2
- Не плачь, - сказал он. - Только этого не хватало.
Они сидели в машине, стоявшей на гравийной дорожке, позади склада. Место было подходящее, но он не мог вспомнить, как они туда попали. В голове у него все еще стучал молот. Внезапно он увидел надпись: НА ЭТОЙ СТОРОНЕ НЕ ПАРКОВАТЬ.
Он передвинул рычаг в нейтральную позицию и не стал выключать зажигание. С улыбкой глядя на девочку, он сдернул с головы шляпу и бросил ее на заднее сиденье, поверх чемоданов. - Сюрприз, Элина, сюрприз ко дню рождения… с опозданием на несколько месяцев, я знаю… но все равно… - Он провел рукой по лохматому каштановому парику и, все так же улыбаясь, сорвал и его. Девочка смотрела во все глаза. Он взглянул на себя в зеркальце заднего вида - волосы у него были светлые, с проседью, и редеющие, но все еще достаточно густые. Без парика и шляпы лоб его словно бы выпятился, закруглился - костистый лоб серьезного человека.
- Ну, что скажешь, Элина? Удивил я тебя? Славный приготовил сюрприз?
Девочка продолжала смотреть на него во все глаза.
- Папочка?..
Он нагнулся и прижал ее к себе.
- Конечно, папочка… твой собственный родной папочка - кто же еще? А ты моя душенька, да? Не надо плакать, не надо поднимать шум. Ты моя маленькая именинница, да? Извини, лапочка, - сказал он, открывая отделение для перчаток. Он достал оттуда свои очки - очки с оправой из розоватой прозрачной пластмассы - и снял те, другие. От металлических дужек у него заболело за ушами. - А теперь ты меня узнаешь? Никаких сомнений на этот счет?
Девочка, видимо, была слишком удивлена и потому даже не улыбнулась, чтобы не показать, что узнала его.
- Элина, миленькая?.. Ты обидишь папочку, если…
Он схватил ее на руки и прижался лицом к ее головке, вдыхая запах этих пушистых волос. На несколько минут он словно отключился - молот, казалось, еще сильнее застучал у него в голове. Затем, тяжело дыша, он откинулся назад.
- Она говорила тебе, что я умер, Элина?
Глаза на маленьком личике казались непомерно большими, расширенными. Он внимательно всматривался в девочку - глаза как голубая акварель, словно на обложке журнала, выставленного на видном месте в киоске, не совсем настоящие. И, однако же, настоящие. Их окаймляли очень светлые ресницы, короткие, но очень густые, точно щеточки для краски. Ресницы эти дрогнули, веки быстро заморгали, черные кружочки в центре глаз задвигались, ища фокус, сфокусировались на нем.
- Она сказала тебе, что я умер?.. Да, она почти верила этому, верила, что в силах уничтожить меня, я знаю, знаю, - шепотом произнес он. И поцеловал свою дочь в лобик. - Но ты ведь помнишь меня, Элина, верно? Хоть и считала, что я умер?
Немного помедлив, она тихо произнесла:
- Да. - На радостях он снова поцеловал ее. Глаза его наполнились слезами, но он не хотел плакать при ней - это могло и у нее вызвать слезы.
- Тихо! - произнес он коротко, весело.
Теперь он мог немного расслабиться. Он вылез из машины и размашистыми движениями - раз, два, три, четыре - начал расстегивать пальто, протаскивая дешевые черные пуговицы сквозь петли, а девочка смотрела на него; наконец он сдернул пальто и с преувеличенным облегчением вздохнул. Он всем своим существом ощутил, как с него свалилась тяжесть.
- В такой прекрасный день слишком в нем жарко, - сказал он. И для большей убедительности отшвырнул ногой пальто подальше от машины, однако внизу живота мгновенно возникла боль, словно его стянуло плотным резиновым жгутом.
Он замер, медленно втягивая в себя воздух. Боли нет. Все позади. Только где-то в голове еще стучал молот, но он усилием воли заставил себя отключиться, словно вырвал нерв рукой, - он отбрасывал от себя все, что отвлекало. Открыв глаза, он увидел, что Элина смотрит на него. Она продолжала моргать, хотя и не так часто. Губки ее были раскрыты и влажны.
- Мама говорила… Мама…
Он приложил руку трубочкой к уху, но она молчала. Тогда он рассмеялся, хлопнул в ладоши и воскликнул: - Да ну ее к черту, маму! Я торжественно заявляю, что мама умерла - да, вот сейчас, в эту минуту, дай-ка посмотрю, сколько времени… Да, Элина, четвертого мая тысяча девятьсот пятидесятого года в десять часов сорок семь минут твоя мать умерла, а твой папа приехал и забрал тебя. Запомни это. Обещаешь, что запомнишь?
