У Аскольда отлегло на сердце, он стал успокаиваться, с нетерпением ожидая дальнейших суждений или действий главного редактора. А тот на какое-то время впал в задумчивость, решая про себя что-то важное. Потом внезапно поднялся, схватил шляпу и рукопись и направился к выходу. Уже в дверях он кивнул Чайникову – "ко мне!"
– Вещь небольшая, но емкая, – бросая в своем кабинете на диван плащ и шляпу, проговорил Илларион Варсанофьевич. Его теперь вроде бы прорвало, и он продолжал: – И заглавие емкое – "Наше время". Как раз то, что требуется. Гений, между прочим, потому и гений, что острее всех чувствует веление времени. Мастерство может быть и просто у талантливого или одаренного человека, а вот эпическое чутье, широта этакая – лишь у гения!
– Но повестушка-то не очень большая, может быть, и не эпического звучания, – попробовал внести трезвую ноту Чайников.
Кавалергардов подошел к столу и прочно уместился в своем редакторском кресле.
– Ну что вы такое бормочете, – посмотрел он с укоризной на Аскольда, как разочарованный учитель смотрит на безнадежного ученика, – возьмите "Судьбу человека", велика ли? А эпический размах, эта самая широта – налицо. А вы туда же, размер вас не устраивает… А потом я ноздрей чую. Понимаете, чую!
Чайников в ответ пожал плечами – мол, вам виднее, я только так, предположительно, нисколько не настаивая.
Кавалергардов вызвал Лилечку и тут же приказал:
– Замов ко мне! И вот еще что: на завтра срочно созываем редколлегию. В обычное время. Явка всем обязательная. Каждому скажите, что вопрос наиважнейший. И больше ничего. Никаких комментариев. Обо всем узнают здесь. Все!
Явившиеся замы были спрошены:
– Текущий номер в графике?
– В графике, – заверили, как по команде, Петр Степанович и Степан Петрович.
– Придется ломать график, – отрезал, поднимаясь со стула, Кавалергардов. Он кивнул на лежавшую на столе рукопись и пояснил: – Будем давать. На открытие.
– Августовский номер у нас открывается романом Артура Подлиповского "Сон и явь", – напомнил Петр Степанович.
– Знаю, – рубанул Кавалергардов.
– С продолжением в сентябрьском, – поддержал коллегу Степан Петрович и добавил: – Подлиповский категорически против сокращений, настаивает на разверстывании в трех номерах.
– К черту! Не хочет, пусть забирает и печатает, где вздумается. Авось без него не пропадем, – демонстрировал непреклонную решимость главный.
Петр Степанович и Степан Петрович, округлив глаза, переглянулись – мол, как рубит.
– Гений, – ткнул пальцем в рукопись Кавалергардов, объясняя этим коротким словом все своим замам, – не чета Подлиповскому. Тут объективная оценка, – Илларион Варсанофьевич кивнул в сторону Чайникова.
Петр Степанович и Степан Петрович обратили вопрошающие взоры к Аскольду. И тот кратко пояснил:
– Машина открыла в самотеке. Единственный пока случай. Дважды проверял. Точно – гений.
Последние слова Чайников произнес как бы оправдываясь, – ничего поделать нельзя: объективно установлено – гений. А перед ним хоть кто посторонится.
– Успеем ли дать на обложке текущего номера рекламу? Скажем, в таком духе, – Кавалергардов воздел очи к потолку и, покрутив пальцем, продолжал: – Читайте в следующем номере масштабную эпическую повесть Акима Востроносова "Наше время" о делах и людях современной эпохи. В общем, в таком духе что-нибудь завлекательное.
Петр Степанович потянулся было к гениальной рукописи, но на нее опустилась тяжелая ладонь шефа.
– Экземпляр пойдет сейчас же на вычитку корректорам. Прочитаете в гранках. Дорог каждый час.
Начертав размашистым почерком в углу первой страницы "Срочно. В набор." и поставив свою подпись, которая состояла всего из четырех букв "ИКав" и волнистого хвостика, Кавалергардов вызвал Лилечку, вручил ей рукопись для немедленной отправки в корректуру и в срочный набор.
Уже одеваясь, Илларион Варсанофьевич отдал замам распоряжение о том, чтобы они уладили все с производственным отделом насчет беспрепятственного прохождения гениальной рукописи, относительно созываемой в пожарном порядке внеочередной редколлегии, и отбыл по ему только ведомым надобностям. Ясно было одно – Кавалергардов охвачен приступом активной деятельности.
Петр Степанович и Степан Петрович попытались хоть на полчасика задержать гениальную рукопись и ознакомиться с ней хотя бы по диагонали. Но тщетно. Всегда точнейшим образом исполнявшая приказания своего шефа, Лилечка не позволила им этого. Замам пришлось знакомиться лишь с несколькими абзацами, которые они прочитали на ходу, пока неумолимая секретарша несла повесть в корректорскую.
