- Есть одна-единственная на все случаи жизни панацея, Августа, - учитывай опыт, не отмахивайся, мотай на ус. Только опыт, другого лекарства нет! И за кровь, пролитую Колей Корякиным, за его безумие, его несчастье, которое мы не смогли предупредить, возможно только одно оправдание - пусть послужит всем. Соне и Славе, ближним и дальним. А ты желаешь, Августа, забыть поскорее, остаться прежними, то есть вновь повторить, что было. Значит, ты враг Соне, Славе и всем прочим.
- Хе-хе! Если б опыт исцелял людей, Аркаша, то давным-давно на свете исчезли бы войны. Каждая война - это потоки пролитой крови, это вопиющее несчастье. Но ведь войны-то, Аркашенька, сменялись войнами, их опыт, увы, ни на кого не действовал. Наивный! Ты рассчитываешь облагородить будущее лужей крови. Опыт… Я заранее знаю, что из такого опыта получится. Всполошишь, заставишь помнить и думать о пролитой крови, и школа превратится в шабаш. Да, Аркашенька, да, каждый начнет оценивать пролитую лужу на свой лад, делать свои выводы: гадко - справедливо, уголовник - герой, возмущаться - сочувствовать. Опыт учит; где свары и путаница в мозгах, там накаленность друг против друга.
- Но разве есть, Августа, другой путь к согласию, как не через выяснение мнений? Охотно тебе верю, что оно, это выяснение, может дойти до свар, до накаленности. Не осмеливаться на такое значит прятаться друг от друга. А уж тогда-то и вовсе о взаимопонимании мечтать не смей.
- Взаимопонимание… Ох-хо-хонюшки! Да это же и есть та самая проклятая квадратура круга. Тысячелетия доказывают - неразрешимо! А вот снова находится простачок, которому это что козлу нотация - не лазь в огород. Лезешь! Упрям по-козлиному!
- Пусть даже квадратура круга. Разве эта заклятая задача не двинула вперед геометрию?..
Августа Федоровна обреченно махнула сухонькой ручкой и замолчала.
А мимо них с громыханием и моторным рыком двигалась улица, начинался вечерний час "пик"; тупоносые самосвалы; зверообразные неуклюжие автокраны с угрожающе поднятыми стрелами; тяжкие, как только земля носит, панелевозы, груженные стенами домов; сияющие мокрым стеклом автобусы; суетные легковые разных расцветок; укутанные в громоздкие плащи мотоциклисты, отважно ныряющие между скатов и напирающих радиаторов; теснящиеся к стенам домов прохожие - вновь ежесуточный парад человечества, не знающего покоя, терзающегося противоречиями, жаждущего согласия, отвергающего его. Мимо с привычным неудержимым напором, куда-то в неведомое!..
11
Соня пришла из школы и застала дома переполошенную мать. Звонили из управления милиции: Коля просит свидания с Соней, разрешение дано, надо куда-то явиться, к кому-то обратиться, но мать все перепутала и перезабыла - куда, к кому…
Коля вспомнил о ней. Она ему нужна!
В последние годы Соня просыпалась по утрам с одной мыслью - Коля ждет ее, хочет увидеть и порадовать. Коля, которого когда-то все сторонились, кого жалели и на кого обреченно махали рукой, стал непохож на себя потому лишь, что она была рядом, ему нужно было нравиться ей. Она чувствовала, как плохое, пугающее гаснет в нем возле нее, хорошее разгорается. И это переполняло Соню тайной гордостью, никому, никому ее не показывала, глубоко прятала, даже от матери. Оказывается, она способна совершить такое, чего другим не под силу. Вот живет она себе ровно и покойно, девчонка, как другие девчонки, а сам собой, без особых усилий происходит подвиг - меняет человека, делает его красивым. И сама им любуется. И хотя она много, много думала - все мысли были заняты Колей, только им, - но толком никогда не понимала, что, собственно, происходит. Передать эти словами нe смогла бы никому. Просто жила и радовалась своему редкому счастью.
Иногда ее охватывала и тревога без всякой причины - а вдруг да… Девичья тревога - а вдруг да Коля ее разлюбит…
Случилось вдруг и вовсе не то…
Но она и теперь по-прежнему нужна ему - помнит, зовет из-за стен!
Он еще не знает, что она, Соня, сейчас куда больше его любит - не страшится, ни в чем не попрекает, а гордится им!
Не только она одна, большинство ребят в классе считают - ради жизни, по-иному поступить было нельзя.
Понимает ли это сам Коля?
Поймет! Она все ему расскажет, откроет глаза на то, чего из-за стен видеть нельзя, сама им гордится, его заставит гордиться собой!
Он узнает, какой она верный товарищ. В самом большом несчастье преданна до конца, до костра! Ничто на свете не разлучит, ничто на свете не испугает, ничто на свете ее не остановит.
Даже другие сейчас верят в ее силу. Поверит и он.
Соня бросилась из дому, оставив переполошенную мать, чтоб дознаться - куда, к кому, пройти сквозь замки и стены, видеть его, слышать его, открыть ему великое!
Свидания… Еще недавно это были лучшие минуты в короткой жизни каждого из них. Свидания, на которые они ни у кого не спрашивали разрешения.
