После окончания нашего труда, наша новогодняя ёлка стояла во всей своей естественной и – теперь уже – рукотворной красоте – роскоши, и была готова к встрече Нового года. Наконечник для ёлки – стеклянная красная звезда, надетый, наконечник, ещё так выразиться, на голову нашей красавицы – ёлки, едва ли не касаясь собой высокого потолка, выглядел исключительно великолепно. Чуть-чуть менее великолепно выглядели куклы Деда Мороза и Снегурочки, устойчиво стоявшие на полу под ёлкой. Приманкой, если можно так выразиться, съестной приманкой, являлись для меня мандарины и конфеты, развешанные тут и там на ниточках, на ветвях елки. Конфеты в большинстве своем были дорогостоящие, весьма-весьма редко виденные мной в другие дни года: "Мишка косолапый", "Мишка на Севере", "Белочка", "Красная шапочка", "Кара-кум", "Нука отними".
– Мам, а можно я возьму конфету? – спросил я, любуясь елкой.
– Бери. Только одну, – ответила мама. – А то Дед Мороз и Снегурочка рассердятся на тебя и ничего не подарят тебе в Новом году.
– А что они мне подалят?
– Увидишь, – сказала мама.
– А сколо плидет Новый год? – еще спросил я.
– Завтра, – ответила мама и ушла в кухню, видимо, готовить обед на всю семью.
Я снял с елки, низко висящую дорогостоящую, конфету и, присев на корточки перед куклами Деда Мороза и Снегурочки, стал, растягивая удовольствие, медленно есть. В отношении этих кукол понятие мое было такое: что они есть настоящие Дед Мороз и Снегурочка, и что они просто притворяются куклами, но, когда я буду спать и не буду их видеть, они вдруг оживут – в какой-то сказочный момент Нового года – для того, чтобы сделать мне какой-то подарок. О других детях, у которых, как у меня, стояли сейчас под их елками куклы Деда Мороза и Снегурочки, я, помнится, вообще не думал, – в том плане, что у кого-нибудь из них, этих детей, или же только у меня были, "притворяющиеся" куклами, настоящие Дед Мороз и Снегурочка.
Сидя на корточках и поедая конфету, я пристально вглядывался в "лица" фигурок моих Деда Мороза и Снегурочки и пытался разглядеть, уловить хоть что-то живое в них, этих "лицах". Ничего не разглядев, не уловив и доев конфету, я, еще пока было светло на улице, попросив у мамы разрешения погулять, ушел во двор.
Остаток этого дня – до самого моего сна – ничем примечателен уже более не был. Когда же я уже лежал в постели, мама, добиваясь моего скорейшего сна /вдвоем с отцом они уходили из дома в гости, встречать Новый год/, сказала мне:
– Чем быстрее уснешь, тем быстрее для тебя придет Новый год; а, значит, и быстрее увидишь подарки от Деда Мороза и Снегурочки.
– А где будут лежать подалки? – спросил я.
– Вот здесь, в "конвертике", – указала рукой мама, – и под твоей подушкой. ("Конвертиком" называлось, вязаное вязальным крючком из вязальных ниток, ажурное домашнее рукоделие, висевшее у нас в комнате на стене, над моей постелью. Сделано оно было в виде раскрытого, треугольной формы конверта – "конвертика" или же, соответственно также раскрытого, треугольной формы нашивного кармана – карманчика, внутрь которого, при надобности, можно было что-нибудь не большое и не тяжелое положить). Я постарался тотчас заснуть, – мне это довольно легко удалось. Без просыпу я проспал до не позднего утра. – Не удивительно, что я спал беспробудно, поскольку новогодние ночи тогда были в тысячу раз тише, спокойнее и, выражусь так, вежливее теперешних… Открыв глаза да тут же вспомнив о подарках, я быстро посмотрел на "конвертик". В нем лежала большая плитка шоколада. Далее, не мешкая, я засунул руку под свою подушку. Нащупав там какой-то предмет, достав его, я увидел, сделанную из пластмассы, игрушку, изображавшую собой пароходик /правда, потом я узнал, что это никакой не пароходик, а речной "трамвайчик"/. "Вот это здоло-во!" – подумал я. – "Буду весной отплавлять его в плавание". Под этим "плаванием" я подразумевал весеннюю забаву. Когда талые воды днями целыми бежали у нас по улицам вдоль бордюров тротуаров, то дети или даже отдельные подростки, как правило, мужского пола, видели в таких водах игрушечные судоходные реки. Любопытно вспомнить, как в такие реки спускались тогда на воду пароходики, кораблики, лодки и т. д., купленные в магазине или же сделанные своими руками; материалом же для таких самодельных, ну, так сказать, морских – речных посудин было дерево, часто – обыкновенные дощечки от ящиков из-под тары; а ещё этим материалом – была обычная бумага, более или менее плотная, ну, что ли, малопромокаемая. И "владельцы" таковых, купленных в магазине или же сделанных своими руками, морских – речных посудин, сопровождая "плавание" их, шли или же весело бежали за ними (скорость игрушечных судоходных рек бывала разной) до первых водосточных решёток, куда такие реки, как правило, "проваливались", исчезали; перехватывая в этом месте свои, так выражусь, "едущие водой", игрушки и быстро возвращаясь с ними назад, на исходную точку, упомянутые "владельцы" спускали свои игрушки опять на воду. И эта забава повторялась сызнова.
