* * *
Он зажег горелку под овощами, принялся помешивать картофельное пюре. Комок на комке. Есть и вовсе расхотелось. Софи, посмотрев на него, сказала:
- Положи в картошку масло.
Розенфельд не сразу последовал ее совету, открыл ледник, лишь когда Софи повторила его.
- Какое еще масло? - сказал он, обшаривая взглядом бутылки, фрукты. - И где здесь масло, где?
Софи потянулась за халатом, натянула его через голову, застегнула молнию. Всунула ноги в шлепанцы.
- Разбавлю молоком, - сказала она.
Он и не хотел, а начал сердиться:
- Мне это надо? Лежишь, и лежи себе. Я сам позабочусь об ужине… тоже мне ужин, - закончил он ехидно.
- Пап, - сказала она. - Не упрямься. Мне все равно нужно встать.
- Для меня не вставай - мне это не надо.
- Сказала же: мне все равно нужно встать.
- Почему вдруг?
- Ко мне придут.
Он повернулся к ней:
- И кто это придет?
- Пап, давай не будем, что толку?
- И кто к тебе придет?
- Я не хочу с тобой ссориться. Мне нездоровится.
- Кто придет, ты мне ответишь или что?
- Эфраим.
- Этот водыпроводчик? - В тоне его был яд.
- Па, прошу тебя, не ссорься с ним.
- Кто - я, я буду ссориться с водыпроводчиком?
- Ты его всегда унижаешь.
- Кто - я, я унижаю водыпроводчика? Это он, он меня унижает своим приходом.
- Он не к тебе приходит. Он приходит ко мне.
- Его приход унижает тебя. Что общего имеет водыпроводчик - он и средней школы не кончил - с тобой? Тебе нужен водыпроводчик, нужен он тебе?
- Какое имеет значение, кто мне нужен, папа, мне двадцать восемь лет, - сказала она.
- Только не водыпроводчик!
- Он хороший парень. Мы с ним знакомы уже двенадцать лет, со школы. Человек он порядочный, у него неплохой заработок, и притом верный.
- Хорошо. - Розенфельд рассердился. - Ну так я не имею верного заработка. Ну же, ну, сыпь, сыпь соль на мои кровавые раны.
- Папа, прошу тебя, не лицедействуй. Я всего-то и сказала, что у него верный заработок. О тебе речи не было.
- Это кто лицедействует, я лицедействую? - взорвался Розенфельд, грохнул дверью ледника и повернулся к Софи: - Пусть я не имел верного заработка и не всегда мог содержать тебя и твою мать, зато со мной вы имели возможность посмотреть мир, завести знакомство с величайшими еврейскими актерами нашего времени - Адлером, Шварцем, Бен-Ами, Гольденбергом, все они приходили в наш дом. Ты слышала, как умнейшие люди говорят о жизни, о книгах, музыке и всяких искусствах. Ты ездила со мной на гастроли повсюду. И в Южную Америку. И в Англию. И в Чикаго, Бостон, Детройт. Отец твой так играл Шейлока на идише, что американские критики ходили его смотреть и хвалили его до небес, вот какой у тебя отец. Вот как надо жить. Вот это я называю жизнь. С водыпроводчиком такого ты не будешь иметь. И кого, я спрашиваю, он приведет к тебе в дом - других водыпроводчиков, и они будут сидеть на кухне, говорить о трубах и как починить протечку в уборной? И так надо жить? И это ты называешь разговор? И когда он сюда приходит, он открывает рот? Говорит только "да", "нет", как заведенный. Нет, так жить тебе не надо.
Софи слушала отца молча.
- Пап, ты несправедлив, - сказала она невозмутимо, - ты его запугал, он боится разговаривать с тобой.
Ее ответ, похоже, устроил Розенфельда.
- Что ты так торопишься? - уже более миролюбиво сказал он. - Ты найдешь и получше.
- Прошу тебя, оставим этот разговор.
* * *
Раздался звонок. Софи нажала кнопку домофона.
- Пап, очень тебя прошу, будь с ним повежливее.
Розенфельд ничего не ответил, повернулся к плите, Софи пошла в ванную.
Эфраим постучался в дверь.
- Входите!
Дверь открылась, он вошел. Рослый, отлично сложенный, чисто одетый. Волосы тщательно приглажены, а вот руки набрякшие, красные: ему то и дело приходилось их отмывать горячей водой, а все равно ладони в мозолях, под ногтями грязь. Увидев, что в комнате только отец Софи, он смутился.
- Софи дома? - спросил он.
- Добрый вечер! - ехидно сказал Розенфельд.
Эфраим покраснел.
- Добрый вечер, - сказал он. - Софи дома?
- Сейчас придет.
- Спасибо. - Эфраим так и остался стоять.
