тебе, голубушка, врать, не им слушать.
- А ты подтверди: мол, я не раз стращала - одно мне остается… Подтверди, спасем Кольку. Самой же парня жалко.
Старуха потерянно махнула узловатой рукой:
- Не блажи. На старости нелепицу плести, срамоту на себя брать…
Анна соскочила с койки, наструненно вытянулась, казалось, стала куда выше ростом, дрожащая, в жеваном халате, ведьмачьи патлатая, в синеву бледная, с одичалым бегающим взглядом.
- Кто-то должен ответить за Рафашку. Так - я! Я! Не он! Пробьюсь к кому нужно… Сейчас же! И заставлю, заставлю поверить! Ружье принесу… Из этого ружья - своими руками… Я! Я! А не он!..
- Иди, - сказала старуха. - В тюрьму, поди, не посадят, а в дурдом как раз попадешь.
- Достань мне пальто какое и на ноги обувку…
- Ты мои наряды знаешь, в любое влезай.
- У соседей попроси.
- Не путай, девка, хуже будет. Издалека даже на виновницу непохожа, а уж ковырнут чуть - и совсем поймут, из чьих рук ружье стрелило.
- Виновница?.. А кого еще и винить, как не меня! Уж Колюхи-то я куда виновней!
- Во-во! Еще чуток - и сама поверишь.
- Нет, виновна я, виновна кругом! Не я бы, жил Рафашка. Другая баба, вроде Милки хотя бы, давно бы скрутила его в бараний рог или бросила к чертям собачьим. А я терпела… И как терпела! Видела же, видела, что добром не кончится, а цеплялась. Зачем? Кто должен был Кольку оберечь? Кто, как не я? В аду парнишка варился. Рафашка на пьяные глаза понять не мог, я-то всегда трезвой была. Я мать, потому сделай, освободи себя и сына. Нет! Нет! Ничего! Палец о палец не ударила, только терпела и еще муки свои сыну навязывала. Не вина ли это? Да неужель не поймут, что судить меня, меня нужно, не мальчишку!.. Докажу!.. Евдокия, мне надо идти! Сейчас!
- Поостынь, успеется.
- Евдокия, Милка же, верно, ничего не знает. Позвони ей, она и одежду привезет… Пуховым позвони, а я тут умоюсь, причешусь… Ради Кольки прошу, Евдокия!
И старуха испугалась неистовости в голосе Анны.
- Ошалела, девка. Вот уж воистину в тихом омуте черти водятся. Да ладно, ладно, не стони. Мне-то что, позову Милку, пусть она нянчится.
Тряся сокрушенно головой, ворча, Евдокия стала натягивать пальто. Телефона во флигеле не было, при нужде звонить бегали через двор, в подъезд соседнего дома.
Прошло едва ли более получаса, как темно-зеленые "Жигули" резко затормозили прямо перед окном. Приехала Людмила Пухова, подруга Анны еще с девических времен. Вызвав немотное удивление старичков и старушек, жильцов флигеля, она энергичной и решительной поступью проследовала к Евдокии Корякиной. Если Анна всегда выглядела потерянно и забито - стертое лицо, худа, болезненна, мала ростом, - то Людмила, где бы ни появлялась, привлекала к себе внимание. В последние годы она сильно располнела, но не утратила прежней горделивой осанки, двигалась с напором, с достоинством неся пышную грудь и гладкое бровастое лицо, смущала взглядом сквозь приспущенные ресницы, поражала шальной модностью своих нарядов. И сейчас, сорвавшаяся впопыхах по звонку, она явилась с подведенными глазами, распространяя крепкий запах духов, но белые щеки ее дрожали, а губы кривились. Она накинулась на Анну, прижала ее голову к груди, по-бабьи в голос запричитала:
- Страдалица ты моя-а! Довел-таки бешеный, не остерегла я тебя!.. Горемычная моя!..
Попричитав, резко отстранилась, всхлипнула, платочком промокнула глаза, села попрочней, деловито сказала:
- Давай думать, что сделать можно.
- Уже придумала, - подсказала старуха, - вину на себя брать хочет.
- Зачем? - без удивления, скорей заинтересованно спросила Людмила.
- Поди знай.
- Так разве ж не виновата я? - слабо произнесла Анна.
- Ты?! Какая, к лешему, ты виновница! - Людмила Пухова когда-то, как и Анна, была простой барачной девкой, не стеснялась сильных выражений. - Ежели и виноват кто, так я, дура. Кто толкнул тебя к Рафашке? Я же! Думалось - тиха да покладиста, не посмеет обидеть такую, сживетесь куда с добром. Ой, ошиблась! Всю жизнь кляну себя.
- Чего уж давнее ворошить, - поеживаясь как от озноба, возразила Анна. - Все ошибались, все! А за наши ошибки один Колюха ответит. По-че-му?! По-че-му он, а не я? Справедливость-то где?!
- Разберутся. Не убивайся зря-то. Я Коле адвоката хорошего найду, сама его наструню, все выложу, что было. Возле закона тоже, поди, люди сидят - поймут.
Но решимость старой подруги не успокоила Анну:
- А мне что - сидеть да ждать? С ума же сойду!
- Не жди, сходи поговори - вреда не будет. Узнаешь что к чему, нам расскажешь, - согласилась Людмила, с затаенным страданием разглядывая Анну.
- Одежку-то мне привезла?
- Не знаю, подойдет ли. На скорую руку похватала.
- Лишь бы срамоту прикрыть. Вот оденусь и пойду сейчас.
- А куда? К кому - знаешь?
- Не, - растерялась Анна.
- Э-эх! Простота! - Людмила резко встала. - Одевайся, а я узнаю к кому… Где телефон-то тут? Евдокия, идем со мной, одежду захватишь, в машине она.
И только сейчас, когда двинулась к выходу, Людмила заметила лежащее на полу ружье, споткнулась, оглянулась на Анну. Та подавленно кивнула: из него.
- Обеспамятела - выхватила у парня и ну-ко сюда притащила, - пояснила старуха.
Только теперь, при виде лоснящегося черными стволами ружья, Людмила, должно быть, зримо представила картину убийства: свалили Рафаила Корякина, здорового мужика, страшного в пьяном озверении! Бешеного Рафку, которого она, Людмила, знала с девичества!
- Анька… - обессиленно, с хрипотой произнесла, и лицо ее сразу увяло, на гладких щеках проступили вмятины. - Анька, молчишь, тихая? Да крикни же, прокляни - я сосватала, я! С моего слова началось… Выругай, все мне легче.
Анна вяло отмахнулась:
- Своего ума недостало, что уж других корить.
И нарядная, пахнущая духами Людмила грубо, по-мужицки выругалась, перешагнула через ружье, вышла.
Через пятнадцать минут Анна, одетая в слишком просторное, отливающее лягушачьей зеленью пальто из жатой кожи, в берете с кокетливыми вишенками, слушала Людмилу.
- Вот записала для памяти: Су-ли-мов… Старший лейтенант Сулимов: пятьдесят первая комната, Колькино дело ведет. Я тебя довезу до управления, а там уж сама действуй.
Анна сунула бумажку в карман, поднялась, взяла с пола ружье.
- С ружьем на свидание, - криво усмехнулась Людмила.
- Снесу. Поди, ищут его.
Старуха напомнила:
- Скажи ей, чтоб себя зазря не оговаривала.
- Не сумеет, - хмуро обронила Людмила. - Для этого уметь врать надо.
Они ушли, старая Евдокия осталась одна, села на помятую койку, сложила на коленях мослаковатые руки и задумалась.