– Да пошли они все… Майкл, я тебя уважаю, а ты меня на каждую бабу готов променять. А она мне нравится, я бы с ней с удовольствием время скоротал. Люблю таких строптивых провинциалок. Ух, как смотрит? Где взял? Колись!
Хорошо, что подскочила Ниночка:
– Валерочка, угомонись, не мешай другу. Тебя Кружок с Сынком в баре дожидаются. Идем со мной.
Оглядываясь, это чудо в перьях еще что-то лепило на весь зал, привлекая к нам всеобщее внимание. Настроение было испорчено. Фундамент для грядущей любви не только дал трещину, но и развалился в одно мгновение, превратившись в пыль. Все очарование первого вечера в московском доме журналистов безвозвратно исчезло.
– Паскуда, – вырвалось у меня. – Бегом, Миша, отсюда, пожалуйста. Не могу больше здесь быть!
– Не обращайте, девушка, внимание, он – отличный парень, но когда перепьет, тянет на подвиги. – Было видно, что наша официантка расстроена не меньше меня. – Посидите еще, я мороженого принесу с кофе.
– Спасибо, Ниночка, мы, пожалуй, двинем. Сколько с нас?
Она покопалась в расшитом цветочками карманчике фартука и извлекла наш "приговор".
– Этого достаточно? – спросил Миша, отсчитав деньги.
– Вполне. Меня пару дней не будет, выходная, жду после них.
Прихватив завернутую в газету бутылку с виски и еще так и не тронутую бутылочку кока-колы для мамы, мы поднялись из-за стола. Пока двигались к выходу, мне казалось, что весь зал продолжает на нас пялиться и лыбиться.
– Только бы не столкнуться у раздевалки с этой троицей.
– С какой, Миша?
– С Драконом, Кружком и Сынком. Они как Моргунов, Вицин, Никулин.
– Это их клички?
– Вообще-то у них имена есть – Валера Дранников, Сережка Кружков и Володя Синельников. Все – классные журналисты. Толковые, остроумные, заводные, еще подружишься с ними. Иногда перебирают. А с кем не бывает? Завтра Дракоша и не вспомнит, что наболтал.
На улице уже стояла морозная свежая ночь. Асфальт поблескивал, прихваченный тонкой корочкой льда. Меня все еще трясло, и эта дрожь передалась моему кавалеру.
– Ты тоже себе так позволяешь вести с женщинами? Хотя, что я спрашиваю…
– Опять двадцать пять. Ну, нажрался, гад. У вас в Одессе что, не пьют, сплошные трезвенники?
– Пусть скажет спасибо, что не врезала ему. Урод поганый!
– Я ведь просил тебя, детка, не разговаривать. Помалкивала бы, и ничего такого бы не было.
Что значит – помалкивать? Молчать, когда так с тобой поступают? Да не родился на свет еще тот мужчина, которому я бы не смогла ответить. Этот Дракоша еще не знает одесситок.
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: почему я должна молчать? Видишь ли, детка, ты только не обижайся, но твой одесский говор и манера общения не выдерживают никакой критики.
– Спасибо за откровенность. У вас свои яйца в корзине, у нас свои. Почему вы думаете, что ваши вкуснее? Москвичам не нравится, как мы балакаем, а у меня ваше произношение не вызывает восторга. Страна огромная, и говор всюду разный. Предлагаю, Миша, на этом завершить нашу любезную дискуссию. Завтра я смоюсь, и ничто не будет резать ваш изысканный московский слух. У вас есть с кем спорить – с ленинградцами, а нас оставьте в покое.
– Как замечательно, не надо ходить к маме в ее общество "Знание", – пытался подтрунивать мой кавалер, но я уже ни на что не реагировала. Быстрее бы добраться по известному адресу, собрать свои вещички и прямо сейчас умотать на вокзал. Черт с ним, билетом на самолет, дома верну деньги, а не отдадут – не велика потеря за свободу от моего "жениха" и его мамочки.
Желание, однако, пропало, когда оказалась в квартире. Такая навалилась усталость, что ноги еле отрывала от пола: целый же день на них. И набухшая от разных впечатлений голова побаливала, в ней все перемешалось: Ленинские горы, хоккей, Домжур, этот тип Дракоша…
Ночной расклад был в точности повторен. Мама спала на узкой тахте; в нашем распоряжении была все та же широченная чехословацкая софа, историю покупки которой я уже выслушала несколько раз от Сонечки с ее изысканной еврейской речью, перемешанной с русской. Как совершенно случайно она поехала к Петровским воротам, там такой шикарный рыбный магазин, ты просто не представляешь. Все есть, лучше даже чем на улице Герцена, тот-то вообще славится на всю Москву. Так вот, как зашла туда, а напротив – мебельный, а там выгружают эти диваны. Как успела выписать чек, последний достался, все остальные по блату своим. Как бежала за деньгами, что чуть сердце из груди не выпорхнуло. По-моему, оно вылетало у нее каждый раз, когда вспоминала. Мне стало так смешно.
– Чай будешь? – Михаил по-хозяйски зажег плиту, поставил чайник и полез в буфет за коробкой конфет и тортом "Прага", заказанным в магазине ресторана "Прага".
– Буду, хочется смыть весь этот позор!
Мы пили чай, молча наблюдая друг за другом. "Прага" мне понравилась или просто надоел "Киевский", которого я объелась на работе.
