Это действительно невозможно передать ни словами, ни чувствами, как будто оказалась совсем на другой планете, такого в Одессе точно нет.
Минут через десять наш стол заполнился всякими необычными для меня закусками, а охлажденное виски, напоминая по цвету коньяк, плескалось в узорчатом графинчике.
– Ну что, мадам Ольга, вздрогнем за нашу встречу? – Михаил разлил виски по фужерам, мы чокнулись и выпили.
По правую руку на блюдце лежали булки странной формы выпечки, огненно горячие, аппетитно источали запах дрожжевого теста. Я не выдержала, отломила самую тонкую часть и быстро прожевала.
– Ты что делаешь? Эту часть не едят.
– Почему?
– Такие булки, они назывались калачами, раньше продавали беднякам, которые вывозили нечистоты из дворов. Они своими грязными руками держали их как раз за эту ручку. Булку съедали, а запачканную ручку выбрасывали. Помнишь это выражение: дошел до ручки, то есть обеднел до такой степени, что ест ручку от калача. Чему вас там, в начитанной Одессе, учили?
– В Одессе нас всех учили тщательно мыть руки перед едой, особенно после посещения туалета, уважаемый товарищ журналист.
– А ты, детка, ехидна, но прощаю, попала в точку.
Я взглянула с задором на своего новоиспеченного кавалера москвича и назло ему обломила ручку с другого калача и затолкала себе в рот. Давно не испытывала подобного аппетита. Михаил рассмеялся.
– Угрей будешь? Здесь они замечательные, больше в Москве нигде не попробуешь. Ты их ела когда-нибудь?
– Только однажды, но мне они не понравились.
– Где же, если не секрет?
– На Турунчуке. Речка недалеко от Одессы такая протекает. Раки там классные. И еще лягушек ненавижу. Фу… Как их французы потребляют?
– А этих жаб где пробовала? В Париже, что ли, была?
– Зачем в Париже – в Одессе. Их в нашей области вылавливают, в небольшом городке Вилкове и самолетом прямиком во Францию отправляют.
– Все-то у вас есть, везде-то вы побывали. Вы, одесситы, так своим городом кичитесь. А он такой маленький, провинциальный. Ты прости меня, пожалуйста, еще и с дикой речью.
– Какая уж есть, – психанула я. Так вот почему он просил меня запереть рот на замок, а ключик спрятать, – зато своя, неповторимая, не ваше оканье и аканье. И не такая уж Одесса маленькая – под миллион. И море наше – не ваша вонючая река, залезешь – потом неделю отмываться надо.
– Хорошо, хорошо, чего кипятишься. Давай еще по одной – за встречу. Нет, за встречу уже приняли, теперь за праздник. С праздником! – он налил и мне и себе понемногу виски.
– Разбавь мне водой, пожалуйста.
– Как тебе виски? Ты когда-нибудь его пила?
– Все я пила, все за свою жизнь перепробовала.
– Так уж все?
– Может, ты и больше, но мне и этого хватит.
Ничего не скажешь, вкусно готовят в Домжуре. Соленые грибочки я не очень люблю, но здесь с удовольствием нанизывала их на вилку. Уплетая холодные закуски, я продолжала изучать обстановку. Все одесские рестораны обязательно со сценой, эстрадой, музыкой. Почти за каждым столиком просматриваются любовные свидания. Когда сама находишься в подобном амурном состоянии, окружающие тебя, как правило, вообще не волнуют. А когда обыкновенная деловая встреча или просто заскочили передохнуть, а заодно и перекусить, – тогда да, интересно понаблюдать за развивающимися событиями. Я никогда не упускала такой возможности, пытаясь вычислить для себя: кто вот эта пара – любовники или муж с женой? Старалась подмечать малейшие детали и сама с собой спорить. Занимательное занятие, когда у самой ничего подобного нет и не предвидится…
А здесь, в Домжуре, ничего этого нет, только плотно прижаты один к другому столики, за ними в основном выпивающие мужчины, редко где высвечивается особь женского рода, по возрасту не первой свежести – озабоченные тетки с сигаретами, которые не вынимают их изо рта наравне с мужиками. Смешно смотрятся, вероятно, прибывшие в столицу по случаю праздника провинциальные журналистки. Они тоже почти все покуривают, а у их ног на полу набитые до отказа сумки – побегали по магазинам, затоварились, на месте ведь мало что можно купить нужного, разве что достать из-под прилавка. Поверх диких начесов на головах они понапяливали набитые ватой или каким-то еще дерьмом вязаные мохеровые шапочки, с которыми не расставались даже в ресторане, при этом жутко потея. Все разом о чем-то говорят, спорят, доказывают – и все "как бой в Крыму, все в дыму, и ничего не видно".
– Миша, я выйду покурить, ты не возражаешь?
Он взял мою руку и стал сжимать:
– Разрешаю, но с одним условием, ты знаешь, с каким…
– Понятно. И граница, и рот на замке.
Я аккуратно пробиралась мимо столиков, чтобы никого не задеть, вышла ко входу в ресторан, а затем по коридорным лабиринтам – к туалетам, откуда просто валом валил едкий дым. Когда вернулась, на столе ожидали горячие грибные жульены.
