Баба Неля не помнит про себя, чтобы она чего-нибудь, что надо, не умела. Так или иначе, лучше, хуже, не учась и не колеблясь, за все бралась и все делала. Про Цилю и говорить нечего - солдат революции. В кого же это Валентина такая задалась, подушка пролежанная, ничего не умеет толком, ни к чему ни таланта, ни интереса, ни к чему и ни к кому не прикипела сердцем за свои полвека с лишним. Кое-как замуж вышла, кое-как Леночку родила. Мужа удержать, разумеется, не сумела, ну, это и получше ее не сумели. Леночка вон вовсе замуж не пошла, у них это нынче просто, нагуляла Юльку в восемнадцать лет, кинула бабе Неле, побежала дальше гулять. А Валентина, как муж ушел, и совсем заснула. Баба Неля ей и Леночку вырастила, потом и Юльку. Ну, а не будет бабы Нели, что Валентина тогда? Впрочем, не бабе Неле теперь это решать. Либо приспособится, либо пропадет - как все.
Развесила пеленки, дала Циле чаю, взялась за глажку. Слава Богу, постельное здесь не гладят, и Юлька свои джинсы с футболками не велела, с криком даже, но Леночке каждый день свежую блузку на работу, Валентина свое и сама могла бы, все вечера сиднем дома сидит, да пока надумает, пока раскачается, а там либо прожжет, либо перепачкает…
Забежала в перерыв Леночка, вытащила коробку с документами, что-то кладет, что-то вынимает. Последние дни все время в этой коробке роется, бегает куда-то, но, конечно, не говорит? Довольная сегодня на удивление, даже и ругнула бабу Нелю:
- Опять Циля Юлькину кровать всю прописает! Зачем пустила? Мало тебе, что в кухне вонь несусветная? - и то с улыбкой.
Редко нынче достаются бабе Неле Леночкины улыбки, давно уж нет у нее прежней ненаглядной внученьки Леночки, а почему-то эта улыбка бабу Нелю не обрадовала.
Леночка понюхала суп, поморщилась, но съела несколько ложек прямо из кастрюли.
- Села бы, пообедала как человек. Случилось что? Или не скажешь, как всегда?
- Потом, потом! Опаздываю! Вечером…
И опять улыбается, но прямо на бабу Нелю не смотрит. И убежала.
Вечером… Мнительная я стала, думает баба Неля. Ну, до вечера еще дожить надо.
Теперь Цилю кормить. Циля почти ничего не ест, но попробуй-ка пропусти обед или ужин.
Процедура сложная. Опять перетащить Цилю обратно в кухню - а не хочет теперь, хочет здесь, на кровати, упирается, не сдвинешь. Да ведь нельзя, все заляпает.
- Ну и сиди без обеда.
Циля мгновенно начинает плакать. Слез у нее мало, две-три слезинки всего, она подбирает их темным согнутым пальцем - и в рот, бережет жидкость. Дальше плачет всухую.
Баба Неля тоже заплакала бы. Но лучше не начинать, у нее слез нет совсем, а без слез такой жгучий спазм сожмет горло, за час не разделаешься.
- Ладно тебе, ладно, пойдем поедим.
А Циля раз, вывернулась из рук - откуда только прыть берется, когда не надо, - и улеглась. Лежит в своей пилотке, скрючилась, поплакивает потихоньку.
- Не хочешь есть? А без еды жить не будешь.
- Жить, жить! - всхлипывает Циля. - Только жить, жить, жить!
Звонок в дверь. И кого дьявол несет? У своих у всех ключи.
Молодой мужик, лет сорока с плюсом.
- Это здесь мишпахат олим ми Русия?
- Здесь, здесь.
- Шалом. Это гиверет Рувински?
- Это дочка моя Рувинская. А я Сомова.
- Да, так. Вот у меня барешима Рувински Валентина, Рувински Элена, Рувински Юлия, Сомов Нелли…
- Это я… Да что в дверях стоять, пройдемте хоть в кухню, если по делу.
Какое у него может быть дело? А там Циля голодная плачет.
В одной руке у него список, в другой полиэтиленовый мешок. Дочитывает по списку:
- …и Ласкин Циля.
- А это моя мама.
- У вас все еще мама? Как красиво.
Да уж, куда красивее.
- А я прихожу сказать, что у нас есть мивца.
Баба Неля чуть не плюнула:
- Нет, нет, ничего не покупаем! Шалом, шалом! - и из кухни хочет его вытеснить на выход, а он не поддается:
- Як вам бехитнадвут, лехааник сиюа, помогать олим хадашим…
- Ну, заболтал! Ничего я тебя не понимаю и понимать не хочу.