Из этих нескольких фраз Петр Степанович и Степан Петрович сделали вывод, что проза нового гения несколько традиционна. Замы попытались выведать более подробные сведения у Чайникова, но что мог сказать Аскольд Аполлонович, если и он рукопись не прочитал?
Уединившись, Петр Степанович и Степан Петрович осторожно поделились друг с другом соображениями о том, что как-то странно получилось – никто, кроме умной машины, рукопись не читал, шеф, полагаясь лишь на свою ноздрю, объявил повесть гениальной, отправил в срочный набор и ломает готовый номер.
– По меньшей мере, – сказал Петр Степанович, – неоправданная поспешность.
– Я бы сказал даже неуместная поспешность, – обиженно добавил Степан Петрович.
На более острую критику действий главного ни Петр Степанович, как первый зам, ни Степан Петрович, как просто зам, не решились.
А Кавалергардов в тот неспокойный день несколько раз давал о себе знать. Через час он позвонил Лилечке и справился, ушла ли рукопись в корректуру. Потом позвонил и Петру Степановичу, которого попросил не спускать глаз с корректоров и сделать все для того, чтобы сегодня же рукопись ушла в наборный цех и завтра же, в крайнем, самом крайнем случае послезавтра у него на столе непременно лежали гранки. В конце дня Кавалергардов позвонил еще и Чайникову и приказал ему приготовить врез к повести с краткой биографической справкой, раздобыть фотографию автора.
– Где же я ее возьму? – чуть не плача, взмолился Аскольд.
Но Илларион Варсанофьевич и слышать ничего не желал.
– Хоть из-под земли! – рявкнул он в трубку.
– Мы же никаких фотографий авторов до сих пор не давали.
– До сих пор нет, а на этот раз дадим.
– Ведь ни один толстый журнал не печатает фотографий публикуемых авторов, – пытался изо всех сил отбиться от трудноисполнимого задания Чайников. Но Кавалергардов был непреклонен.
– Другие нам не указ. Фотографию дать обязательно, – раздраженно проговорил главный и положил трубку.
Из всего этого можно было заключить, что Илларион Варсанофьевич в тот день, отдавая себя самым разным делам, продолжал неотступно думать об открытом гении, по-отечески печься о нем и столь сильно взбудоражившее его событие оставалось для него главным.
И на следующий день Кавалергардов явился в редакцию одним из первых, чего не упомнит даже Лилечка, начавшая работать в "Восходе" всего неделю спустя после того, как Илларион Варсанофьевич получил в свое владение журнал.
Явившись в редакцию, Кавалергардов опять первым делом прошел к Чайникову. Аскольд как всегда стоял у окна и меланхолически созерцал унылый двор, ничего, впрочем, не видя на этот раз, а тупо соображая, где ему раздобыть биографические сведения о неведомом Акиме Востроносове, да еще и его фотографию?
Входя, шеф пнул ногой дверь, раздался глухой стук, который отозвался каким-то образом в спине Аскольда. Он пугливо обернулся. Кавалергардов потребовал конверт, в котором была получена рукопись Востроносова. Конверты Чайников хранил свято, по значившимся на них обратным адресам отправлялись ответы. К каждой рукописи прикалывался так называемый паспорт вместе с конвертом. Но так как рукопись Востроносова пошла сразу к главному редактору, а от него, как мы знаем, без промедления в набор, то конверт прикалывать оказалось не к чему и потому, должно быть, он странным образом затерялся. Во всяком случае на столе Чайникова его не оказалось. Не было конверта и ни в одном из ящиков письменного стола, которые с величайшей тщательностью были обследованы еще вчера. И теперь Аскольд стоял перед грозным шефом в самом растерянном состоянии, какого давно не испытывал.
Чтобы сообразить, что же отвечать в данном случае, Аскольд пока начал суетливо выдвигать ящики письменного стола и доставать из них все, что там хранилось. А хранились там не одни рукописи и различные бумаги, а ссохшиеся перчатки, две пустые четвертинки, возможно, оставленные еще Степаном Петровичем, судя по которым можно было подумать о том, что Чайников занимается в рабочее время выпивкой, чего на самом деле никогда не случалось, и еще в одном из ящиков оказались самым необъяснимым образом старые грязные ботинки…
Надо сказать, что при виде всех этих странных предметов Кавалергардов не стал делать Чайникову выговора, а лишь укоризненно покачал головой, потребовал во что бы то ни стало разыскать злополучный конверт как можно скорее и удалился, оставив бедного Аскольда в еще большей растерянности.
Конверт был необходим, нужен был позарез. Но где его взять? И никто не мог подсказать, где он может быть. То ли вчера Чайников случайно смахнул его со стола и он попал в корзину, а оттуда все выгребла усердная Матвеевна, то ли выпал, когда носились с рукописью по редакции? Сколько Аскольд ни напрягал память – никакой зацепочки!