Аварийный комплект и транзистор - вот что я бы схватила, если бы, скажем, на поезд сейчас напали враги и у меня было бы две минуты, чтобы технично выпрыгнуть. Купальные шапочки я бы не взяла. Вряд ли я вообще стала бы думать о волосах в экстремальной ситуации. Я где-то читала: спасаясь, нужно мысленно отделить предметы роскоши от предметов первой необходимости и взять с собой только последние. Правда, "роскошью" при трезвой оценке окажется почти все. Если бы мне пришлось выбрать из содержимого сумки лишь то, без чего ну никак не обойтись, я бы взяла гомеопатические таблетки "Карбо Вегетабилис" - они мне нужны, потому что у меня аллергия на осиные и пчелиные укусы. Ну, может, еще лист пластика, хотя я уже позабыла, как с его помощью собирать воду. Ну и, конечно, я взяла бы свой кулон; впрочем, забыть его я вряд ли смогу - вот уже двадцать лет он висит у меня на шее, на старой цепочке.
Все остальное, что у меня с собой - предметы роскоши, даже мои фантазии о врагах. Наши нынешние враги не вторгнутся в страну пешком, не станут нападать на поезда. Да и знает ли нынче хоть одна душа, кто они - наши враги? Избегая, насколько возможно, реального мира, я обыкновенно размышляю о врагах только в контексте своих брендов. Иными словами, я постоянно оглядываюсь через плечо, высматривая мрачных, заросших щетиной мужчин, какие, наверное, снятся киносценаристам в кошмарах - шпионов из другого измерения или бандитов, чьи досье были уничтожены и чья задача - выискивать и похищать животных и детей для разных сумасшедших экспериментов. Возможно, это объясняет, почему я вижу собственные творения там, где их нет. Ну и странный был глюк, ничего страньше не припомню.
Я назвала своего кота Атари не в честь производителя видеоигр, как некоторые порой думают, а в честь позиции в игре "го", которая, подобно "шаху" в шахматах, означает, что следующим ходом игрок может взять фигуру противника. Впрочем, позиция "атари" не настолько фатальна; в "го" очень много фигур (камней), и кое-какими смело можно пожертвовать в стратегических интересах. Полоски у моего кота черные и белые, точно камни в "го". Мудрость этой игры - в равновесии "инь" и "ян", жертвенности и агрессивности; многие позиции, а их тысячи тысяч, можно метафорически перенести на различные жизненные ситуации, в том числе из области военной стратегии. Атари так зовут потому, что его белые и черные шерстинки словно соперничают, да вдобавок постоянно выпадают, как будто оказываются в позиции "атари" и проигрывают друг другу.
В "Попс" решительно все играют в "го"; это, можно сказать, обязательное условие для работы в компании. У каждой компании по производству игрушек есть своя "фирменная" игра, как у спортивных команд есть гимны или, ну, талисманы. В "Хасбро", судя по всему, популярен "Риск", который, наряду со "Скрэбблом", входит в число их успешнейших брендов настольных игр. "Риск" - что-то вроде менее абстрактной формы "го", и стратегии у них очень похожи. Цель игры - власть над миром, но путь к ее достижению определяют капризы игральных костей. Игра для мастеров долгосрочного планирования. В "Мэттел" все рубятся в шахматы. Как и мы, тамошние ребята просто зациклены на стратегии. Но мы-то к ней относимся философски ("нельзя победить без потерь" и так далее), а "мэттеловцы" уж очень всерьез воспринимают все эти военные штучки. Из шахмат исключена игра случая. Это весьма брутальная игра, где для победы порой нужно сделать лишь несколько верных движений. В 1995 году "Мэттел" попыталась прибрать к рукам "Хасбро". Жуть как неловко получилось.
У нас в "Попс" ежегодно проходит турнир по "го", из-за чего все приходят в раж. В прошлом году я выбыла в первом же туре, сделав одну-единственную глупую ошибку в самом начале своей первой и последней партии. С 1992 года "Попс" упорно предлагает приз - миллион долларов - тому, кто напишет компьютерную программу, способную победить профессионала "го". Ни у кого до сих пор не получилось. Совершенно обычные шахматные программы нынче обыгрывают гроссмейстеров; любую программу "го" легко разгромит и новичок, и даже ребенок. И это при том, что правила "го" очень просты. Два игрока, "белые" и "черные", по очереди кладут свои камни на доску размером 19×19, вроде большой шахматной; камни кладутся на точки пересечения линий (а не в центр поля) с целью захватить территорию и камни противника. Для этого вы должны окружить их, но если не проявить осторожности, противник сам вас окружит. "Го" три тысячи лет, и возможных позиций в этой игре больше, чем атомов во Вселенной.