- Но почему? Вам не нравится баарец?
Ну, что ему скажешь? Как дети, ей-богу. Нравится - не нравится, тоже мне разговор.
- Мне везде нравится.
- Увидите, будет хорошо.
- Знаю, знаю.
- Есть проблемы, но не надо входить в панику, они даются развязать.
Ах ты, ласточка моя, развяжи-ка ты мою проблему.
- Конечно, конечно, - соглашается баба Неля, а сама потихонечку направляет его к двери. А он открывает мешок:
- И я вам даю подарок.
- Подарок?
- Да, не так важно, я вам даю немного хорошей одежды.
Ни в чем он не виноват, хочет, как лучше, но бабу Нелю заливает злоба.
- Шмотья старого?
- Шмотья? Шматес? - Лицо обиженное, и впрямь как у ребенка. - Нет, совсем красивая одежда. - И вынимает две нарядные мужские рубахи, от долгого хранения на них плотно слежавшиеся складки. Показывает бабе Неле ярлыки на вороте: - Пожалуйста, очень хорошая хевра, "Брук Бразерс", Братья Бруки…
- Какие там братья бруки, это сестры-рубашки. Да у нас мужиков и в заводе нету.
- Мужиков? Икарим? В заводе. Агрикультурный работник в бейт-харошет. У вас нет? Но это не отыгрывает роль. Это не бегед авода. Не трудовое платье.
- Да что уж ты думаешь, я и рубашки не видела? Не надо нам рубашек, нету у нас в семье мужиков, ну, мужчин, мужеска пола. Бабы одни, женщины, понимаешь?
Понимает. Сочувственно крутит головой, но не уходит. Смотрит даже, куда бы присесть. Баба Неля стоит твердо, неужели он и на это не поглядит, плюхнется? А ноги гудят-гудят, на месте стоять хуже всего. Рубашки сложил обратно в мешок, опять сверяется со списком:
- Рувински Элена - твоя дочь? Сколько лет?
- Внучка, - бормочет баба Неля, - тебе-то на хрена…
- Как, извиняюсь?
- Внучка это моя, внучка, - выкрикивает баба Неля.
- А, внучка, маленки. А Валентина?
- Дочь.
- Сколько лет?
Мужичок здоровый, крепенький, но года сорок три - сорок четыре наверняка есть. Попробовать, что ли? Валентина, тетеря сонная, не так уж плохо сохранилась.
- Сорок пять.
- О, - опять в список: - И Элена ее дочь. А кто такое Рувински Юлия?
- А это Лены, моей внучки, дочка.
- О? Внучка дочка? Сколько лет?
- Да маленькая она, совсем девочка.
- О! Я хочу с удовольствием познакомиться.
- С кем, с Валей?
- Да… что имеет маленки дочка. И совсем нет мужика.
Неужто неженатый? Вряд ли. Но проверить стоит.
- А вы что, тоже одинокий? Никого нет?
Оскорбился, покраснел даже.
- Как это значит, никого нет? У меня все есть, семья есть, дом есть, эсек есть, рехев есть… Моя папа-мама здесь от мильхемет хашихрур, от войны по освобождению… через Польшу…
Дальше баба Неля не слушает. Все у него есть! И туда же, на знакомство набивается, бесстыжие его глаза. А ты кто такая, одергивает себя баба Неля, мораль тут наводить? Против своего же интереса. Только разозлила, а зачем? Ну, теперь польсти, польсти.
- Вы, значит, здесь родились? А как хорошо по-русски говорите.
Расплылся сразу, заскромничал:
- Нет, я кцат, мене-более.
Сейчас скажет: "Когда родители не хотели, чтоб я понимал, они говорили по-русски"…
- Когда папа-мама не хотели…
Что в них приятно, быстро отходят. Вообще, по виду добрый человек. Валентине, нескладёхе, разве свободного найти? Это, может, Леночке, дай-то Бог… А человек местный, устроенный, может, что…
- А как вас зовут, я даже и не спросила?
- Цви, но по-русски Гриша, пожалуйста. Так вот, у нас есть мивца…
В комнате крикнула что-то Циля, но глухо, не разобрать. Баба Неля заторопилась, заговорила погромче:
- Да вы, Гриша, про мивцу лучше девочкам расскажете, они лучше поймут. Заходите вечерком в гости, все дома будут.
Гриша на возглас оглянулся, с ноги на ногу переступил, но спросил только:
- Этот вечер в гости?
- Этот, этот, сегодня.
И снова осторожно к выходу его, к выходу. Он двинулся, бормочет:
- Я с удовольствием хочу… - а сам прислушивается.
Посмотрим, какое от тебя будет удовольствие.