Оставив малютку "Копьё", мы отправились по мерцавшей тропинке через поле по направлению к коттеджу с одним ярко освещённым окном. Дверь оказалась незапертой и, едва я коснулся её, открылась, явив нашим глазам пылавший камин и Джулиана, сидевшего в кресле с высокой спинкой и державшего на коленях досье; серебряный карандашик застыл в поднятой тонкой ручке занятого некими глубокомысленными калькуляциями гостя. И опять он был не похож на себя - возможно, из-за одежды, ибо на сей раз на нём была визитка превосходного качества, словно он прибыл прямо со свадьбы или из Аскота. Серый цилиндр и перчатки лежали на подоконнике рядом с "Файненс Уорлд". Вряд ли кто-нибудь мог бы сравниться с Джулианом в непредсказуемости.
Более того, он сумел, как настоящий актёр, выбрать самое выигрышное место в комнате - рядом со старым камином и прямо под яркой лампой с кроваво-красным абажуром из матового пергамента. Лампа освещала в первую очередь затылок и колено Джулиана, при этом лицо казалось сильно загоревшим, а волосы по контрасту - очень светлыми, ещё светлее, чем на самом деле. В тёплом свете, созданном красным абажуром, у Джулиана были все преимущества любителя зимнего спорта.
- Ах, - проговорил он и переставил ноги в ярко начищенных туфлях. - Я позволил себе заглянуть сюда по дороге на Ямайку. Надеюсь, всё в порядке? Бэйнс обиходил меня, как ребёнка.
И он повёл подбородком в сторону подноса с сэндвичами и шампанским в ведёрке. Однако он остался сидеть в кресле. Бенедикта скользнула к нему, обняла его, словно выполняя светские формальности, пока я раздевался и влезал в полосатые шлёпанцы.
Наверно, Бэйнс уже давно спал; поэтому, ища сигарету, я попросил Бенедикту сварить кофе.
- Джулиан, вы были правы, - сказал я, тотчас осознавая лёгкость, с какой мне дались эти слова. - Но вы здорово меня перепугали. То, о чём вы говорили, на нынешней стадии невозможно без посторонней помощи, поэтому я позвонил Маршану, а он поклялся, что не имеет к этому никакого отношения. Я перебрал в уме все варианты коротких замыканий. И естественно, ни ему, ни мне не пришло в голову даже подумать о Саиде - а ведь это он отыскал номер и набрал его. Вот так!
Я устроился напротив камина, и в комнате воцарилась тишина - глубокая, богатая звуками сельская тишина; я чувствовал, как он ностальгически упивается ею, насторожённо подняв голову, словно охотничья собака.
- До чего же тут спокойно, - с удивлением произнёс он. - Наверно, даже спокойнее, чем в большом доме - там всегда что-то шумит. Думаю, всё дело в маленьких комнатах.
Пришла Бенедикта и принесла поднос с кофе; она уже надела пижаму и расчесала волосы. Мы расположились перед камином, раздули в нём пламя и налили в кружки кипящий напиток.
Джулиан смотрел в огонь поверх наших голов. Он казался спокойным, пребывающим в мире с самим собой, - однако в этом было что-то от старческой отстраненности, совсем не похожей на победу над внутренними конфликтами.
- Вы говорили, что закончите работу в следующем месяце, это так? Пора нам понемногу вводить её в нашу жизнь - или ещё рано? В конце концов, с её точки зрения, у неё был большой кусок жизни после того, как она покинула нас. Вряд ли нам захочется, чтобы она удовлетворилась участью научной сироты.
Я был всерьёз тронут забавной унылой нотой в его голосе, который звучал то высоко, то низко, как наканифоленная мелодия виолы; мне даже как будто послышалась нота наивной симпатии. И лицо у него, пока он говорил, словно помолодело и разгладилось в свете камина.
- Разве я не прав? - спросил он под конец, словно споткнувшись, но с той же бесстрастной задумчивостью, которую я тоже почему-то нашёл трогательной.
- Хочу надеяться, - ответил я, - что вы не слишком привязались к нашей модели и не путаете её с живой женщиной! На самом деле это легко может произойти, ведь она, скажем так, почти живая. Правда, и Маршан, и я в какие-то моменты понимали, что думаем о ней, будто она настоящая, а не творение человеческих рук, пусть даже прекрасное.
Пару раз Джулиан кивнул, пока я произносил свою речь.
- Знаю, - тихо произнёс он. - Знаю.
У него шевелились губы, словно он предостерегал sotto voce сам себя. И вдруг, не знаю как, у меня вырвалось:
- Джулиан, как вам пришло в голову… сделать копию?
Теперь он смотрел на меня с упрёком и с такой печалью, такая безысходная боль была в его взгляде, что мне стала очевидной вся неуместность моего вопроса. Чёрт возьми!
- В определённых обстоятельствах совершаешь определённые поступки, - в конце концов ответил он. - Никогда не задумывался, почему и как?
