* * *
Лаван нагнал мисс Московиц в коридоре, пошел вместе с ней вниз.
- Звонок помешал мне высказать, что мое отношение к вам тождественно вашему отношению ко мне, - сказал он.
- Благодарю вас. - Мисс Московиц просияла. - Значит, мы отвечаем друг другу взаимностью.
- Без сомнения, - сказал Лаван; они еще спускались по лестнице. На душе у него было радостно.
Ученики, высыпав на улицу, растекались в разные стороны, но Лавану не хотелось идти домой. Его грело воспоминание о триумфе, ему хотелось поговорить. Он приподнял шляпу и сказал:
- Мисс Московиц, я уже на возрасте, а вы молодая женщина, и я отдаю себе в этом отчет, но душа моя молода, вследствие чего мне хотелось бы продолжить наш разговор. Не согласились бы вы пойти совместно со мной в кафе, и мы могли бы там пить кофе?
- Охотно, - сказала мисс Московиц, - и не такая уж я молодая. Вдобавок я легче устанавливаю отношения с более зрелыми мужчинами.
Лаван, весьма польщенный, взял ее под руку и повел к кафе на углу. Он сходил за кофе и пирожными, мисс Московиц тем временем разложила приборы и бумажные салфетки.
Пока они пили кофе, Лавану казалось, что он помолодел лет на двадцать, у него точно груз с плеч свалился, прошлое представлялось чем-то вроде грязного белья, которое он скинул с себя. Зрение его обострилось, он видел все очень четко. Поглядывая на мисс Московиц, он с удовольствием отмечал, до чего же она хорошенькая и как приятно на нее смотреть. В нем бурлили, рвались наружу слова:
- Мисс Московиц, знаете ли вы…
- Прошу вас, зовите меня Руфь, - сказала она.
- Вот как, Руфь, неизменно верная библейская Руфь, - в задумчивости произнес Лаван. - А меня зовут Лаван.
- Лаван, какое благородное имя.
- Это тоже библейское имя. Что я начал говорить, - продолжал он, - так это я начал рассказывать, что легло в основу моего письма, которое опубликовано сегодня в газете.
- Прошу вас, продолжайте. Мне очень интересно.
- Так вот, письмо это жизненное и автобиографическое, - сказал он с чувством.
- Не хотелось бы вторгаться в вашу жизнь, и все же что вы имеете в виду? - спросила она.
- Что ж, я отвечу вам в двух словах, - сказал Лаван. - Вы женщина, наделенная умом, и вы поймете, что я хотел сказать, - ответив кивком на ее улыбку, продолжал он, - я хотел сказать, что в письме речь идет обо мне. - Он старательно подыскивал слова. - Подобно Ромео и Джульетте, я, будучи молодым человеком, испытывал воздействие страсти и в результате женился на женщине, с которой был умственно несовместим.
- Мне очень жаль, - сказала мисс Московиц.
Лаван помрачнел.
- Она не испытывает интереса к вопросам, которые интересуют меня. Она мало читает и не знает элементарных вещей о психологии и о мире.
Мисс Московиц приумолкла.
- Если бы в молодости я женился на женщине, разделяющей мои интересы, - рассуждал он, - на ком-нибудь вроде вас, можете мне поверить, сегодня я был бы писатель. Я так мечтал стать писателем и с моим опытом и пониманием жизни, можете мне поверить, я бы написал очень прекрасные книги.
- Верю вам, - сказала мисс Московиц. - Правда верю.
Лаван вздохнул и посмотрел в окно.
Мисс Московиц окинула взглядом зал и за спиной Лавана увидела низенькую дебелую женщину с пылающим от злости лицом - она шла прямо на них. В руке она держала чашку кофе и, стараясь не пролить его, прокладывала себе дорогу к их столику. Молодая женщина удерживала ее. Мисс Московиц тут же смекнула, чем это пахнет.
- Мистер Гольдман, - сказала она сдавленным голосом, - сюда идет ваша жена.
Лаван в испуге привстал, но Эмма уже надвинулась на них.
- И это называется вечерняя школа? - брякнув наполовину расплесканную чашку о стол, вопила она. - Это называется учеба каждый вечер?
- Мама, не надо, - упрашивала Сильвия, - на нас все смотрят.
- Он женатый человек, ты распутница! - орала Эмма, напирая на мисс Московиц.
Мисс Московиц встала. Кровь отхлынула от ее лица, оспины стали заметны.
- Заверяю вас, что мои отношения с мистером Гольдманом носят чисто платонический характер. Мы с ним занимаемся английским в одном классе. - Она не спасовала перед Эммой.
- Умные слова, - издевалась Эмма.
- Утихни, - возопил Лаван. И обратился к мисс Московиц: - Приношу вам извинения, мисс Московиц. Это есть крест, который я несу, - убитым голосом сказал он.
- Папа, не надо, - упрашивала его Сильвия.
Мисс Московиц взяла свои книги.
- Погодите, - попросил Лаван. - Я оплачу ваш чек.
- Через мой труп, - орала Эмма.
- До этого дело не дойдет, - сказала мисс Московиц. - Спокойной ночи.
Оплатила чек, толкнула вращающуюся дверь и вышла.