– Что дальше, девушка?
– Спать, только спать. Придумать бы только границу повыше.
– Понятно. Давай я поперек софы лестницу пристрою. Тихой сапой через нее не проползешь, она как колючая проволока. Только смотри, не поцарапай свое нежное южное тело.
– Обойдемся подушками.
Завернувшись в одеяло, как кокон, я улеглась со своего краю. Пару не очень настойчивых попыток пришлось отбить, после чего мой сосед захрапел: по-видимому, тоже прилично устал, и Нинкин шотландский вискарь добавил. Тихо, как мышка, лежа на диване и напоследок любуясь рубиновыми звездами, я подводила итоги своего безрассудства. Слезы медленно скатывались на подушку, нос заложило, стало тяжело дышать. Сердце так сдавило, зачем я столько выпила. Не могу закрыть глаза, все плывет перед ними. А мамаша вместе с любимым сыночком сопят дружно в четыре ноздри. Счастливая мама, хороший у нее сын.
Утро, опять утро. Пахнет чем-то вкусным, и слышен странный стук. Так стучит наша секретарша в приемной директора на своей пишущей машинке. На диване я одна. Тахта прибрана. Боже, что я валяюсь! Хозяева давно при деле, а барыня гостья дрыхнет. Накинув халат, я вышла на кухню. Отвергнутая "свекровь" пекла блины. Запах дрожжей пьянил мои вчерашние дрожжи внутри. Так пересохло в горле, что я из-под крана выпила полную кружку холодной воды, совершенно забыв, как ругала меня бабка после такой глупости. Мама Соня хвасталась своими блинами:
– Смотри на свет, видишь, какие дырочки? Вы в Одессе печете блины?
– И блины, и блинчики делаем, с мясом или ягодами, но больше – вареники, бабушка у нас этим хозяйством заведует.
– А ты?
– Мне некогда, на работе целый день. Я только наблюдаю и кушаю.
Мой кавалер выскочил из ванной, на ходу вытирая салфеткой лицо после бритья.
– Мне с утра на работу надо. Мама тоже уходит. Она тебе свои ключи оставит. Погуляй сама по Москве, пройдись по магазинам. Вернусь, пообедаем, и тебя в аэропорт отвезу. Я тут план набросал, чтобы не заблудилась.
Он вынул из машинки лист бумаги, в центре нарисовал звезду, обведя ее в кружочек.
– Это Кремль, понятно? А это улица Фрунзе, она за углом нашего дома. А с другой стороны квартала – Калининский проспект. Что по Фрунзе, что по Калининскому пойдешь, выйдешь на Бульварное кольцо, я тебе уже вчера показывал. А за ним – Арбат, куча магазинов разных. Но самый ближний – Военторг, мы мимо него топали, когда в Домжур шли. Не увлекайся, у тебя же самолет, я буду ждать дома.
Первый удар я решила нанести по Военторгу. Удара не получилось, выстрел оказался холостым. Дикость какая-то, столько этажей, столько отделов, и хоть бы на каком-нибудь говне взгляд задержался. На Арбате в "Парфюмерии" давали импортную помаду таких диких цветов, что она и даром не нужна. А здесь еще и очередь, и деньги немалые стоит. Впору за такую помаду женщинам еще доплачивать. Так метеором я и пронеслась по всему Арбату в обе стороны. Возвращаться домой было еще рано, и я рванула на Калининский. Все-таки хоть что-нибудь надо привезти из столицы нашей великой Родины. В "Москвичке" очередь змеей вилась с первого этажа за импортными сапогами с широченными голенищами и на микропорке. Тоже, как и помада, не нужно. На втором этаже в отделе белья очередь была поменьше за гэдээровскими женскими сорочками. В одни руки давали только по две пары, пришлось три раза очередь занимать.
Назад я уже летела на всех парусах. До самолета оставалось немногим более двух часов, я даже не заметила, как пролетело время. Михаил Григорьевич уминал с икоркой мамины блины и, судя по раскрасневшемуся лицу, нервничал, но вида не подавал.
– Извини, я промахнулась, поехали, пожалуйста, в аэропорт, я опаздываю.
– Отоварилась? Молодец! Программа выполнена полностью? Отлично! – в голосе Михаила я почувствовала неприятные нотки. – А с чего ты решила, что я обязан тебя отвозить в аэропорт? У меня не вертолет, а только "копейка". Как последний идиот, я все быстро сделал на работе и несся домой как чумовой, думал, с тобой вдвоем побудем. Не нужен я тебе, так и катись отсюда. Кто тебя держит? Что ты из себя корчишь недотрогу?
– Так, понятно. Миша, вы несправедливы, – от волнения и одновременно злости я снова перешла на "вы". – Спасибо за ночлег и приют, будете в Одессе – звоните, ответим. До свидания.
– Куда ты?
– В аэропорт, такси поймаю или частника. Опоздаю на свой рейс – улечу следующим. Не беспокойтесь, мне не привыкать к подобным отношениям.
– И тебе это нравится. Ты чувствуешь себя героиней, такой недоступной. Да кому ты нужна? Думаешь, у меня баб нет?
– Миша, я ничего не думаю, знаю, что у тебя их навалом. Прощай!
Вдруг он вырвал из моих рук сумку.
– Поехали!