Почему же разговор со Стюартом вдруг всплыл у меня в голове, когда я сидел в ресторане? Было 14 февраля 2009 года. Вторая суббота месяца. Валентинов день, если кто запамятовал. Рядом сверкали вода и огни Сиднейской бухты, а я ужинал один, поскольку отец по разным бредовым причинам отказался идти со мной, хотя это был мой последний вечер в Австралии, куда я приперся главным образом затем, чтобы встретиться с отцом и попытаться наладить с ним отношения. И вот, сидя тем вечером в ресторане, я чувствовал себя одиноким как никогда в жизни, и на воспоминания меня спровоцировали китаянка с дочкой, игравшие в карты. Они выглядели такими счастливыми вдвоем, такими близкими. Они почти не разговаривали, разве что о карточной игре, если не ошибаюсь, но не в этом дело. Все было ясно по их глазам, улыбкам, по тому, как они часто смеялись и заговорщицки сдвигали головы. Для сравнения: за другими столиками никто, похоже, особо не веселился. Конечно, люди смеялись и болтали, но не сказать чтобы они были поглощены друг другом, как китаянка с дочерью. Напротив меня сидела пара, судя по всему, они отмечали Валентинов день, - он то и дело поглядывал на часы, она как заведенная проверяла мобильник на эсэмэски. За столиком сзади расположилась семья из четырех человек: два мальчика резались на геймбоях, а муж с женой за десять минут не проронили ни слова. Справа, слегка загораживая мне вид на бухту, устроилась компания из шести человек; двое из них вступили в так называемый "принципиальный" спор: начав с глобального потепления, они довольно быстро свернули на экономику, ни тот ни другой весомых аргументов не приводил, остальные же четверо молча внимали приятелям и томились от скуки. Пожилая пара слева предпочла усесться рядом, а не по разные стороны стола, чтобы оба могли любоваться видом, избегая таким образом необходимости беседовать. Не то чтобы поведение этих людей меня удручало. Я знал, что они отправятся домой с мыслью о прекрасно проведенном вечере. Но завидовал я только китаянке с дочкой - эти явно обладали чем-то очень ценным, чего мне катастрофически не хватало. И я хотел, чтобы они со мной поделились.
Почему я решил, что она китаянка? Ну, я не был уверен, это было лишь предположение. Но она походила на китаянку. Длинные черные волосы, невероятно густые и какие-то неприглаженные. Худое лицо с выступающими скулами. (Прошу прощения, я не очень умею описывать людей.) Ярко-красная помада смотрелась на ее губах немного странно. У нее была хорошая улыбка; улыбаясь, она почти не разжимала губ, но получалось все равно весело. Одежда на ней была дорогой: черный, вроде бы шифоновый, шарф (описывать одежду я тоже не мастер - вам все еще не терпится узнать, что будет дальше?), - так вот, шарф скрепляла золотая брошка. В общем, женщина обеспеченная. И элегантная - иного слова не подберешь. Очень элегантная. Ее дочка, лет восьми-девяти, тоже была хорошо одетой и тоже черноволосой (а много ли вы видели китаянок-блондинок?). Девочка красиво смеялась: смех зарождался глубоко в горле, а потом рассыпался звонким каскадом, а потом стихал, как ручей, стекая с холма, замирает в лужах. (Такие ручьи мы с мамой часто видели, когда она давным-давно водила меня гулять на холмы Лики; мы огибали паб "Роза и корона" и шли по кромке муниципального поля для гольфа. Наверное, смех девочки напомнил мне о наших прогулках, и это стало еще одной причиной, по которой маленькая китаянка и ее мать так заворожили меня.) Не знаю, отчего она беспрестанно смеялась; думаю, это было связано с картами, играли же они не в какую-нибудь глупую детскую "ведьму", но и не в серьезную взрослую игру, скорее в упрощенный вист. Но как бы ни называлась их игра, у девочки она вызывала смех - явно на радость матери: китаянка подзуживала дочку, смеялась вместе с ней и словно купалась в этом смехе. Смотреть на них было очень приятно, однако мне приходилось дозировать удовольствие: не хватало только, чтобы китаянка заметила, как я на них пялюсь, и приняла меня за извращенца. Раз или два она встречалась со мной взглядом, но быстро отворачивалась, и я не успевал ничего прочесть в ее глазах, во всяком случае, приглашения присоединиться в них точно не было, а отведя взгляд, китаянка снова принималась разговаривать с дочкой и смеяться, моментально восстанавливая границы интимности, будто обносила себя и девочку крепостной стеной.
