5
Пробуждение было странным.
И даже не потому, что хор гандхарвов отнюдь не спешил приветствовать очухавшегося Владыку.
Лежал я в тепле, с мокрой повязкой на лбу ("Уксус, - подсказал резкий запах. - Яблочный…"), и в черепе бурлил Предвечный океан. Продрать глаза удалось с третьей попытки, и почти сразу выяснилось, что в хижине стало заметно темнее.
Вечер?
Ночь?!
Сколько ж это я провалялся?!
Пламя в очаге весело потрескивало, разгоняя навалившиеся сумерки, но ответа не давало.
Надо понимать, огонь Кала развела обычным способом - с помощью прадедовских, зато надежных (в отличие от перунов Индры!) дощечек-шами.
На огне, в закопченном горшке, аппетитно булькало густое варево, распространяя по хижине дразнящий аромат.
Ноги Могучего были заботливо укутаны теплой шкурой горного козла-тара, голова Сокрушителя Твердынь покоилась на глиняном изголовье, уксус холодил лоб Стосильного - однако полностью насладиться покоем Громовержцу не удалось. В первую очередь мешало першение в горле, а также зуд в носу. Словно, пока я валялся без сознания, в ноздрю заполз и теперь копошился под переносицей… - а вот и не угадали! Никакой не червяк! Слизняк ко мне в нос забрался, вот кто!
И ползал там.
Внезапный спазм свел лицевые мышцы и шею - и я оглушительно чихнул, при этом часть "слизняка" чуть ли не со свистом вылетела из носа и шмякнулась на козлиную шкуру.
"Насморк! - с изумлением понял я, утираясь тряпицей, вовремя поданной Калой. - Суры и асуры, насморк!"
На всякий случай я еще раз попробовал вызвать огонь, хотя заранее предчувствовал поражение. И точно: мигом накатила знакомая дурнота, и я спешно прекратил свои попытки.
- Что со мной, Кала?
Я едва узнал собственный голос, более всего смахивавший на скрип немазаной телеги.
- Не знаю, Владыка, - печально отозвалась Кала-Время. - От болезней тела я постараюсь тебя избавить, а насчет всего остального…
- У людей есть поговорка: "Время лечит", - заметил я, садясь на ложе, вернее, на застеленной охапке травы, которая представляла собой ложе. - Что ж, сейчас проверим, насколько она верна. Но есть надежда, что Время еще и кормит, поскольку я голоден, как…
На ум пришел Проглот, так явственно, словно я минуту назад сжег дареное перо.
- Прямо как Гаруда!
И она рассмеялась. А я - следом.
Потом мы оба ели похлебку, которая благоухала лучше всех небесных яств, по очереди тыча ложками в горшок и вылавливая из гущи кусочки мяса. Я чувствовал, как слизняк спешит убраться из носа, рассасывается песок в глотке, затихает океан под сводами черепа, а по телу разливается приятная истома - нет, не божественная сила Громовержца, а покой здорового мужчины, постепенно утоляющего голод.
К концу ужина стемнело окончательно. Всерьез похолодало (в Обители холода равносильны насморку у Индры), и как-то само собой получилось, что мы с Калой придвинулись друг к другу, я подтащил поближе мохнатую шкуру тара, мы оба завернулись в нее и долго сидели, полуобнявшись и глядя на рдеющие в очаге угли.
Огонь медленно засыпал под слоем седого пепла.
- Стыдно признаться, Кала, но у меня это впервые…
- Что, Владыка?
- Брось, какой я сейчас Владыка! Просто я успел забыть, а может, никогда и не помнил: хижина, ночь, угли в очаге, двое сидят под теплой шкурой, и больше в мире никого нет…
- Совсем никого? - наивно спросила Кала, то ли подыгрывая мне, то ли всерьез. Впрочем, сейчас это не имело значения.
- Совсем никого. Только ты и я, - подтвердил я.
- Только ты и я, - с тихой мечтательностью повторила она и прижалась к моему плечу.
Ни дать ни взять пара скромных отшельников, чья жизнь спокойно идет к завершению…
Мы сидели и молчали, и до меня не сразу дошло, что мы уже, оказывается, не сидим, а лежим, обнявшись, на распахнувшейся шкуре, жизнь идет к завершению гораздо менее спокойно, чем минуту назад, и мои руки позволяют себе лишнее, причем Кала абсолютно не считает их лишними, эти вольности рук Индры…
- Как меня он, подруга, любит всю безумную ночь напролет, - прошептал я на ухо женщине, цитируя уж не помню кого, и осекся, потому что дальнейший текст не предназначался для женских ушей.
В лучшем случае, для закаленных апсар - эти крошки лишь хихикали в тех местах, где краснел Петлерукий Яма.
- Тебя что-то смущает? - лукаво поинтересовалась Кала и еле слышно продолжила цитату.
- Только одно: постыдно заниматься любовью, не вступив в законный брак, - как можно наставительней разъяснил я.
"Время спишет…" - пришел на ум еще один вариант житейской мудрости.
- Так за чем дело стало? - искренне удивилась Кала. - На свете столько брачных обычаев - мы можем выбрать любой, что придется по душе! К примеру, тот, который люди почему-то называют "браком богов"!
- Это когда невеста отдается жрецу во время жертвоприношения?! - Возмущению моему не было предела. - Где я тебе жреца в лесу найду, да еще на ночь глядя! Как насчет риши-брака? Там никакие жрецы не требуются!
- А ты что, прячешь снаружи двух коров?
- Коровы? - поперхнулся я. - Две? Зачем - коровы?
- А выкуп за невесту? Согласно риши-браку!
- Коров у меня с собой нет, - признался я. - Значит, и риши-брак не годится. Ты не помнишь, как там женятся асуры?
- Ну, если ты такой бедный, что не имеешь даже пары коров, то брак асуров тоже не для тебя. У них положен куда больший выкуп!
- Действительно! - пока Кала смеялась, я припомнил кое-какие свои похождения. - Каюсь, запамятовал!
- Только не предлагай мне выйти за тебя замуж по обычаю ракшасов, - упредила мою следующую мысль Кала-Время. - Ибо тогда тебе пришлось бы меня похитить, перебив при этом мою родню!
- Не буду, не буду! - спешно пообещал я, хотя именно таким образом сочетался со своей Шачи и знал, что в ракшас-браке имелись свои преимущества, в первую очередь отсутствие тещи. - Как тебе, милочка, понравится брак по обычаю пишачей?
- Изнасиловать во сне или беспамятстве? - Кала задумалась. - Это мысль… Хотя спать мне не хочется, да и сопротивляться - тоже. Увы, вынуждена тебя разочаровать, женишок: насилия не получится.
- Ну, тогда остается брак по обычаю гандхарвов, - подытожил я. - Без церемоний, по любви и обоюдному согласию…
И медленно притянул Калу к себе, вдохнув запах ее волос.
- Пожалуй, - она выскользнула из моих объятий, поднялась на ноги и отправилась в угол хижины, где истекал влагой ее кувшин.
- Эй! Постой! Куда ты?!
- Даже гандхарвы совершают очистительное омовение перед ночью любви, - прозвучал ответ.
Она была права.
Я кивнул, со вздохом поднялся с нагретого ложа, сбрасывая остатки одежды, отошел к порожку и принял из ее рук тяжеленный кувшин.
Как она его таскает целыми днями - ума не приложу!
Напрягшись, я поднял сосуд над собой и наклонил.