– Нина только что принесла, – сказал мой кавалер, – как раз под следующий тост.
– Какой?
– За твое молчание, видимо, ни с кем не разговаривала, раз так быстро выкурила сигарету.
Опять шутит или уже всерьез? Да наплевать, хотя надоедать начинает. Женщины с соседних столов с тяжелыми сумками куда-то умотали, может, разбежались по вокзалам. Одни мужики гуляют. Много пьют, в основном водку, графинчики официантки не успевают подносить. Странно, в праздник вечером едят первое, в основном солянку, и на горячее – какое-то мясо. Нам Ниночка тоже выставила целое сооружение, венчающееся сковородкой с кусками мяса. А внизу квадратики сухого спирта на специальной горелке, она зажгла ее при нас собственной зажигалкой.
– Миша, что это? Ничего подобного никогда не видела.
– И не увидишь. Это поджарка по-суворовски. Фирменное блюдо Дома, как и солянка, которую мужики за соседним столом рубают, после водочки хорошо идет. Калачи, кстати, тоже. Здесь почти все оригинальное, даже директор – бывший адмирал. Потому и рвется народ. Правда, и в ресторане ВТО неплохо, но там на входе Борода, зверь дядька, мимо него хрен два проскочишь. Летом проще, через открытые окна с улицы прямо сигают. В следующий раз приедешь – сходим туда.
– А ты уверен, что приеду?
– Надеюсь.
Это было на самом деле очень эффектно. Наш столик озарился мерцающим огоньком, шевелящимся от легкого дуновения наших губ в разговоре. И еще он завораживающе к себе притягивал. Стало даже как-то уютнее, интимнее. Огонек освещал лицо Миши снизу, играя причудливыми тенями. Виски, несмотря на то, что я его разбавляла водой, потихоньку творило свое провокационное действие. Как здорово придумано: один мелкий квадратик сухого спирта – и всё и все вокруг исчезают. И мы одни в этом темном зале, на возвышении наш столик, и мы плывем, улыбаемся, хохочем. Мой кавалер аккуратно кладет кусочек прямо в Оленькин рот: пробуй, детка, нравится?
А мне уже все нравится: и необычное название, и само мясо, оно на самом деле такое вкусное и нежное. Неужели сам Суворов это блюдо придумал для своих отважных гренадеров, да после него им любой перевал через Альпы – раз плюнуть… И Измаил не преграда, а Измаил-то в нашей губернии, дорогой москвич, а ты с презрением: Одесса – провинция. Одесса – это история. Учи историю, Михаил.
– Очень вкусно! Но больше не лезет, обожралась.
– А Сонька права, ты как дюймовочка, выгодная пассия, мало кушаешь.
– Сам кушай. Поухаживать за тобой, наполнить бокалы, чтобы выпить их разом? Да здравствует муза, да здравствует разум!
– Ты смотри, мадам на лирику потянуло. Под настроение надо тебя брать в жены. Пойдешь?
– Ты что, старый слепой крот? У тебя для Оленьки есть подземелье с бесчисленными сокровищами? И ты тайно по ночам их пересчитываешь?
– Нет у меня подземелья, и я не слепой, ты будешь мое сокровище, я буду тебя оберегать.
Вот это да! Ко мне приходило то прекрасное состояние невесомости, которое человек испытывает, не сознавая, что это и есть первый акт любовных отношений. Закладка так называемого фундамента под них.
Вдруг сначала тень опустилась над нашим столиком, а следом и чья-то рука легла мне нагло сзади на спину, я аж вскрикнула от неожиданности.
– Майкл, привет! А я думаю, что за новый кадр объявился, а я не знаю. Знакомь с девушкой, делись по-братски: завтрак скушаешь сам, обед – пополам с другом, а уж ужин – мой! Я прав, красавица? Старик, где ты их всех клеишь? Тебе мало той тысячи, переваливаешь на вторую?
Я опешила, хотела ответить, несмотря на запрет, но у меня от неожиданности свело рот.
– Девушка, я Валера! Я люблю этого талантливого еврея. Мишка, какие у нее коготки? Вот это да! Спинку как, пошкрябаешь? Девушка, сколько вы берете, если не секрет, за свои ногтики?
– Михаил Григорьевич, что это за чмо? Можно я ему рожу разукрашу своими "ногтиками" совершенно бесплатно?
– О! Говорыт Кыев! Як це я сходу не згадався. Харкив, як пить дать!
Я подскочила, развернулась и отпрянула от этого мерзкого типа, выпалив скороговоркой тихо:
– Деж ты взявся, шоб ты срався. Пошел вон отсюда.
Но этот урод с яркими рыжими волосами, вьющимися и торчащими во все стороны, некрасивым, неприятным пьяным лицом, дышащим перегаром, что-то еще ворнякал, лез мне своей рожей прямо в лицо, рукой лапая меня по спине. Он буквально заваливался на меня, а я на стол.
Михаил Григорьевич нелепо улыбался, пытаясь остановить своего пьяного знакомого:
– Дракоша, будь человеком, отвяжись, дай спокойно посидеть. Ну, старик, кончай! Кстати, ты откуда возник, тебя давно на входе кто-то спрашивал.