Моррис выключил свет, уже в темноте снял рубашку, ботинки, сидел в просторной спальне - раньше он делил ее с женой, - курил.
Дверь тихо отворилась, в комнату заглянул Леонард. При свете уличного фонаря, проникавшем в окно, мальчик увидел отца - тот сидел в кресле. И живо вспомнил время, когда мама лежала в больнице, а отец ночи напролет проводил в кресле.
Леонард вошел в спальню - он был босой.
- Пап, - он обнял отца за плечи. - Ложись спать.
- Не могу я спать, Леонард.
- Пап, так нельзя. Ты же работаешь по шестнадцать часов.
- Ой, сынок, - в порыве чувств Моррис стиснул Леонарда в объятьях, - что с нами будет, что?
Мальчику стало страшно.
- Пап, - сказал он, - ложись спать. Ну, пожалуйста, нельзя же так.
- Будь по-твоему, лягу, - сказал Моррис. Потушил сигарету в пепельнице и лег.
Мальчик смотрел на отца, пока тот не перевернулся на правый бок - он всегда спал на правом боку, - и только тогда ушел к себе.
Позже Моррис встал, сел у окна, глядел на улицу. Ночь была прохладная. Ветер раскачивал фонарь, он поскрипывал, отбрасываемый им круг света переползал туда-сюда.
- Что с нами будет, что? - бормотал Моррис.
Мысленно он вернулся в то время, когда мальчишкой изучал еврейскую историю. Исходу евреев не было конца. Они вечно брели длинными вереницами с тюками на плечах.
Моррис задремал, ему приснилось, что он бежит из Германии во Францию. Нацисты обнаруживают убежище в Париже, где он укрывается. Он сидит в темной комнате, ждет, когда за ним придут. Волосы его стали совсем седые. Лунный свет падает на его сутулые плечи и рассеивается в темноте. Он встает, ступает на карниз - с него открывается вид на залитый огнями Париж. И летит вниз. Что-то шмякнулось о мостовую, Моррис застонал и проснулся. Услышал, как тарахтит мотор грузовика, понял, что это у магазина канцелярских товаров на углу сбрасывают связки газет.
Темень разбавилась серым. Моррис залез в постель, и ему снова приснился сон. Воскресенье, время идет к ужину. В магазине полным-полно покупателей. Вдруг откуда ни возьмись - Гас. Размахивает "Сошиал джастис" и выкрикивает: "Протоколы сионских мудрецов! Протоколы сионских мудрецов!" Покупатели тянутся к выходу.
- Гас, - увещевает его Моррис, - покупатели, покупатели же…
Проснулся он, дрожа, лежал без сна, пока не зазвонил будильник.
Вытащив хлеб, ящики с молочными бутылками и обслужив глухого - тот неизменно приходил первым, - Моррис пошел на угол за газетой. Перемирие было подписано. - Моррис обвел глазами улицу: хотел удостовериться - неужели ничего не изменилось, но улица была все та же, у него просто в голове не укладывалось, как такое возможно. Леонард спустился позавтракать кофе с булочкой. Взял из кассы пятьдесят центов и ушел в школу.
Погода стояла теплая, Морриса одолела усталость. При мысли о Гасе ему становилось не по себе. Он знал: если Гас сегодня возьмется за свое, он едва ли сдержится.
В три часа, когда Моррис резал картошку для картофельного салата, Гас вошел в магазин и с размаху опустил корзину на стол.
- Моррис, чего б тебе не включить радио? Новости послушать.
Моррис попытался сдержаться, но обида взяла верх.
- Что-то у тебя сегодня уж очень довольный вид, Гас. Чьему несчастью радуешься?
Мясник засмеялся, но слова Морриса его задели.
- Что ж, Моррис, - сказал он, - давай-ка подобьем счета, пока твой заморыш не вернулся домой, а то он потребует, чтобы мой счет заверил дипломированный бухгалтер - не меньше.
- Мальчик смотрит за моими интересами, - ответил Моррис. - Леонард хорошо успевает по математике, - добавил он.
- Слышали, слышали - шестой раз слышим, - сказал Гас.
- О твоих детях тебе такого не услышать.
Гас вспылил.
- Какого черта, больно много вы, евреи, о себе понимаете, - сказал он. - Вы что, думаете, вы одни такие умные?
- Гас, ты говоришь как нацист. - Моррис вышел из себя.
- Я американец на все сто процентов. Я воевал, - парировал Гас.
Леонард вошел в магазин - услышал крики. Кинулся в кухню и увидел, что отец с Гасом бранятся. Стыд, гадливость захлестнули его.
- Пап, - попросил он, - не связывайся с ним.
В Моррисе все еще клокотал гнев.
- Если ты не нацист, - сказал он Гасу, - отчего ты радуешься, что французов побили?
- Это кто радуется? - спросил Гас. И тут неожиданно ощутил прилив гордости. - Так им, французам, и надо, - сказал он, - нечего было морить немцев голодом. А тебе черта ли в их победе?
