- Я для вас и взяла, - тихо говорит она. - Чтобы вы не нервничали на каждом углу нашей гостеприимной столицы. Не понимая загадку без разгадки: почему машины не останавливаются.
- Я так поймаю что-нибудь.
- Вы ничего сегодня не поймаете, кроме огорчений. На уик-энд все уезжают за город. Не сопротивляйтесь, это вас ни к чему не обязывает, даже к поцелую.
Я наклоняюсь и целую ее.
- Заводить надо с подсосом, у вас, наверно, не знают такого. - Она улыбается.
Я не совсем понимаю, про какой завод и какой подсос она говорит… Не про… И только сев за руль, понимаю, вспоминая…
На кладбище тишина, пустота, безмолвие. Сень и покой. Покой без воли. Я стою и плачу у памятника. Никогда себе не прощу…
Переодевшись в серый в крапинку пиджак и в светло-синие брюки с голубой рубашкой, выслушав нотации мамы и пообещав, что я исправлюсь, заезжаю за Таей, и мы едем по бульварам к знаменитому, лучшему в Европе - Таировскому училищу.
На ступеньках стоит группа взрослых парней, которые тут же поворачиваются, обращаются к моей спутнице и целуют ее в щеки.
Я внимательно наблюдаю. Они перебрасываются несколькими фразами. Она подходит ко мне.
- Мои бывшие сокурсники, - не объясняя, объясняет она.
Без пяти два. И мы входим в училище. Ее почтительно приветствуют:
- Таиса Эросовна, какими судьбами?
Она кому-то машет, с кем-то смеется.
- Хочу посидеть на отборочных турах, если пустят. Кто сегодня принимает?
- Вам будут только рады! Кажется, Ремизов.
- Борис Николаевич? Я когда-то у него играла в чем-то. Добром это не кончилось.
Мы поднимаемся на второй этаж, она идет скромно, как в гостях. Хотя папа ее здесь - глава… Несколько человек раскланиваются с ней. Оглядывают меня, мой большой пакет.
У двери в кучку сбились абитуриенты.
- Заходите, Алексей, не стесняйтесь.
- Неудобно первыми.
- А вы разве не хотите быть первым?
Она внимательно смотрит мне в глаза.
- Как вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
- Как вы хотите, так и ответьте, - улыбается она.
Я осторожно ступаю по гулкому, скрипкому паркету. В зал уверенной походкой входит человек средних лет с приятным лицом, в цветной рубашке. За ним следом пара молодых ассистенток, которые кладут на стол ручки, списки, бумагу и прочую канцелярию.
- Таиса Эросовна, какими фантазиями?
- Здравствуйте, Бо-рис Ни-ко-ла-ев-ич, - раздельно по слогам произносит она. - Мой нью-йоркский гость захотел посмотреть прием в театральное училище.
- А он понимает на нашем тарабарском языке?
- Он даже пишет на нем, - думаю, и этот эпизод попадет… в какие-нибудь писания!
Она представляет нас:
- Алексей Сирин.
- А это Ремизов, Борис Николаевич.
Я наклоняю голову. Он кивает:
- Ну, начнем тогда. Хотите сесть рядом со мной, Тая?
- Почту за честь и счастье, - улыбается она.
- Запускайте первую пятерку и закройте дверь, чтобы потом не входили, - просит он.
За столом нас оказывается человек шесть. Дверь не запирается, сломан замок, посему ее закладывают на стул. "И дым отечества…" "Совсем как в Америке", - думаю я.
Первая пятерка садится на скамью напротив нас.
- Ну, кто хочет начать? - спрашивает Ремизов.
- Какой это тур? - шепчу я Тае.
Она спрашивает и шепчет мне в ответ:
- Первый.
Никто не решается, и тогда он предлагает начать молодому человеку. Я достаю, стараясь бесшумно, из пакета желтый блокнот с бледными страницами и все почему-то смотрят на меня, кроме Таи. Она спокойно относится, что я все время что-то записываю. Разные мысли.
Во второй пятерке мне нравится милая стройная девочка Елена Гусарова, которую я бы с удовольствием пригласил… Но думаю, что спрашивать Таю о помощи в этом вопросе не совсем удобно. Я сижу и вспоминаю: перехватившее горло, непослушный голос, слабеющие ноги - мои вступительные экзамены и мечты стать актером. Но я не хотел тогда на сцену, а хотел в кино.
В перерыве между пятерками он спрашивает ее:
- Как ваш батюшка?
- Прекрасно. Они на даче сейчас.
И переводит разговор. Следом он спрашивает меня:
- Что вы пишете?
Я говорю в двух словах. У Таи какое-то слегка насмешливое отношение к нему. И мне это передается.
В последней пятерке последним читает большой белоголовый мальчик в ужасных штанах и мятой рубашке. Но, выйдя на середину, он преображается. Он читает сатирическое "меню" Булгакова, но с такими интонациями, ужимками и легкой пародией, что все начинают улыбаться.
