- Ты что же, решил проверить нас? Можешь быть уверен, в твоем вопросе мы давно разобрались. Выступая у вас на секторе, я имел в виду именно тебя. А ты все еще продолжаешь свои фокусы, даже посмел явиться в рабочую группу прощупать наши настроения! Видать, тебе очень хочется, чтобы с тобой поступили по всей строгости. Все время ты притворялся слабеньким, незаметным, добропорядочным, а у самого реакционный лоб тверже любого гранита! Эти твои воспоминания меня не интересуют, можешь поделиться ими с Чжао Чаном!
Продолжая разыгрывать гнев, он поднялся и пошел к двери, но перед уходом успел поверх худых плеч У Чжунъи подать Чжао Чану знак, чтобы тот еще поднажал на бывшего приятеля.
18
В комнате остались лишь У Чжунъи и Чжао Чан - двое давних добрых друзей. Радушным жестом жирной руки Чжао Чан пригласил его сесть, как будто они вновь, как бывало раньше, собрались скоротать вечер. На Чжунъи это подействовало словно поток теплого воздуха на окоченевшего человека. Он не выдержал и расплакался. Всхлипывая, он произнес:
- Старик, мне больше не хочется жить…
У Чжао Чана где-то глубоко внутри шевельнулась совесть. Теперь, судя по всем приметам, было ясно: Чжунъи вовсе не доносил на него. Необычное поведение приятеля - Чжао истолковал его как реакцию на совершенное им предательство - на самом деле объяснялось просто объявшим его страхом. А он неверно понял Чжунъи и, понапрасну на него разозлившись, сделал все, чтобы довести его до такого жалкого состояния. Нетрудно было догадаться: стоит лишь Чжунъи признаться в чем-нибудь - пусть даже в какой-то вырвавшейся у него предосудительной фразе, - и на него обрушится массированный удар, доброе имя его погибнет и с ним самим будет покончено раз и навсегда. Он смотрел, как Чжунъи размазывает худыми пальцами слезы по плохо вымытому лицу, и думал о том, что за все эти годы он не видел от Чжунъи ничего, кроме доброжелательности, бескорыстия, снисходительности и готовности помочь. Чжао почувствовал себя подлецом. Но дело сделано, назад ничего не вернешь. Он хотел было ободрить Чжунъи, но осторожность подсказала ему, что Цзя Дачжэнь может стоять за дверью. Чжао Чан подавил нахлынувшее было сочувствие и сказал:
- Не говори вздора, при чем тут жизнь и смерть. Не об этом надо думать! Если тебе есть в чем признаваться - выскажись, и дело с концом. Уверен, с тобой ничего не случится!
Кроме Чжао Чана, у Чжунъи не было ни единого человека, которому он мог бы довериться.
- Старик, - взмолился он, - скажи мне правду: Цзя Дачжэнь знает обо мне что-нибудь?
Чжао Чан заколебался на мгновение, но, бросив быстрый взгляд на закрытую дверь, ответил нарочито громким голосом, чтобы было слышно тому, кто может стоять там:
- Скажу тебе все как есть. Дело твое известно Цзя Дачжэню от начала и до конца. Признаешься добровольно - можешь заслужить снисхождение, ведь так?
Слова доброго приятеля будто подтолкнули Чжунъи, долго бродившего по берегу, броситься в воду - он услышал в них обещание помощи на случай, если будет тонуть. Слезы благодарности выступили у него на глазах, скатились по щекам и упали на пол.
- Будь по-твоему. Я готов сознаться!
Едва У Чжунъи произнес эти слова, дверь распахнулась, и вошел Цзя Дачжень с сигаретой в руках. В коридоре стоял густой дым - несомненно, все это время Цзя простоял возле дверей. Чжао Чан поздравил себя с предусмотрительностью, не давшей ему расчувствоваться перед Чжунъи. Подумать только, какую беду мог он навлечь на себя! Он повернулся к Цзя Дачжэню и, как бы заступаясь за бывшего приятеля, сказал:
- Ну вот, У Чжунъи все понял. Он сам, добровольно готов рассказать правду.
У Чжунъи вскочил было, но Цзя Дачжэнь движением руки усадил его обратно. Он сел за свой стол и, морщась от дыма торчавшей в углу рта сигареты, достал из ящика пухлое дело. Полистав его, он сказал, даже не взглянув на У Чжунъи:
- Начинай! А ты, Чжао Чан, веди протокол.
У Чжунъи пролепетал, все еще роняя слезы:
- Цзя, старина, я ведь хорошо работал в институте!
