Он услышал свой голос, услышал, как сказал, что извиняется - слишком он дал волю чувствам, и кто-то сказал - нет, нет, все в порядке; а Рэйчел сказала - все мы крайне возмущены; и еще какая-то женщина - то ли сестра Хэрли, то ли жена Эфрона - сказала… Сам, же Эфрон спокойно сказал, что это была для них великая честь - побеседовать с ним вот так, и Джек, чувствуя, как пылает лицо, не мог понять, было это сказано искренне или нет, не мог понять, улыбаться ему и пожимать руки или показать, что он оскорблен, что он так легко им не простит…
Он попытался улыбнуться. Попытался успокоиться. И все повторял, что извиняется.
Извиняется.
Но…
Но все же…
Всей гурьбой они проводили Джека и Рэйчел до машины, даже дети выбежали и принялись носиться по дороге; и Джек, отмахиваясь от москитов, пытавшихся сесть ему на лицо, услышал свой голос, произносивший обычные общепринятые слова прощания. Снова надо пожать всем руки. Снова. Никого не забыть. Нельзя дать Эфрону почувствовать, как в нем все кипит. Надо отступать с улыбкой…
Они знают, как связаться с ним?
О да.
Еще несколько минут, и теперь уже Джек и Рэйчел могут садиться в машину. Джеку удалось, дав задний ход, выкатить машину на испещренную глубокими колеями дорогу - чувствовал он себя при этом не лучшим образом, потому что все они наблюдали за ним, дети наблюдали за ним - черт бы подрал этих людей, - и наконец он благополучно выехал на шоссе.
Рэйчел ударила кулаком по приборной доске.
- Какой же ты мерзавец, - сказала она.
Джек в изумлении повернулся к ней.
- Грубиян проклятый, мерзавец, - сказала она.
Она была до того зла, что даже не могла плакать, голос ее звучал хрипло, почти срываясь. Джек чувствовал, каких усилий ей стоило заставить работать голосовые связки.
- Почему? Я же не…
Джек почувствовал, как все тело его покрылось потом - новые капельки добавились к старому поту, которым он уже весь пропах. Он в изумлении смотрел на сидевшую рядом женщину, на ее разгневанное, искаженное лицо.
- Ты… ты являешься к ним в дом… сидишь там… Пускаешь в ход свой язык, как другие пускают в ход кулаки, или ножи, или… Мерзавец ты! Мерзавец! Я знаю, каково это - лежать на спине и чтоб такой вот мерзавец вонзался в тебя, точно нож или дуло пистолета, буравил тебя, вспарывал, всаживал острие глубже и глубже… Такой вот мерзавец, как ты, только потому, что он стоит над тобой, думает, что может командовать: "лежи смирно, перевернись, встань на колени, уткнись лицом в грязь". А ниггеры и все, кто под ним, чтоб поворачивались, да побыстрее… - Она была в таком гневе, что едва могла говорить; она начала кричать на него: - Так бы и взяла метлу и насадила тебя, мерзавца, на нее, проткнула насквозь, чтоб ты хоть раз в жизни узнал, каково это…
Джек резко затормозил машину. Выскочил и бросился прочь.
А Рэйчел продолжала кричать ему вслед. Ночь была не очень темная - липкая, влажная, совсем неподходящий воздух для легких Джека: он чувствовал, что вот сейчас задохнется. Ему хотелось зажать руками уши, чтобы избавиться от ее голоса, этого крика. Ему хотелось… хотелось только успокоиться и чтобы женщина держала его в нежных объятиях, прощенного, любимого; хотелось, чтобы бешеное биение сердца утихло, хотелось, чтобы всем этим голосам, кричавшим на него, было сказано: "Нет, нет, это ошибка! Это была ошибка!" Хотелось, чтобы они хором воскликнули: "К тебе это не относится, тебя никто не винит, ты не виновен, ты никого никуда не вытаскивал, ни в кого не стрелял в упор… ты невиновен… всегда невиновен…"
12
Тремя годами позже, снова в Детройте, Джек листал в чьем-то кабинете Центра юридической помощи журнал "Нейшн" и вдруг увидел фамилию Хэрли - она бросилась ему в глаза. Он взял в руки журнал и быстро просмотрел статью "Весеннее наступление, планируемое в трех твердынях Дикси".
Он выскочил из кабинета и, продолжая читать статью, машинально огибая людей на лестнице, вышел из здания. Но журнал трудно было держать раскрытым, страницы то и дело переворачивались, да и чемоданчик мешал. Ручка снова сломалась, и Джеку приходилось нести его под мышкой. Наконец уже на обледенелом тротуаре он остановился и быстро дочитал статью: возобновляется слушание пяти дел, в том числе дела об убийстве парнишки по имени Хэрли, и нью-йоркский юрист Арнольд Ливи будет его вести. Судопроизводство финансируется Комитетом новых демократов-защитников.
Джек обозлился. Нет, ему стало стыдно. Три года тому назад они завернули его, а теперь согласились на этого… Он в жизни не слыхал имени Ливи.