Соня долго ждала в неуютной пустой комнате с длинным узким столом, пока наконец не раздались шаги и сумрачный сержант с надвинутым на глаза козырьком фуражки не ввел его…
У нее перехватило дыхание - с исхудавшего до незнакомости лица глядели затравленные, просящие глаза. Она считала его подвижником, невольно сложилось представление - гордый, страдающий, верящий в свою правоту, замкнутый в себе. Совсем выкинула из памяти того Колю, раздавленного и невменяемого, который среди ночи, словно лунатик, оказался под их дверью. Сейчас - затравленный взгляд, немотная просьба, измученность. И пронзительная жалость к нему, и пугающее ощущение непоправимости…
И он, похоже, смутился, так как тоже ожидал встретить ту Соню, какую знал, - кроткую, любящую, пугливую. А перед ним стояла - острый подбородок вздернут, наструненно-прямая, вызывающая, казалось, даже ростом выше, и глаза, опаляющие жаркой зеленью.
В тех частых свиданиях, какие были у них в неправдоподобно прекрасном раньше, они так и не научились обниматься, не обнялись и сейчас, а, боязливо сблизившись, протянули руки, сцепились пальцами. Она глядела на него плавящимися глазами, а у него мелко дрожал подбородок. Не расцепляя рук, опустились на скамью, всматривались, молчали, дышали.
- Ко-ля… - выдохнула она, совершила труднейшее - сломала молчание. - Коля, никому так не верю, как тебе!
И он затравленно метнулся зрачками в сторону, с усилием выдавил страдальческое:
- Не надо, Соня.
- Что - не надо? - удивилась она.
- Говорить мне такое.
Соня обомлела, ничего не ответила.
- Стыдиться меня нужно и… ненавидеть.
- Коля! Тебя?! Ненавидеть?
- Я сам себя ненавижу, Соня, - с тихой, какой-то бесцветной убежденностью.
И наконец она пришла в себя, она вознегодовала:
- Да как ты смеешь! Такое - к себе! Не-на-вижу! За что?! За то, что мать спасал! За то, что против взбесившегося поднялся, кто для всех страшен… И не струсил! И за это - нен-навиж-жу?
Он слушал покорно, с пугающим равнодушием.
- Ты ничего не знаешь, - обронил он.
- Как?! Я - ничего? Все знают, а я - ничего?..
- Ты только слышала, а не видела. Тебя же не пустили туда… А там… - Он весь передернулся и закончил: - Кровь… Лицом в крови…
Не спотыкающиеся слова, а это брезгливое передергивание заставило ее поверить - испытывает отвращение к себе, гадливое отвращение, как к чужой гнойной болячке. И Соня заметалась:
- Коля! Опомнись! Он палачом был! Ты не человека, нет!.. Ты палача, Коля-а!
- Палач - я, Соня, - негромко и твердо, но убегая зрачками.
- Т-ты!.. Т-ты забыл! Неужели?.. Как можно забыть всё! Вспомни! Вспомни, как ты совсем маленький в глаза людям глядеть стыдился. Его стыдился! А теперь?.. Теперь - себя! Он вдруг хорошим стал, а ты - плохой! Кол-ля! Зачем?!
- Я теперь хуже его, какое сравнение.
- Он когда-нибудь был справедливым? Добрым был?.. Никог-да!.. Ты страшное сделал. Да! Страшное, но справедливое! Ради добра, Коля. Ради того, чтобы маму спасти. Ты гордиться собой должен, что зверя… да, зверя опасного поборол!
Но Коля упрямо сказал в пол:
- Он человек, Соня, не зверь.
- Зверь! Зверь! Не обманывай себя!
- Он не совсем плохим был, Соня.
- Ка-ак не совсем?!
- Совсем плохих людей не бывает на свете. Я это только сейчас вот понял.
- Не бывает плохих?.. Может, и Гитлера было?
Он снова поморщился:
- Не о том ты…
- О том! О том! О гитлерах вспомни!
- Гитлер - не человек. Фюрер. Мы не о фюрерах говорим - о людях.
- Неужели плохих людей нет?
- Есть. Много. Но чтоб совсем - нет. Мой отец любил меня, Соня. Да…
- Любил и жить не давал!
На этот раз Коля не ответил с ходу, словно задремал. И она уставилась на него с торжеством: ага, молчит, возразить не может, еще чуть-чуть - и победа!
Но он пошевелился и обреченно вздохнул:
- Так бывает.
- Что - бывает?
- Любят и жить не дают. Наверно, часто бывает.
- Глупости говоришь! - запальчиво, почти с гневом.
Теперь он и совсем не ответил, сидел понуро, смотрел себе под ноги. Но ее уже не радовало его молчание, а пугало и оскорбляло - не хочет возражать, несерьезное выкрикнула, пустое. И Соня заговорила с дрожью, едва сдерживая рвущуюся обиду:
- Все ребята в классе считают - ты правильно сделал. Никто не смеет против тебя словечко сказать. Они все понимают, а ты… ты вдруг - нет. Почему?
- Потому что они дураки, Соня. И я таким был.
- Пусть я дура, пусть! Но ведь и Славка Кушелев за тебя! Он что, тоже дурак?
- Славка математику знает да физику… Я и до этого, как случилось, знал больше Славки. Меня отец много учил.