Цзя махнул рукой и холодно отрезал:
- Сейчас не время об этом. Давай выкладывай, что там у тебя.
Как человек, который, зажмурясь, бросается с обрыва, У Чжунъи стал изливать все накопившееся в душе, ни о чем больше не думая. Чжао Чан быстро записывал за ним, царапая шариковой ручкой бумагу; на лице его то и дело возникало удивленное выражение. Цзя Дачжэнь непрерывно курил, а свободной рукой перелистывал материалы дела. Всем своим видом показывал, что в словах У Чжунъи для него нет никаких откровений, все это он давно знал и сам. Стоило У Чжунъи запнуться в своих показаниях, как на лице Цзя появлялась ироническая усмешка. Чтобы завоевать его доверие, Чжунъи старался рассказывать обо всем как можно подробней и откровенней. И, лишь говоря о беседе десятилетней давности в доме Чэнь Найчжи, он опустил кое-какие подробности, касавшиеся старшего брата. Наконец он дошел до потерянного письма.
- Честное слово, я нигде не мог его найти!
Цзя Дачжэнь перестал перелистывать дело, пристально посмотрел на У Чжунъи и остановил собиравшегося что-то сказать Чжао Чана:
- Нет, пусть он доскажет!
- Выходя из дома в то утро, я положил его в карман, а когда подошел к почтовому ящику, его там не оказалось. Наверное, выронил по дороге!
Цзя Дачжэнь сделал несколько затяжек, как бы обдумывая какую-то проблему, а потом спросил, глядя Чжунъи прямо в глаза:
- Ты, наверно, решил, что кто-нибудь подобрал письмо и принес сюда нам?
- Ну да, ведь я вложил его в служебный конверт. Любой мог прочесть обратный адрес и принести в институт.
Цзя Дачжень захлопнул дело и с самым довольным видом произнес:
- Что ж, ты был прав. Здесь оно, твое письмо! И не только письмо, но и разоблачительный материал на тебя, поступивший из организации, где состоит тот самый Чэнь. Все здесь, в деле!
Он похлопал ладонью по толстой пачке бумаг и спросил, не желает ли У Чжунъи лично убедиться в этом. Утвердительный ответ означал бы, что У не доверяет ему, и тот лишь робко покачал головой.
Заканчивая протокол, Чжао Чан решил: все кончено, У Чжунъи окончательно погубил себя, и перед ним теперь - мрачная пустыня. Значит, сам он, Чжао, должен подумать о том, как бы вырыть ров пошире между собой и бывшим другом, оказавшимся таким незадачливым.
Время неслось быстро - вот уже прозвенел звонок на обеденный перерыв. От долгой исповеди во рту Чжунъи пересохло, и он попросил воды. Цзя Дачжэнь спрятал дело в ящик стола и встал. Лицо его выражало такую радость, будто в руки ему сам собою упал предмет давних его вожделений.
- Что ж, сегодня ты наконец-то проявил себя сравнительно хорошо. Конечно, пришлось поднажать на тебя, но будем считать, что ты признался добровольно. Все рассказанное тобой нынче - лишь малая часть вопроса, о котором нам известно из поступивших материалов. Для начала ты должен представить нам свои показания в письменном виде. Пиши только о фактах - что ты теперь думаешь по этому поводу, нас пока не интересует. Напишешь отдельно о своем брате, о Чэнь Найчжи и прочих четко, конкретно: где, когда, в чьем присутствии, кто именно допустил те или иные сомнительные высказывания. Затем набросай еще раз текст потерянного тобой письма - я хочу проверить, насколько точен ты в своих признаниях. Ну, ладно! Можешь идти в пустой кабинет своего сектора и писать там. Обед тебе принесут.
Перед У Чжунъи легла стопка бумаги.
В этой стопке, казалось ему, его смерть.
19
Цзя Дачжэнь со скучающим видом пробежал глазами переписанное У Чжунъи письмо, давая понять, что уже не раз читал оригинал. На самом деле в письме нашлось немало неожиданного для него, и в глазах его то и дело вспыхивал почти неприметный для посторонних блеск. Бросив копию письма на стол, он повернулся к Чжунъи:
- Ты утверждаешь, что все изложил правильно?
- Конечно, правильно, стал бы я что-нибудь менять! Ведь оригинал у вас, можете проверить.
Цзя Дачжэнь удовлетворенно кивнул. Копию письма вместе с десятком страниц показаний У Чжунъи он положил в ящик стола и ушел довольный, как охотник, в заплечном мешке которого лежит только что подстреленный заяц.