Педагог Ремизов просит прочитать его басню, еще одну. Потом задумывается и сажает. Фамилия мальчика Белоруский.
После ухода последней пятерки он начинает обсуждать каждого из абитуриентов, высказывая свои мысли, кого пропускать, а кого нет ко второму туру.
- Ну, а что будем делать с Белоруским, что-то есть в нем отталкивающее? - говорит Ремизов.
Я быстро наклоняюсь к Тае и шепчу:
- Очень талантливый мальчик, надо ему помочь.
Ремизов поворачивается к правому флангу и говорит:
- Ну, а что вы думаете, Таиса?
- Очень живой мальчик, выделяющийся. Правда, пока сырой, необкатанный. Я думаю, пусть почитает еще, на втором туре. Он разойдется, Булгаков мне очень понравился, забавно его читает.
Ремизов внимательно смотрел на нее, изучающе. Я замер.
- Раз Таисии Эросовне он понравился, я не могу не пропустить.
Она вежливо, но насмешливо склоняет голову. Он пишет в ведомости: "Пропустить ко 2-му туру".
Я невольно хлопнул два раза в ладоши, вызвав улыбки.
- Вы говорите, не стесняйтесь, - предложил Ремизов. - Чувствуйте себя, как в Нью-Йорке.
Таиса встала.
- Спасибо, Борис Николаевич, за удовольствие.
- Это нам приятно ваше присутствие. Низкий поклон батюшке, скажите, что работаем.
Я оставил позади Таю, прощающуюся с актерами-приятелями. За дверью ассистентка уже читала имена прошедших на второй тур.
Я сгреб крепко под локоть белоголового паренька и стал спускать его по лестнице.
- Не важно, как меня зовут. Вы прошли на второй тур. Я вам помогу на втором туре, чем смогу. Только, пожалуйста, не одевайте эти брюки и эту ужасную рубашку. Оденьтесь чисто и опрятно. И когда читаете в персонажах свой текст, не уходите глубоко в роль каждого, вы должны быть сторонний наблюдатель. Все-таки.
- Спасибо, - сказал он, что поразило меня - для здешней местности, - не удивившись.
Я стоял посреди холла у входа и наблюдал счастливые и несчастливые лица спускающихся абитуриентов.
Тая во французских замшевых туфлях от модного дизайнера легко сбежала по лестнице.
- Вам понравилось? - улыбнулась она.
- Очень, хочу еще. Когда второй тур?
- На следующей неделе, вы еще будете здесь? - Она внимательно изучала мои глаза.
- Думаю, что да. Скажите, а почему вы так относитесь к этому человеку, который принимал экзамен?
- Он очень странный режиссер, абсолютно не принадлежащий ни к театру, ни к сцене.
- Почему тогда ваш папа держит его в училище?
- Это вам лучше спросить моего папу. В этом училище много загадок. К тому же не все зависит от моего папы и его желаний.
Мы вышли на улицу. Теплый воздух. Еще невидимые сумерки. Тая стояла, разглядывая меня.
- И как? - спросил я.
- Хотите поехать на дачу, за город, ребята приглашали?
- Я еще перепьюсь, приревную, подерусь.
- А вы и это умеете, какой талантливый мальчик. Я пойду скажу, что мы не поедем.
Вскоре она вернулась и задала редкий (по заинтересованности) вопрос:
- А почему вам так хотелось посидеть на прослушивании?
- Когда-то два года подряд я поступал в это училище. Но даже первый тур не прошел. Сильно волновался…
- Какое счастье, что вы не стали актером, - искренне сказала она.
Вечером мы мягко и ненастойчиво целуемся, а потом она отвозит меня домой к маме.
Секретарша уже ждет внизу у выхода и сразу на лифте провожает к главному редактору журнала. Он выскакивает из-за стола, и мы приветствуем друг друга. На длинной поверхности лежит стопка книг и каких-то журналов.
- Как развлекаетесь в нашем городе?
- Ем, пью, сегодня вечером в театр иду.
- А я ни пить, ни есть не могу, желудок больной, язва.
- У меня он тоже капризный. Но когда-то в Нью-Йорке я принимал потрясающий французский препарат - зонтаг. В течение месяца с моими внутренностями произошло чудо. Я чувствовал себя внутри 15-летним мальчиком опять.
- Пробовал и зонтаг и тагомет, из Бельгии привозили. Ничего есть не могу, только на корнях, на злаках и специальных кашах сижу. Ну, да Бог с ним. Показывай свои книги, Алексей, - говорит Михаил Малинов.
- Я вам искренне сочувствую, - говорю я, доставая книги.
Он смотрит титулы, листы, начало, конец, заглядывает в середину. Мне нравится, с каким профессионализмом он касается книг.
Вздохнув, он начинает:
- То, что я сейчас скажу, - это общая ситуация и к тебе никакого отношения не имеет. И в то же самое время это грустное состояние нашей литературы отражается на нас всех.