- Но это все наши средства. Все, что нам удалось скопить. И скольких трудов нам это стоило… А вдруг мы проиграем? Проиграем все?
- Не волнуйся, не проиграем. В том-то вся и прелесть. Если бы мы поставили все деньги на кон в одиночной ставке, как поступают лохи в большинстве своем, риск был бы действительно велик. Но мы с Криспином разработали куда более хитрую схему. И она безупречна - взгляни. - Он протянул мне листок писчей бумаги, покрытый вычислениями и математическими формулами, слишком мудреными для меня, как и для любого среднеобразованного человека.
- Но если эта схема работает, - возразил я, - почему ею никто не пользуется?
- Потому что им не хватает мозгов, чтобы придумать такое.
- То есть ты утверждаешь, что нашел способ делать деньги из ничего? Из воздуха?
Забирая у меня расчеты, Роджер гордо и загадочно улыбался:
- Я уже говорил тебе, Гарольд, ты слишком привязан к земле. Тебе недостает духовности, восполни этот пробел. Не превращайся в тех простых смертных, что населяют материальный мир. Мир, где люди тратят жизнь на то, чтобы производить, а потом покупать, продавать, использовать и потреблять. Этот предметный мир годится лишь для плебеев, но не для нас с тобой. Мы выше этого. Мы - алхимики.
Стыдно признаваться, но, когда Роджер начинал изъясняться подобным образом, я совершенно не мог устоять, хотя и понимал, что мною манипулируют. Однако согласие на передачу Криспину всех наших сбережений (и кое-каких денег сверху) в обмен на обещание продать нам квитки, которые якобы стопроцентно принесут нам через несколько дней целое состояние, - это согласие я дал с болью в сердце и ощущением страшной тяжести в желудке.
- Ты позвонишь в воскресенье? - спросил я. - Расскажешь, как все прошло… впрочем, о чем я. Конечно, позвонишь.
- Звонить? Еще чего? Ты ведь будешь со мной.
- Я собирался навестить родителей. Ведь сейчас пасхальная неделя.
- Что за ерунда? - Роджер нетерпеливо взмахнул рукой. - Неужели ты так ничему и не научился? Неужели в минуту опасности тебе всегда необходимо прятаться за спиной тупых буржуа с их христианскими ценностями, которые родители с детства вбивали тебе в голову? Христианские празднества - пустая фальшивка. Бледная тень подлинной религии. В выходные ты едешь со мной, дабы узнать наконец, что такое настоящая Пасха.
- Еду с тобой? Куда?
- В Стоунхендж, разумеется. Выдвигаемся в субботу ночью. Нам надо добраться туда к рассвету - к началу церемонии.
И словно слабоумному ребенку, он принялся подробно объяснять, что христианская байка о воскрешении Господа Иисуса Христа - всего лишь извращенная переделка более древних и более глубинных мифов, связанных с восходом солнца в день, который следует сразу за весенним равноденствием. И даже названия праздника, английское Easter и немецкое Ostern, происходят от Eostur или Ostar - так северные племена называли пору восходящего солнца, тот период в году, когда возрождается природа и обновляется жизнь.
- И мы с тобой, Гарольд, тоже люди севера, а значит, непременно должны быть в Стоунхендже. Приходи ко мне в субботу вечером, перекусим на дорожку, а потом, около двух часов, мои друзья приедут за нами на машине. Времени у нас будет предостаточно.
- Друзья? - спросил я. - Какие друзья?
- Ну, кое-кто из моих знакомых, - туманно ответил Роджер. Он строго следил за тем, чтобы различные сферы его жизни не смешивались между собой, и, если он намеревался представить меня своим приятелям-язычникам, я понимал, что должен рассматривать это как особую привилегию.
- Имей в виду, - сказал Роджер на прощанье, - бог Солнца имеет мужскую природу. То бишь мы восславим дух истинного мужчины, воплощение мужественности. И мне, - добавил он с провокационным огоньком в глазах, - будет крайне не хватать тебя, если ты решишь не ехать.
Я ответил, что подумаю. Роджер оставил меня в состоянии неподдельной растерянности.