В один из таких моментов мне и захотелось послать сообщение Стюарту, но в моем мобильнике больше не значился его номер. Я хотел сказать ему, что понял лишь сейчас то, что он пытался объяснить мне про машины. Автомобили - как люди. Каждый день мы вливаемся в толпу, носимся туда-сюда, едва не касаясь друг друга, но реальный контакт происходит очень редко. Мы все время уворачиваемся. Все время что-то теряем, оставаясь на уровне "а могло бы быть иначе… или не могло?". Это страшно, если задуматься. Лучше уж вообще об этом не думать.
Вы способны припомнить, где вы были в тот день, когда умер Джон Смит? Подозреваю, большинство не способно. Подозреваю даже, что многие и понятия не имеют, о каком таком Джоне Смите идет речь. Верно, людей с такими именем и фамилией обреталось и обретается на этом свете немало, но тот Джон Смит, о котором я говорю, был главой Британской Лейбористской партии и умер от инфаркта в 1994 году Разумеется, его смерть не имела столь глобального резонанса, как гибель Джона Кеннеди или принцессы Дианы, но я до сих пор помню - и совершенно отчетливо, - где я был в тот день. В кафе универмага в Илинге, за столиком, в обеденный перерыв. Со мной был Стюарт и еще пара-тройка парней, в том числе Дейв - настоящая заноза в заднице. Дейв работал в отделе электротоваров, всегда жутко самоуверенный, громогласный, занудный - терпеть таких не могу. А за соседним столиком сидела симпатичная девушка лет двадцати, со светло-каштановыми волосами, вид у нее был грустный, потерянный, и она поглядывала в нашу сторону. Звали ее (как довольно скоро выяснилось) Каролина.
В универмаге я тогда проработал только два месяца и числился в новичках. А раньше я колесил по дорогам, торгуя игрушками от фирмы из Сент-Олбанса. Нормальная работа, во всяком случае, мне нравилась. Я подружился с другим представителем фирмы на Юго-Востоке, Тревором Пейджем, и мы классно проводили время, но постоянные разъезды никогда не заводили меня так, как Тревора, и новизна ощущений, которую дают путешествия, быстро и крепко приелась. Мне уже хотелось обосноваться где-нибудь, а не мотаться с места на место. Я сделал первый взнос за дом, мой собственный дом, в Уотфорде (по соседству с Тревором, как я узнал позже) и начал активно искать другую работу. Захаживая в илингский универмаг, я постарался расположить к себе Стюарта, который заведовал отделом игрушек. В дружбе, возникающей по деловым соображениям, всегда есть что-то натянутое, но мы искренне понравились друг другу, и я стал регулярно наведываться в Илинг, чтобы выпить со Стюартом после работы. И вот однажды вечером Стюарт позвонил мне домой в свой выходной и сказал, что идет на повышение в управленческий отдел, а мне предлагает занять его место в отделе игрушек. Поначалу я колебался, меня беспокоило, как на это отреагирует Тревор. Но он не обиделся, напротив, Тревор понимал, что именно такая работа мне и нужна. Спустя два месяца я уже трудился в Илинге на полной ставке и каждый день обедал в кафе со Стюартом и его коллегами. Там-то я и приметил симпатичную девушку лет двадцати со светло-каштановыми волосами, которая, похоже, всегда обедала в одиночестве.
Сейчас кажется, что это было так давно, в незапамятные времена. Тогда все казалось возможным. Абсолютно все. Интересно, испытаю ли я это чувство еще когда-нибудь?..
Нет, лучше не углубляться в эти мысли.