Розенфельд налил в картошку молока, поковырял ее вилкой.
- Так ты теперь имеешь работу на новостройке?
Эфраим удивился такому вежливому обращению.
- Нет, - сказал он. - Мы работаем на военно-морской базе, на новых судах.
- Ну-ну, и много на кораблях уборных? - спросил Розенфельд.
Эфраим не ответил. Софи вышла из ванной - она прибрала волосы, повязала голубую ленточку под цвет халата.
- Привет, Эф, - сказала она.
Он кивнул.
- Садись, - она придвинула стул к кровати. - А я прилягу. - Скинула шлепанцы, подоткнула подушку так, чтобы на нее опереться, укрылась одеялом.
Эфраим сел спиной к комнате. За его плечом ей было видно, как отец выложил овощи на тарелку. Потом сел за стол, стал разминать их вилкой.
- Что нового, Эф? - спросила она.
Эфраим сидел, опершись локтями о колени, переплетя пальцы.
- Да так, ничего, - сказал он.
- Ты сегодня был на работе?
- Всего полдня. У меня три недели отгулов.
- Что еще новенького?
Он пожал плечами.
- Слышал об Эдит и Морти? - спросила она.
- Нет, - сказал он.
Розенфельд опустил вилку.
- Они поженились в воскресенье,
- Это хорошо, - сказал он.
- Да, вот еще что. Я купила билеты - на Медисон-сквер-гарден будет концерт, сбор в помощь русской армии. Ты свободен в пятницу вечером?
- Да, - сказал он.
Розенфельд бросил вилку на тарелку. Эфраим не повернул головы, Софи не подняла глаз. С минуту они помолчали, потом Софи снова завела разговор:
- Да, запамятовала тебе сказать. Я написала в Вашингтон, чтобы тебе выслали анкеты для поступления в гражданскую службу. Тебе твоя мама сказала?
- Да.
Розенфельд стукнул кулаком по столу.
- Да, нет, да, нет, - завопил он. - Ты что, других слов не знаешь?
Эфраим не повернул головы.
- Папа, ну пожалуйста, - молила Софи.
- Да, нет, - вопил отец, - да, нет. И так говорят с образованной девушкой?
Эфраим повернулся к нему и, не снисходя до пререканий, сказал:
- Я говорю не с вами. А с вашей дочерью.
- И это называется - говоришь. Ты не говоришь, ты унижаешь ее своими - да, нет. И это разговор, нет, это не разговор.
- Я не актер, - сказал Эфраим. - Я работаю руками.
- Ты открыл рот, чтобы меня унизить! Так уже закрой его.
У Эфраима дрожал подбородок.
- Вы первый меня унизили.
- Пожалуйста, ну пожалуйста, - просила Софи. - Папа, если ты не прекратишь, я поставлю ширмы.
- И очень хорошо, поставь ширмы, мои глаза уже не хотят видеть твоего водыпроводчика, - подначивал ее отец.
- Водопроводчик, по крайней мере, может содержать жену, ей не придется на него работать. - Эфраим вышел из себя, голос его прерывался от волнения.
- Эфраим, не надо, - стенала Софи.
Розенфельд обомлел, но только на миг. Потом побагровел и даже начал заикаться.
- Ты - ничтожество, вот ты кто. Ничтожество, - вопил он. Губы его беззвучно шевелились: подходящие слова не подыскивались. Однако он взял себя в руки, замолчал. Медленно поднялся из-за стола. Скрестил руки на груди, затем воздел их к потолку и перешел - не без умысла - на идиш, речь его текла плавно.
- Слушай меня внимательно, великий и милостивый Господь наш. Слушай историю второго Иова. Слушай, как год за годом на меня валилось несчастье за несчастьем, и теперь, в мои лета, когда чуть не все мои сверстники собирают благоуханные цветы, я срываю одни сорняки. У меня есть дочь, о Господи, и я окружал ее нежнейшей любовью, дал ей возможность развиваться, получить образование, но она жаждет тешить свою плоть и в этом своем желании лишилась разума до такой степени, что готова предаться человеку, недостойному дотронуться до ее подола, пошлому, заурядному, бессловесному водыпроводчику без идеалов, без…
- Папа! - завизжала Софи. - Папа, прекрати сейчас же!
Розенфельд замолчал, на лице его изобразилось неизъяснимое горе. Он опустил руки, повернулся к Эфраиму, ноздри его презрительно раздувались.
- Водыпроводчик. - В голосе его была горечь.
Эфраим ожег его полным ненависти взглядом. Хотел встать, но ноги не слушались.
- Вы - дешевый актеришка, - вне себя от ярости возопил он. - Идите к черту! - Кинулся к двери, рывком открыл ее и захлопнул за собой с такой силой, что, казалось, стены затряслись.