Теперь, почти тридцать лет спустя, моя слепая преданность Роджеру Анстрасеру, преклонение перед этим заносчивым малым, норовившим подчинять себе окружающих, мне и самому кажется непостижимой. Но не забывай, читатель - кем бы ты ни был, хотя ума не приложу, кто это прочтет, - тогда я, желторотый юнец, страдающий от неуверенности в себе, оказался один в большом, неприютном городе, и в Роджере я обрел человека, который - как бы поточнее выразиться? - подтвердил некоторые мои соображения на свой счет. То, что я всегда подозревал и даже знал где-то глубоко в душе, но боялся (трусил, как сказал бы Роджер) признать. Я пребывал тогда в том чувствительном возрасте, когда жаждут распутывать тайны жизни. Сперва я думал, что найду ответы в поэзии, но Роджер открыл передо мной иной и куда более заманчивый мир - мир теней, знамений, символов, головоломок и совпадений. Например, было ли совпадением то, что наши планы завершались плодотворной победой в канун праздника Восхода солнца, если точно так же назывался паб, где мы познакомились и где разворачивались наиболее значительные из наших бесед? Вопросы такого рода не давали покоя моему юному впечатлительному уму и внушали ощущение, что я стою на пороге какого-то открытия, внезапного прорыва, который разрешит все трудности и освободит меня от цепей, не позволявших жить и дышать полной грудью.
По этим причинам - по причинам, которые могут показаться неубедительными и даже вздорными критично настроенному читателю (прости меня, Макс, если это ты!), - я решил не ехать на выходные к родителям. В тот субботний вечер я покинул мою комнату, чтобы пуститься в долгую пешую прогулку от Хайгейта до Ноттинг-Хилла, где Роджер снимал крошечную квартирку в старом обрушающемся доме.
Когда я появился, Роджер сидел за письменным столом. Я сразу понял: случилось что-то плохое. Лицо моего друга было мертвенно бледным, руки дрожали; в свирепой сосредоточенности, сгорбившись над столом, он перебирал бумажки, испещренные цифрами, добавляя карандашом новые подсчеты. На меня он едва взглянул.
- Что происходит? - спросил я.
- Не мешай, - резко ответил он и принялся еще более лихорадочно царапать на бумаге какие-то цифры, диктуя себе полушепотом.
- Роджер, - не унимался я, - ты жутко выглядишь. В чем… - Конечно, я уже знал, в чем дело. Я вдруг почувствовал слабость и тяжело опустился на кровать, стоявшую в углу комнаты. - Только не говори, что это связано со скачками. Все пошло не так?
- Совсем не так. - Голос Роджера дрогнул. Смяв листок, он отбросил его в сторону и начал писать на следующем. - Абсолютно не так.
- И… что это значит?
- Значит? Что это значит? - Он с бешенством воззрился на меня. - А то, что мы все потеряли. И в понедельник утром я должен отдать Криспину кучу денег.
- Но… но ты же говорил, что такое невозможно.
- Было невозможно. То есть такого не должно было случиться.
- Но как это произошло? Победили не те лошади?
- Побеждали наши лошади. Сначала. А потом одна из скачек закончилась одновременным финишем. И все пошло прахом. Мы на это не рассчитывали.
- А я думал, вы все предусмотрели.
- Может быть, ты помолчишь минутку, Гарольд? - Он схватил листок бумаги и помахал им перед моим носом. - Не видишь, что я делаю? Я пытаюсь разобраться, свести концы с концами.
Впрочем, похоже, он уже отказался от дальнейших попыток; к вычислениям он более не приступал, просто сидел, посасывая кончик карандаша и глядя на всю эту арифметику незрячими, пустыми глазами.
- Но, Роджер, - мягко начал я, - Криспин - твой друг. Он же не станет требовать с нас таких огромных денег, правда?
Роджер молчал, переваривая мои слова, затем вскочил и забегал по комнате.
- Ты что, дебил? - рявкнул он. - Ты вообще ничего не понимаешь? Мы поставили свою подпись. В Сити имеются определенные правила. Dictum meum pactum - "Мое слово - мое обязательство". Он вытрясет из нас все, что сможет, слышишь, ты, болван! До последнего фартинга. Он ведь тоже по уши вляпался. Сегодня он проиграл целое состояние. Чертову уйму денег. И он не выпустит нас из своих лап.
На сей раз замолчал я - и надолго, с ужасом осознавая случившееся и размышляя, чем нам это грозит. Наши планы рухнули, а передо мной маячат месяцы нищеты, пока я не выпутаюсь из долгов, - Роджер уговорил меня вложить в эту идиотскую ставку даже больше, чем оставалось на моем счете в банке. И когда я подумал об этом, во мне зашевелилось чувство, которое я до сих пор по отношению к Роджеру запрещал себе испытывать, - возмущение. Нескрываемое, кипящее, стойкое возмущение.