- Ты невежда, - разорялся Лаван, - ты понимаешь, что ты наделала!
- Ой, я уже не могу - он меня клянет, - выла Эмма, заливаясь слезами.
- Ой, папа, стыд-то какой, - сказала Сильвия. - На нас все смотрят.
- Ну и пусть смотрят. - Лаван не дрогнул. - Пусть видят, как человек тонких чувств и понятий страдает из-за несовместимого с ним невежества. - Он подхватил портфель, нахлобучил шляпу и рванул к двери. Бросил на прилавок деньги, толкнул вращающуюся дверь, выбежал на улицу.
Эмма продолжала рыдать, упав головой на стол, Сильвия пыталась утешить ее.
Лаван завернул за угол, пошел прочь от дома. Радости как не бывало, а когда он вспомнил сцену в кафе, его и вовсе одолела тоска. К своему удивлению, он видел все очень ясно, яснее, чем всегда. Думал о жизни хладнокровно, беспристрастно. Мысли Лавана вернулись к сегодняшним событиям, и на него снизошло умиротворение - он вспомнил, как ему аплодировали. Тоска прошла.
- С моим-то опытом, - вздыхал он, продолжая путь, - какую книгу я мог бы написать!
1943
Признание в убийстве
Пер. В. Пророкова
Дело сделано, мысль эта не выходила из головы, как детская могилка на погосте, и Фарр закрыл дверь, с тяжелым сердцем побрел вниз по лестнице. На площадке третьего этажа он остановился, поглядел в маленькое грязное оконце, выходившее на гавань. Был сумрачный зимний день, но океан вдалеке Фарр разглядел. Хотя у него с собой было оружие - в коричневом бумажном пакете лежала каменная гиря, какие привязывают к оконным рамам для противовеса, - он, забыв об опасности, поставил пакет на подоконник и уставился на воду. Фарру казалось, он никогда не любил море так, как сейчас. Пусть он никогда не пересекал океана - во время войны думал, придется, но не пришлось, никогда не следовал путями морскими, уверен был - обязательно надо. Пока он смотрел на воду, она вдруг словно ожила - в лучах солнца замелькали треугольники белых парусов. Чудесный вид только усилил тоску, и он так и стоял у окна, уставившись вдаль невидящими глазами, пока не вспомнил, что пора идти.
Фарр спустился по скрипучим ступеням в темный душный подвал. Потянул за ржавую цепочку под электрической лампочкой и, когда тусклый свет зажегся, стал искать местечко поукромнее. Разжав руку, он с ужасом понял, что забыл гирю. Он пулей понесся на третий этаж и застыл как вкопанный, увидев сквозь перила, что у окна стоит какая-то старуха, водрузив свой узелок на подоконник, прямо на его пакет. Фарр, с трудом сдерживая волнение, ждал, когда же она обнаружит окровавленную гирю, но она тоже смотрела на воду и уходить не собиралась. Когда же она наконец отошла от окна, Фарр, притаившийся этажом ниже, метнулся наверх, схватил пакет и помчался в подвал.
Ему страсть как хотелось достать из пакета гирю и осмотреть ее, но он не решался. Он судорожно искал, куда бы ее спрятать, но ни одно из мест не счел надежным. В конце концов он разорвал асбестовую оплетку водопроводной трубы, проходившей поверху, и засунул гирю внутрь. Расправив оплетку, он услышал у себя над головой шаги, и его прошиб холодный пот - он испугался, что за ним следят. Он осторожно выключил свет, прокрался к стене и в кромешной тьме присел, скрючившись, за старый пыльный комод, оставленный здесь кем-то за ненадобностью. Затаив дыхание, он ждал, что сейчас сюда кто-то спустится. Фарр решил, что заорет диким голосом и рванет наверх.
Никто не спустился. Из укрытия Фарр выходить боялся - а вдруг это не кто-то посторонний, а отец, чудом оправившись от раны, разыскивает его здесь, как бывало раньше, когда он в пьяной злобе орал на сына - выискивал его во тьме, грозясь пряжкой ремня размозжить ему голову, если тот немедленно не откликнется. Это воспоминание так потрясло Фарра, что он застонал в голос. Не утешало его и то, что отец наконец заплатил за все то горе, которое он принес сыну, самую страшную цену.
Фарр, с трудом передвигая ноги, поднялся по лестнице из подвала. На улице, выйдя наконец из мрачного, прокопченного здания, он испытал невыразимое облегчение. Он стряхнул паутину с коричневой шляпы, смахнул рукой следы побелки с пол длинного пальто. Отправился дальше по улице, туда, где кончались дома, постоял у кромки воды. Ветер, гонявший по морю белые бурунчики, с силой бил ему в лицо. Он крепко придерживал шляпу. По небу пронеслась стайка воробьев, пролетела над стоявшими на якоре судами и скрылась вдали. Жадными от голода ноздрями Фарр уловил аромат жарящегося кофе, но тут же ему бросились в глаза раскачивавшаяся на волнах яичная скорлупа и трупик крысы. Едва подавив приступ тошноты, он отвернулся.
Рядом с ним стоял тощий человек в зеленом костюме.
- Точно снег пойдет.