"Мерзавцы", - подумал Джек.
Он почувствовал, что ему холодно: забыл застегнуть куртку, надеть перчатки. Теперь уже ничего не поделаешь. Под одной рукой у него был чемоданчик - этакая нелепая громоздкая штуковина, причем очень тяжелая, а в правой руке он держал журнал, смотрел на напечатанное сообщение, и лицо его пылало. Он, право же, сам не знал, следует ли ему так уж злиться - ведь прошло столько времени. Он пытался тогда заставить их действовать, но они были еще не готовы. Сейчас, три года спустя, у них было куда больше шансов выиграть дело… Но ведь не в этом главное, подумал Джек, главное было не в том, чтобы выиграть, а в том, чтобы способствовать переменам, проложить путь, чтобы в суде появились и другие иски. А люди отказались тогда его понять.
Джек прикрыл глаза, и ему вспомнился тот жаркий, душный вечер у Эфрона - тарелки, полные еды, запахи, гомон детишек, Рэйчел, кричавшая на него… Душа его словно съежилась от стыда. Он старался не думать об этом вечере с тех пор, как уехал с Юга.
Он нетерпеливо захлопнул журнал и свернул его в трубку.
Немного дальше, переходя улицу - широкую обледенелую улицу, - он, должно быть, невидящим взглядом смотрел себе под ноги и думал о статье в журнале, как вдруг почувствовал удар - что-то тяжелое налетело на него сбоку, саданув в правое плечо и бедро, - страшный удар, от которого он потерял равновесие. Он тяжело грохнулся на лед. "Господи!" - подумал он и, подняв взгляд, увидел сшибший его грузовик. На нем развозили почту, и шофер, молодой черный парень, уже выскакивал из кабины. Вид у него был донельзя удивленный.
- Эй, вы в порядке? Что это вас понесло прямо на меня? - воскликнул он. И стал поднимать Джека. Джеку хотелось послать его ко всем чертям - ведь он же не пострадал, - и тем не менее он позволил парню помочь. Ноги у него слегка дрожали, но стоять он мог. Значит, все в порядке. А тот все оправдывался, что, мол, Джек вдруг шагнул с тротуара на мостовую и очутился под самым носом его машины - хорошо, что он ехал со скоростью не более пяти миль в час…
- Да ладно тебе, - сказал Джек. - Я же не истекаю кровью.
И он пошел прочь, а парень все продолжал свои объяснения. Тротуар был неровный, весь в острых ледяных выбоинах; подметки на ботинках у Джека были тонкие, и ему приходилось идти осторожно, чтобы не упасть. Он всегда твердил себе, что здесь надо ходить осторожно. Он всегда твердил себе, что надо смотреть, куда ступаешь, а не глядеть вниз, думая неизвестно о чем.
Так или иначе, его ведь не сшибло. И крови, кажется, нет.
Он неуклюже попытался отряхнуть сзади брюки и рукава куртки. Это была толстая шерстяная куртка оливкового цвета, с деревянными пуговицами и застежками в виде петель из толстого шнура; брюки у него и так уже были мятые - он носил их целую неделю. Так что никакого ущерба. Он злился на себя за то, что вечно делает глупости - таскает сломанный чемоданчик, пытается читать на ходу статью в журнале…
Он не выдержал и, продолжая шагать, снова пробежал ее глазами: добрая весть, тон статьи оптимистичный, слова "весеннее наступление" казались ему подходящими. Этот Комитет - новых демократов - получает деньги от очень хорошего фонда; интересно, подумал Джек, какими средствами они располагают. За последние два года он потерял контакт с активистами борьбы за гражданские права - с тех пор как ушел из Фонда Хилльера. Все развивалось так медленно, словно вязло в этой сотканной юристами трясине… Директор обвинял тогда Джека в отсутствии терпения, но, Бог ты мой, как еще он сдерживался, разговаривая с этим медлительным, серьезным, мрачным человеком! Очень многие немолодые юристы, занимавшиеся защитой гражданских прав, относились к своей работе с такой же бесившей Джека мрачной серьезностью, словно это было священнодействие, которое не может доставлять радость. Все надо-де обсудить - и не один раз, проанализировать каждый факт и каждую позицию, проанализировать каждый побудительный мотив… Джеку и некоторым другим младшим сотрудникам так часто напоминали об осторожности, что у них это стало предметом шутки. А затем, когда Фонд решил заниматься лишь конституционными нарушениями, Джек в ярости написал письмо об отставке.
Сейчас он об этом в известной мере жалел. Сначала он подумал, не связаться ли с Ливи, не поехать ли туда и не предложить ли свою помощь?.. Если у них там есть свободные средства, которые могли бы ему выделить - ему ведь немного нужно; собственно, он готов даже поработать и бесплатно - в свое время его ведь очень интересовало это дело, оно поистине захватило его. Трудно ему примириться с тем, что кто-то другой будет вести его, но… А может ли он, подумал Джек, позволить себе работать бесплатно?..