Она, раскрыв рот, смотрела на него.
Он огляделся вокруг - ни души, никого. Лишь старый заброшенный склад, заброшенное строение с табличкой департамента здравоохранения, запрещающей вход; поле, заросшее сорняками; старые железнодорожные пути. В лучах солнца небесная голубизна, казалось, подрагивала, по ней тянулись прозрачные вуали облаков… Но он подумал: "Я не могу сейчас отвлекаться красотой. Сейчас не могу".
На нем был хороший новый клетчатый костюм - в мелкую, черную с белым, клеточку. Обычно он такой костюм себе бы не выбрал - слишком уж претенциозный. Но сейчас он был доволен, что купил его. Он слишком запарился в пальто - даже никак не мог отдышаться, поэтому он расслабил галстук и расстегнул верхнюю пуговку крахмальной белой рубашки, тоже новой, только сегодня утром вынутой из пакета. Она была слишком накрахмалена, чересчур жесткая. В голове у него все еще стучало, какое-то странное чувство - словно между глазами прорезался третий глаз. Его дочь неподвижно сидела в машине - настороженная, покорная. Он попытался ей улыбнуться, но его улыбка не встретила ответного отклика. Девочка смотрела на него пустым взглядом, с каким-то странным отсутствующим выражением, губы у нее были мокрые. Наверное, надо вытереть ей ротик, подумал он. Но ведь ей уже семь лет, она же не младенец.
Он залез в машину и захлопнул дверцу. Элина вздрогнула.
- Да, любовь моя, твоя мама умерла, и ее увезли, а папа приехал за тобой в школу. Это ведь легко запомнить. И ты сразу узнала меня, верно? Этого я не забуду! - воскликнул он. - Никогда! И как ты меня послушалась!.. Я всегда буду любить мою хорошую девочку, мою ласковую красивую доченьку… Мама солгала тебе, верно, когда сказала, что я умер? Да?
Казалось, вот сейчас Элина заговорит, скажет - да. Он подталкивал ее к этому, кивал, усиленно кивал, но она не заговорила. Лишь кивнула слегка. Головка ее качнулась вперед, слегка кивнула, словно подражая ему.
- Правильно! - воскликнул он и погладил ее по головке. - Теперь мы с тобой, миленькая, словно по волшебству, связаны навсегда, и даже твоя мама не сможет этого разрушить. Ни юристы, ни судья, никакие судебные постановления или предписания - ну, что может закон против любви? Мы с тобой отрицаем все эти заявления, верно? Ведь в твоих жилах, знаешь ли, течет моя кровь. Моя кровь.
Он торжественно положил свою руку рядом с ее ручкой и указательным пальцем провел по вздувшимся голубым жилам, а потом по крошечным, еле заметным жилкам на ее руке. Такая маленькая, такая хрупкая! Он схватил ее ручку и поцеловал.
- Вот она удивится, если увидит нас! - ликующе воскликнул он. - Это после всех-то ее ухищрений…
Элина медленно высвободила руку.
- Мы едем домой? - спросила она.
- Домой - да. Да. Я рад, что ты меня об этом спросила, потому что нам пора в путь, - сказал он, приходя в себя. - Пора нам с тобой двигаться, ведь впереди у нас большое путешествие - тысячи миль…
- А мама знает, что я еду домой? Из школы?.. Так рано еду домой?
- Твоя мама умерла. И ни черта она не знает.
Увидев растерянность на ее личике, он нагнулся и поцеловал девочку. Нежно-нежно. Не надо ее пугать. Но она почему-то отстранилась от него. Отстранилась очень мягко, однако это обозлило его - то, что она так старательно избегает его объятий… раньше она никогда этого не делала, никогда. Она была любящей, послушной доченькой; она очень любила его. Это от матери она отстранялась, пугаясь пронзительного голоса Ардис и ее пылких объятий. Тогда он крепче обнял свою дочурку, прижался подбородком к ее головке. С удивлением и любовью он почувствовал под своим подбородком ее череп, ее хрупкий детский череп. Вспомнил, какая у нее была мягкая головка, когда она была совсем крошкой…
Она судорожно вздохнула, словно собираясь заплакать.
- Нет, не плачь - это единственное папино требование, - сказал он.
Она перестала вырываться. До чего же она маленькая - плечики такие хрупкие, грудка такая узенькая. Он просто представить себе не мог, что из этой девочки со временем вырастет женщина, взрослая женщина - такая, как ее мать… Он чуть ли не содрогнулся при этой мысли - до того она была страшная, отвратительная. Действительно отвратительная мысль. Пульсация в центре его лба усилилась.