- Пап, - снова сказал Леонард.
- Я желаю французам победы, потому что они защищают демократию.
- Не заливай, - сказал Гас. - Ты желаешь им победы, потому что они защищают евреев - таких, как этот паршивец Леон Блюм.
- Да ты нацист - вот ты кто. - Моррис разъярился, выскочил из-за стола. - Нацист - вот ты кто. Тебе не место в Америке.
- Пап, - Леонард вцепился в отца, - прошу тебя, не связывайся ты с ним.
- А ты, пащенок, не лезь не в свое дело. - Гас оттолкнул Леонарда.
У Леонарда вырвалось рыдание. Из его глаз хлынули слезы.
Гас замолчал: понял, что зашел слишком далеко.
Моррис Либерман побелел. Он привлек сына к себе, осыпал его поцелуями.
- Нет, нет. Все, все, Леонард. Не плачь. Прости меня. Даю тебе слово. Все, все.
Гас молча смотрел на них. В нем еще клокотала злоба, но потерять такого клиента, как Моррис, он никак не хотел. Он вынул из корзины две ливерных и одну копченую колбасы.
- Товар на столе, - сказал он. - Расплатишься завтра.
Презрительно посмотрел, как бакалейщик утешает сына - тот уже успокоился, - и вышел из магазина. Забросил корзину в грузовик, влез в кабину и отъехал.
Катя в потоке машин, он вспоминал, как мальчик плакал, а отец обнимал его. У этих евреев всегда одно и то же. Льют слезы и обнимаются. Чего их жалеть?
Гас приосанился, насупил брови. Вспомнил про перемирие и представил, что он в Париже. И ведет не грузовик, а танк, его мощный танк, один из многих танков, грохочет по широким бульварам. А на тротуарах перепуганные насмерть французы жмутся друг к другу.
Он вел машину собранно, глаза его не улыбались. Знал: если расслабиться, картина исчезнет.
1940
Весенний дождь
Пер. Е. Суриц
Джордж Фишер лежал без сна и думал про несчастье, которое случилось при нем сегодня на Двенадцатой улице. Молодого человека сбила машина, и его отнесли на Бродвей, в аптеку. Аптекарь ничем не мог ему помочь, ждали "скорой". Молодой человек лежал на столе в помещении за аптекой и смотрел в потолок. Он знал, что умирает.
Джордж безумно жалел этого человека, на вид ему не было и тридцати. Стойкость, с какой тот принял несчастье, говорила Джорджу о благородстве его натуры. Он понял, что человек этот не боится смерти, и хотел сказать ему, что тоже не боится умирать; но слова никак не складывались у него на губах. Джордж шел домой, и эти невысказанные слова душили его.
Лежа в постели у себя в темной спальне, Джордж слышал, как дочь его Флоренс хрустнула ключом в замке. Слышал, как она шепнула Полу:
- Не зайдешь на минутку?
- Нет, - чуть погодя сказал Пол. - У меня завтра лекция с девяти.
- Ну тогда спокойной ночи, - сказала Флоренс и стукнула дверью.
Джордж думал: в первый раз ей попался приличный молодой человек, только ничего у нее с ним не выйдет. Вылитая мать. Как обращаться с приличным человеком - этого они не знают. Он приподнялся на подушке и глянул на Бити, чуть ли не опасаясь, что ее разбудил, так громко отдавались в нем его мысли, но она не шелохнулась.
Опять у Джорджа была эта его бессонница. Так бывало, когда он прочтет интересный роман, лежит и воображает, что все эти дела произошли с ним самим. В бессонные ночи Джордж вспоминал, что было с ним днем, и говорил те слова, которые люди видели у него на губах, но слышать - не слышали. Он говорил умирающему в аптеке: "Я тоже не боюсь умирать". Он говорил героине романа: "Вы поймете мое одиночество. Вам я могу такое сказать". Он говорил жене и дочери все, что он о них думает.
- Бити, - он говорил, - когда-то ты заставила меня высказаться, только разве это ты была? Это море, и темнота, и волны, громко колотящие в дамбу. Всю эту поэзию насчет того, как человек одинок, я нес, потому что ты была хорошенькая - ах, твои темно-рыжие волосы, - а я маленький, и у меня тонкие губы, и я боялся, что ты не пойдешь за меня. Никогда ты меня не любила, но ты согласилась, ради Риверсайд-Драйв согласилась, и своей квартиры, и двух манто, и тех, кто приходит сюда играть в бридж и маджонг.
Флоренс он говорил:
- Одна досада мне от тебя. Я любил тебя, когда ты была маленькая, а теперь ты мелкая эгоистка. Последние крохи чувства к тебе я утратил, когда ты не захотела поступать в колледж. Лучшее, что ты сделала в жизни, - ты привела в дом образованного человека, такого, как Пол, но разве тебе его удержать?
Все это Джордж говорил сам с собой, пока первый апрельский брезг не вошел в спальню, высветив силуэт Бити на постели рядом. И тогда Джордж повернулся на другой бок и немного вздремнул.