* * *
Когда она показала свои работы галеристу Филиппа, тому самому, с псом, он попросил прислать их изображения по электронной почте и встретиться у него дома наедине, чтобы все как следует обдумать.
Ферета, разумеется, понимала, что обдумывать тут нечего, что и картины, и сама идея галеристу понравились, но понимала также и то, чего он от нее потребует. Ничего не сказав мужу, она в назначенный вечер отправилась на встречу.
Его дом стоял особняком, окруженный огромной полусферой тишины. На великолепно подстриженном газоне. Возле дома можно было услышать две воды - шум фонтана перед фасадом и плеск бассейна на внутреннем дворе. Совсем рядом росла сосновая роща, низкие ветви которой касались лица и рук, если вы шли через нее. Ветер был слышен только тогда, когда налетал на деревья. В будуаре стояла кровать с балдахином, а в одной из комнат - собачья будка уже знакомого ей пса. На стене она заметила свой рисунок, который когда-то сделала губной помадой в ресторане, он был вставлен в раму, подобранную с большим вкусом.
Галерист поцеловал ее в щеку, глаза его сияли. Он казался очень взволнованным. Наконец он произнес:
- Знаешь, я не могу. Уже давно. Но это никак не связано с тобой. Ты для меня остаешься самой прекрасной женщиной на свете с того самого дня, когда ты изобразила бульон своей помадой. Выпьем шампанского, и я задам тебе один вопрос.
Принесли розовое шампанское и розовую рецину из Дельф. Потом подали тортеллини с тартюфами и расплавленным камамбером. Это была закуска, прелюдия к почкам серны и ноге оленя в сосновых иголках.
Тогда Ферета спросила:
- Что за вопрос вы хотели задать?
- Вы бы не согласились за меня выйти? Выйти замуж за своего галериста, пусть даже такого, какой я есть?
- То есть вы сватаетесь ко мне при живом муже, будучи при этом его галеристом?
- Да. Разведитесь с ним и переезжайте ко мне.
- А вам не кажется, что это то же самое, что пересесть с коня на осла?
- Согласен, тем не менее я решился сделать вам это предложение.
- Спасибо, но нет.
- Хорошо. Я так и думал.
Потом, когда они пили чай под названием "турецкий мед", Ферета спросила:
- А выставка в Базеле?
- Подготовка идет полным ходом, взгляните на каталог. Надеюсь, вам понравится.
На пестрой обложке стояли имя Фереты и название выставки:
DÉJÀ VU
Разумеется, далеко не все художники согласились выставить свои работы в виде репродукций величиной с открытку рядом с "преображенными версиями" Фереты. Тем не менее выставка состоялась и произвела впечатление крайне необычное.
Дома в Провансе, изображенные французским художником в 2001 году, ничем не отличались от копии Фереты. Но стоило взглянуть на картину слева, и она неожиданно, как по волшебству (механизм которого был хорошо известен и Ферете, и всякому, кто работал в технике trompe loeil), превращалась в зимний пейзаж с занесенными снегом крышами, который походил на вид побережья Северного моря.
Полотно одного итальянца эпохи постмодернизма Ферета расположила по диагонали, и из каменистого берега получились хмурые облака, а зеленоватое небо стало походить на луг.
К женскому портрету, написанному на шелке каким-то русским гиперреалистом, Ферета добавила текущие из глаз слезы и надпись: "Слезы жгут не оттого, что они соленые, а оттого, что наполнены воспоминаниями". Художник из Испании, представляющий весьма немногочисленное направление нелинейной живописи, изобразил какого-то писателя с трубкой и галстуком-бабочкой. Ферета позаимствовала у этой картины только трубку и бабочку и поместила их на идеально белой стене внутри роскошной рамы. На стене она написала несколько слов:
Черешня белая над ним плодов полна,
Но старый человек увидит над собой
Лишь ветки, скованные коркой льда.
Художник из Польши, причислявший себя к последователям так называемого ergodic-искусства (в литературоведении, из которого этот термин позаимствовали, он описывал тексты эпохи пост-постмодернизма), был представлен поясным портретом девочки с косами, в которые были вплетены настоящие разноцветные ленты. Ферета приклеила копию картины к стеклу деревянной двери. Теперь казалось, что девочка вот - вот шагнет к зрителю через эту дверь, даже дверная ручка находилась в таком положении, словно на нее уже нажали…
* * *
Хозяин галереи остался доволен спорами, которые выставка вызвала среди критиков. Иногда они даже забывали, чье именно произведение и какой его фрагмент оценивают, периодически утверждая, что "оригиналы" лучше "копий". В любом случае успех этого предприятия был бесспорным, а картины иногда покупали парами ("прототип" и "новую версию"), что создавало крайне необычные коллизии. Коллективное авторство неожиданно приобрело совершенно новый смысл, создав на рынке неразбериху с ценами, спросом и предложением.