И он был прав. Как ответить на вопрос, не приняв во внимание ту жизнь, которую мы оба прожили в фирме Мерлина? Я ведь тоже прошёл там своё ученичество. Да… фантастика ничем не отличается от реальности. Это ясно как день, говорится в пословице.
На мгновение он опустил голову и прикрыл веками чёрные глаза, напомнив мне хищную птицу; и, глядя на него, задумавшегося в свете красной лампы, я не мог не подумать, что его сила уступает умственной напористости и что фундаментом фирмы (в сущности, они стали неразделимы) стало бессилие, медленно распространяющееся пятно осознанного бесчестья, стыд и уныние, вытекающие из этого. И ничего более - как будто этого недостаточно! Да нет, достаточно для формулировки, для определения места. Облегчение было такое, что я не понимал, как это прежде ничего не мог объяснить себе. В самом деле, то бесценное, за что мы все сражались, размахивая каждый своим стерильным и бесстрастным пенисом, было вечным и анальным - простывшим библейским говном нашей культуры, лежащим под побегами современной истории в ожидании… ("Молдавский пенис широкий и круглый", - пишет Тинберген, тогда как Умляут добавляет: "И нередко блестит, как обыкновенный баклажан". Что бы мы делали без исследований этих северных учёных?) Немыслимая жадность бессилия!
- Вам в некотором роде повезло, - медленно проговорил Джулиан, пока я пытался сосредоточиться, - что вы пришли к нам свеженьким. То, с чем вы должны были сражаться - или вам казалось, что вы должны сражаться - не имело к вам никакого отношения. Но если бы, как в моём случае, ваш противник был бы более чем наполовину вами же?.. Что тогда? Я пытался делать две совершенно разные вещи одновременно, тогда как они противоречили друг другу - пытался запрячь фирму и направить её бег и в то же время увеличить процент моей собственной личной свободы внутри неё. Я принадлежал Мерлину, а вы - нет. И всё же я ощущаю большее стремление к свободе, чем вы. К тому же всё остальное, что не отпускает меня: семья, раса, окружение… - всё это околдовывало и теперь околдовывает меня. Не плачь, Бенедикта.
Дав волю чувствам, Бенедикта коротко всхлипнула, прежде чем опустить голову на колени; это было похоже на плач ребёнка, потревоженного во сне воспоминанием о ссоре из-за игрушки.
- Её смерть остановила меня, - проговорил Джулиан с робкой нежностью, отчего в его голосе появилась некая таинственность - намёк, возможно, на будущее безумие, которое, судя по всему, было уже близко? Нет, это уж слишком. - Прошлая неделя, - устало продолжал он, - была неделей великих опасений из-за Нэша, так как он вдруг появился на сцене со всеми своими вопросами о ней. Ни на один я не смог ответить, хотя я в теме и в анально-оральной теологии разбираюсь не хуже вас. А Нэшу хочется её уничтожить.
- Уничтожить!
- "От неё будет одно зло, - так он сказал. - Она несёт на своей конструкции трагически невидимые отпечатки пальцев - Фрейдовы отпечатки пальцев её творцов". Так он говорит. Другими словами, она не может, как я рассчитывал, быть эстетическим представителем нашей культуры, потому что вы лишили её тех самых органов, от которых это зависит. Я лишь повторяю его слова. Где merde, которое потопило тысячи пароходов? Это он спросил. На самом деле он неловко, но пытался проанализировать, почему я приказал сотворить её, тем более в образе единственной женщины… - Джулиан замолчал и уставился в камин, следя за беспокойными языками пламени, которые взлетали на фоне стены. - Им так мало надо, - продолжал он, - этим психологам, и на самой ничтожной аналогии они готовы построить свои объяснения. Вот и Нэш анализирует, почему я выбрал её из всех женщин как главный символ - богиней богатства, богиней большинства. Нет ничего проще, правда? Для анализа частенько выбирают совсем мелкую траншейку; кстати, и до эпохи палеолита не так уж далеко. Но не Нэшу с его трудными путями и свободными ассоциациями. Экран суть стерильный экстракт - простыня или парус или то и другое вместе; но слегка присыпанное алхимическим серебром, чтобы лучше улавливать проецируемый образ, столь дорогой коллективному подсознанию - образ юной матери с оттенком инцеста… С одной стороны, есть основания посмеяться, так? Но с другой… ах! Феликс… Увы, эта неделя дурных предчувствий была полна вопросов об Иоланте; вот если бы я мог спросить вас и вы ответили бы на них, пусть даже предположительно. Я всё сделал, чтобы Нэш увидел в ней только лишь скромный форпост пространстве автоматизации. К сожалению, ему этого оказалось недостаточно. С самого начала я совершил ошибку, заговорив с ним о культуре и эстетике, - подсознательно мы все так или иначе стараемся забыть о презренном металле в наших поисках. Да. Для психоаналитика это грязь. Кстати, вы когда-нибудь видели золотой слиток? У меня один с собой, я везу его на Ямайку. Сейчас покажу.