Коли гвоздь хомут попросил, хомут — коня, конь — соху, надо думать, соха пашню запросит. Запряг Тихон коня в соху. Конь ржёт, соха пласт режет, пахарь песенки попевает. Народ в поле высыпал, на Тишу глядит. Матери девок-невест вперед себя выпихивают. Авось, какая приглянется. И Кузнецова дочка тут же, на пашне. Так и ходит за ним, как галка, по борозде. Нечёсаная, немытая.
— Тишенька, возьми меня замуж! Помогать тебе стану. Тихон даже шарахнулся от этих слов. Соха в сторону вильнула. Конь не по-хорошему озираться начал, Кузнецова страшилища пугается.
— В своём ли ты уме, ворона? — говорит ей Тихон. — Кому ты такая нужна! Разве на огород — ворон пугать. Так у меня ещё и огорода нет. А она:
— Я тебе огород посажу, а сама потом пугалом стану, только бы видеть тебя, Тишенька. Несуразными показались ему такие слова, а к сердцу припали: «Ишь ты, как любит! Пугалом соглашается быть, лишь бы видеть меня». Ничего не ответил кузнецовой дочери — к кузнецу пошёл. А кузнец его давно поджидал:
— Тихон, чего я тебе сказать хочу: твой счастливый гвоздь завистники вытащить хотят да в свою стену вбить.
— Это как же, дяденька Захар? Что делать теперь? Не иначе что караулить надо.
— Так, милый сын, так, — поддакивает кузнец. — Только караулить как? Дождь осенью, снег зимой. Избу ставить надо. А Тихон ему:
— Я только подумал, а ты уже сказал. Пойду избу рубить. Топор есть, силы — хоть отбавляй. Никакого дела не боюсь! Опять высыпал народ. Опять невесты гуртом. А он рубит — только земля вздрагивает, да солнышко смеётся. И светлому месяцу было на что поглядеть-порадоваться — Тихон и ночи прихватывал. Пришла осень. Сжала вдова хлеб. Тихон обмолотил его, а конь на базар свёз. Утварь всякую в новый дом приволокли. А гвоздь не золотеет. И на душе как-то невесело.
— А отчего-почему, милый сын, на душе невесело?
— Один я, мамонька, вперёд других выскочил. Дружков опередил, товарищей оставил. Себе гвоздь вбил, от них счастье скрыл.
— Да что ты, Тиша? Каждый своему счастью кузнец. Так ведь тебя Захар учил?
— Так-то оно так, — отвечает сын. — Только дяденька Захар и про то говорил, что на миру и смерть красна, а в одиночку и счастье плесневеет. Мне все помогали: и кузнец, и шорник, и лесник. А я кому? Сказал так Тихон и пошёл к дружкам-товарищам. Кому верное слово скажет, кому добрый совет даст, а кому и своими руками подсобит. Вдове крышу покрыл. Старику сани справил. Юнцов к делу приставил. Зазолотел гвоздь. Со шляпки начал — до середины дошёл. Счастье весельем в дом заглянуло, дружбой людской зацвело. Не нахвалится народ. До того дело дошло — неженатого по батюшке величать стали, на миру выкликать. А гвоздь день ото дня пуще горит.
— Теперь, — говорит кузнец, — только жениться не ошибиться. Без огня в избе светло будет.
— А какую-чью ты ему дочь присоветуешь, чтобы ошибки не было?
— Ровню.
— А кто ровня?
— Моя Дунька, — говорит кузнец.
— Ах ты, чумазый мошенник! — взъелась вдова. — Эта кикимора — ему ровня? Немытая, нечёсаная, к делу не приученная? Она ему ровня? Ему, макову цвету, золотым рукам, богатырским плечам, налитому телу? Да разве это дело? Слыхано ли, чтобы орёл галку замуж брал?
— А кто, вдова, его орлом сделал?
— Как — кто? Гвоздь!
— А кто гвоздь ему подсобил сковать?.. Кто? Тут вдова вспомнила всё, и совесть в ней заговорила. Совесть говорит, а любовь материнская свой голос подаёт. Жалко ей на этакой неумехе сына женить.
Жалость в левое ухо нашёптывает вдове: «Не губи сына, не губи». А совесть в правое ухо своё твердит: «Без матери Кузнецова дочь росла, неряхой-непряхой выросла. Он твоего сына пожалел, как тебе его дочь не приголубить!».
— Вот что, кузнец, — говорит вдова. — С первым снегом Тиша на заработки повезёт дружков-товарищей, которым он не два, не три десятка золотых гвоздей вбил.