Ночной поезд тупее дневного, в том самом смысле, в каком сонный человек тупее бодрого. Когда поезд трогается, я достаю из сумки книгу и ложусь на узкую койку почитать. Однако вскоре меня отвлекают огоньки, проплывающие мимо; я убираю книгу и отдергиваю оконную шторку, чтобы лучше видеть. Окно из матового стекла, сквозь такие толком не разглядеть, что творится снаружи (да и снаружи внутрь не заглянешь; видимо, в этом вся фишка); вдобавок, его не открыть. Но из-за того, что не очень понятно, откуда берутся маленькие оранжевые и желтые огоньки, наблюдать за ними только интереснее. Я загипнотизирована. Этот поезд не летит стремглав в Рединг, как дневные поезда. Нет, он еле тащится, будто с ним что-то неладно. Через минуту раздается визг дрели, и я вижу и слышу нечто похожее на дуговую сварку. Я будто попала в постапокалиптическую японскую видеоигру, пробираюсь сквозь город, разрушенный войной и анархией, вооруженная большущим мечом, а может, и парой магических заклинаний. Читать, когда такое творится, я не могу, и поэтому забираюсь под одеяло, лежу, прислушиваясь и глядя в окно, и наконец засыпаю.
Примерно в четыре утра в мою дверь тихо стучат. Сквозь сон я слышу незнакомый голос, он говорит что-то вроде "Прошу прощения? Вы просили вас разбудить". Ощущение такое, будто я вырубилась минут пять назад: разлепить глаза неимоверно трудно.
Дверь медленно приоткрывается.
- Ваша вода, - шепчет женщина, протягивая мне маленький поднос. - Минут через пятнадцать остановимся в Ньютон-Эбботе, - добавляет она.
Дверь открыта, и я ощущаю покой коридора, едва ли не чувствую запах сна, сочащийся из других купе. Я вдруг понимаю, что все, кто здесь работают, всё должны делать плавно, медленно, тихо. Может, они и после работы шепчут, как я даже дома по инерции думаю об игрушках для детей 9–12 лет? Одолеваема всевозможными нечеткими мыслями, я с трудом прихожу в сидячее положение и беру у женщины поднос, шепча ей тихое сонное "спасибо" под аккомпанемент купальной шапочки, шуршащей мне по ушам.
Проводница прикрывает дверь - тихонько - и я снова одна. На подносе маленький заварочный чайник, и, заглянув под крышку, я вижу, что мне и вправду принесли "просто кипяток", который я заказывала вчера вечером; и еще фирменные крекеры "Большой западной железной дороги" - их, похоже, приносят всегда, даже если ничего не заказывать. Я достаю из сумки щепотку зеленого чая и бросаю в воду; чаинки тут же набухают. Минуту-другую дую и прихлебываю, мне нужен кофеин. Закрываю глаза на тридцать секунд, открываю снова.
Мое чувство времени искажено: я вдруг не понимаю, сколько мне осталось на сборы до остановки в Ньютон-Эбботе. Двенадцать минут? Одиннадцать? Моя постоянная паранойя: как бы сойти вовремя? Однажды я чуть ли не последней спрыгнула с подножки переполненного поезда неподалеку от Кембриджа. Приземлившись на платформу и уже развернувшись к выходу, я услышала чей-то вопль. Оглянулась и увидела мужчину, который остался в вагоне и сражался с закрытой дверью. Он распахнул окошко и дергал за ручку с внешней стороны. "Я не могу открыть эту чертову дверь", - громко сказал он. Я решила вернуться и помочь ему, но в этот момент поезд тронулся. Мужчина мгновенно запаниковал и замолотил кулаками по двери. "Эй! - заорал он. - Я выхожу!" Предпринимать что-либо было поздно, и поезд унес его, стонущего нечто вроде "помогите"… Возможно, пропустить свою станцию - не такая уж вселенская трагедия, и все дело просто в неудобстве: придется ехать до следующей станции, а потом возвращаться. Если я сейчас пропущу Ньютон-Эббот, сойти смогу только в Плимуте, где часа два прожду поезда в обратном направлении. Посреди ночи становится трудновато ехать с пересадками.
Не прекращая копаться в пакетике мюсли и прихлебывать чай, я быстро выскакиваю из пижамы и надеваю вещи, в которых была всего несколько часов назад, хотя на туфли я сейчас даже смотреть не могу и поэтому напяливаю парусиновые тапки. Туфли придется как-нибудь втиснуть в чемоданчик, и без того набитый всякой всячиной. На это у меня уходит добрых 90 секунд - десятая часть времени, оставшегося на сборы. Вскоре в легком смятении я выскакиваю в коридор, где жду, по ощущению судя, битых два часа, и вот поезд наконец замедляет движение, содрогается и останавливается. Время, как обычно, играет со мной в кошки-мышки.