Уместно сказать, что в Москве тогда в тысячу раз меньше ездило по улицам автомашин. И отсюда непроизвольно, не нарочно мешать этой весенней забаве – тогдашним детям или даже отдельным подросткам, – опять придётся заметить: как правило, мужского пола, – было некому.
Отложив свою новую игрушку в сторону и взяв из "конвертика" плитку шоколада, я стал её тут же, со сказочным удовольствием поедать (ведь подарок съедобный этот был, я в это верил, от самих Деда Мороза и Снегурочки!).
Совершенно не помню – что было потом. А вообще, пока ёлка стояла в нашей комнате, до своего густого осыпания ёлочных иголок, я по несколько раз в день подходил к ней с чисто потребительской целью: снимать с неё для еды то эту, то другую конфеты, а также и мандарины.
Прошло какое-то время. Однажды мама сказала мне: – Давай учиться правильно говорить. Собачка рычит – знаешь как? – Р-р-р-р-р. Повтори. Хорошо зная уже, как лают и рычат собаки, я, тем ни менее, далеко – далеко не уверенно и не громко повторил.
– Да нет. Собачка рычит вот так: р-р-р-р-р, – р-р-р-р-р, – р-р-р-р-р, – довольно громко и энергично произнесла мама. – Пробуй ещё! Тебе надо учиться правильно выговаривать буковку "р".
Следуя наставлению мамы, я принялся возможно старательнее копировать рычание собаки. Очень быстро это у меня получилось.
– Хорошо, – похвалила мама. – Теперь скажи так: "На горе Арарат растёт крупный виноград".
– На голе Алалат ластёт клупный виноглад, – сказал я, как мне было удобно.
– Нет, нет! Ты скажи тогда так: "На гор-р-р-ре Ар-ра-р-р-р-рат р-р-р-рас-тёт кр-р-р-рупный виногр-р-р-рад"; буковку "р" в каждом из этих слов – не говори, а рычи собачкой.
Я стал не спеша, медленно пробовать, в то же время, наконец-то, начав понимать – как надо произносить букву "р".
Вовсю стараясь, повторяя снова и снова скороговорку, как сказала мама, я довольно быстро научился "рычать" букву "р".
– Та-ак. Теперь скажи: трамвай, – потребовала мама.
– Тр-р-р-р-рамвай, – с большим удовольствием сказал я, хорошо понимая уже, что букву "р" – в этом слове – надо также точно "рычать".
– Труба, – "дала" новое слово мама.
– Тр-р-р-р-руба, – произнёс я.
– Рыба.
– Р-р-р – р-рыба.
– Трещотка.
– Тр-р-р-р-рещотка.
– Понял, как надо выговаривать буковку "р"?
Я утвердительно кивнул головой.
– Теперь сам тренируйся, – в завершении этого маленького урока, сказала мама.
Подбирая слова, содержащие букву "р", я тут же стал тренироваться; тренировка эта и все последующие в том же духе, – не прошли для меня даром. Очень, очень быстро (может быть, даже на следующий день) я в принципе свободно и правильно да как положено (без "рычания") стал выговаривать букву "р".