Во всем этом деле, которое оказалось более сложным, чем представлялось на первый взгляд, открылась еще одна, дополнительная, трудность. В отличие от мужа и других художников, Ферета с трудом расставалась со своими работами, хотя в данном случае они принадлежали ей лишь наполовину. Она воспринимала их как своих детей, но не хотела, как в случае со своим настоящим ребенком, отпустить от себя в мир. Выдумывала массу причин, только бы не продавать, только бы они остались с ней. Гею ей пришлось уступить первому мужу, но она не считала, что обязана уступать картины.
Галерист даже сердился на Ферету, недовольны были и "соавторы", которым в этой истории принадлежала часть прав, ведь в случае продажи "преображенной" картины им полагался определенный процент.
5
Михайло
В те дни, когда Филипп очутился на пороге серьезной старости, а Ферета была на вершине успеха и в последний раз красива, с ними случилось нечто необычное. Что-то вроде возвращения молодости и первой любви, но с внушающим тревогу финалом. Возможно, Ферета вычитала все это из какой-нибудь книги и вообразила, что то же самое происходит с ней и в жизни, или же это случилось в действительности, а она вообразила, что где-то прочитала, не так уж и важно.
Однажды ночью, лежа рядом с мужем, который уже заснул, Ферета почувствовала что-то очень и очень странное. Боль. Похожую на ту, какая бывает при дефлорации.
"Неужели можно лишиться невинности дважды?" - невольно подумала Ферета, и тут ее осенило.
Это не было даже догадкой. Нет. Вся утроба Фереты знала или, скорее, чувствовала, что происходит: "Моя дочь Гея этой ночью потеряла девственность. Вышла замуж или так?"
Как-то утром она шепнула мужу: "Кажется, я беременна".
Он был смущен, но ничего не сказал. Коснулся ее своими мужскими руками, которые не умели говорить на женском языке, и поцеловал.
Три месяца спустя Ферета купила платье для беременных и стала его носить. Высчитала день девять месяцев спустя, когда должна родить. Она была уверена, что это мальчик, поэтому они приготовили для будущего сына имя - Михайло, а также все необходимое: кроватку, пеленки, голубые пинетки с заячьими ушками… Но роды не состоялись. В глубине души Ферета знала и об этом. Ее живот не рос. Она не носила перед собой свое будущее дитя, как другие беременные, как она сама когда-то носила свою дочь Гею. И когда она призналась Филиппу в ложной беременности, у нее вдруг начались схватки. Казалось, она рожает. И тут ее утроба опять первой почувствовала, в чем дело. Где - то в мире рожала дочь Фереты - Гея, ее беременность не была ложной, и Ферета чувствовала ее как свою все последние девять месяцев. Так в мыслях и снах Фереты родился сын ее дочери. Его она представила себе сразу. У него были красивые синие глаза и только одна ямочка на щеке. Она назвала его Михайло.
6
Замок на озере Maggiore
- Говорит Нил Олсон! - пророкотало в мобильном телефоне Фереты Су. - Как ты?
- Сегодня гораздо лучше, чем завтра, - ответила художница любимой фразой Филиппа.
- Поэтому-то я и звоню. Ты похожа на человека, который не понимает, что с ним случилось.
- Старость Филиппа, вот что со мной случилось. А со старостью каждый чувствует себя так, словно не понимает, что с ним случилось. Сам увидишь…
Звонил земляк Филиппа, тот самый, у которого была вилла в Женеве и замок на озере Maggiore в Италии, принадлежавший его жене. Он был высоким, сутулым, его крупная, "лошадиная" голова очень нравилась женщинам и художникам. Он великолепно говорил на бесчисленном множестве языков, и кое - кто из друзей утверждал, что ему достаточно дважды посмотреть фильм, чтобы выучить язык, на котором он снят. Слова чужих языков липли к нему как зараза. Во всяком случае, Нил Олсон с легкостью перемещался по всему миру, и для него не составляло проблемы слетать когда вздумается в Африку или в Америку. Огромный, нетерпеливый, как породистый жеребец, он укрощал свою природу с легкостью опытного наездника.
- Я заскочу за тобой в субботу, поедем ко мне в замок, на ужин. Если хочешь, оставайся переночевать. Моя жена тоже там будет. Надо кое-что тебе показать.
Ферета не была готова к такому повороту событий, тем более что состояние здоровья Филиппа оставляло желать лучшего, но Нил Олсон отказов не принимал.
- Я давно собирался поговорить с тобой. И лучше без мужа. Многое из того, что с тобой происходит, происходит только потому, что ты не хочешь ни с кем поделиться. Сейчас ты все нам расскажешь. Да и у меня для тебя кое-что есть.