Старики ругались о судьбе созданного в шестьдесят пятом году прошлого века "Главтюменнефтегаза". Впрочем, ругался по большей части Кузьмич Прохоров, уже подвыпивший и пунцовый, адресуясь к нехорошо бледневшему от крепкого Ивану Степановичу. Уперлись, как всегда, в извечных два вопроса: кому и почему было выгодно разрушить главк в конце восьмидесятых, и мог ли "Главтюменнефтегаз", останься он в живых, изменить историю и результаты грянувшей вдогонку нефтяной приватизации.
- Вот ты скажи, - распорядился Прохоров, забирая у Лузгина бутылку, - вот ты же знал министра… - Кузьмич назвал фамилию бывшего тюменского начальника, возглавлявшего нефтяную отрасль в начале сумасшедших девяностых.
- Он мог на это дело повлиять?
- Не мог, - сказал Лузгин, - хотя пытался.
- Не так уж и пытался, - сказал старик, показывая Кузьмичу, чтоб тот не наливал по полной.
- Ну, вы не правы, - возразил ему Лузгин. - Так получилось, что в те годы я с ним часто виделся и разговаривал. Как раз создавались первые - так называемые вертикально интегрированные - нефтяные компании…
- Его для этого дела и поставили министром, - ехидно уточнил старик.
- Согласен, для этого дела. Однако госпакеты акций в компаниях тогда были огромными. По сути дела, все компании принадлежали государству, но беда была в том, что госпакетами этими распоряжалось не нефтяное министерство, а комитет по госимуществу.
- Чубайс! - азартно выпалил Кузьмич.
- Наш министр, поверьте мне, пытался это дело поломать. Он всегда считал, что отраслью должны руководить опытные нефтяники, а не пресловутые завлабы, спорил в правительстве, но Чубайса побороть не смог. И более того скажу: поломал себе карьеру.
- Не так уж он и спорил, - сказал старик, выглядывая бутерброд, - да и карьеру он не шибко поломал. Выполнил задачу - его убрали, а то, что отходной плацдарм себе не застолбил - это совсем другой вопрос.
- Да как не застолбил? - Кузьмич аж подпрыгнул на лавке. - А Тюменскую-то нефтяную, Тэ-Эн-Ка, он что, не под себя изобретал?
- Изобретать-то изобрел, - подал голос мастер Лыткин, - да у него оттяпали, ха-ха!
- Изобретали выше, - сказал старик, уравнивая силы в споре, - здесь я скорей с Володей соглашусь. Да и залоговые аукционы проводили уже без него - без нашего, как тут изволили сказать, министра.
- Вот сколько лет уже прошло, - сказал Лыткин, прищуриваясь на Лузгина, - а я так и не понял, в чем там хохма.
- В залоговых аукционах? - спросил Лузгин.
- Ну да.
- Особой хохмы-то и нет, - сказал Лузгин, и так как тесть демонстративно молча уставился в окно, ему пришлось продолжить самому. - Представим: государству нужны деньги. Якобы нужны. Оно объявляет аукцион, некий финансовый заем у банков или нефтяных компаний под залог акций из своего пакета. Скажем, двести миллионов долларов за двадцать процентов акций на полгода. Через полгода государство говорит: пардон, денег нет, возвратить не можем. И тогда государственные акции - заметьте, совершенно по закону - переходят в полную и безвозвратную собственность нефтяной компании. Или банка, который дал деньги под залог.
- Банки это были, банки или финансовые группы, - сказал старик, сигнализируя, что все-таки следит за лузгинским рассказом.
- И хохма, как вы говорите, здесь даже не в том, что на самом-то деле эти госпакеты стоили в десять раз больше. А в том, внимание, что накануне этих упомянутых аукционов наш государственнейший банк разместил в упомянутых банках, коммерческих, свои огромнейшие средства. Получается, что госпакеты акций нефтяных компаний перешли в частные руки за государственные деньги.
- Вот это блеск! - воскликнул Лыткин и добавил матом.
- Рассказываю упрощенно, чтобы схему прояснить. Там, конечно, тоже были драки под ковром: кого на аукцион допустить, кого снять за час до открытия торгов, и цены плавали…
- Короче, торговались и делили, - сказал Кузьмич, вытаскивая пробку.
- Наш тоже там шустрил? - спросил он Ивана Степановича, и тот вначале отмахнулся безразлично, но, видно, понял, что отмалчиваться не по чину, и пояснил, что лично наш в аукционах не участвовал, да и вообще компания наблюдала сей процесс со стороны: велено было не рыпаться. Пакет купила группа "Сигма" и вскоре продала его на рынке - американцам и на порядок выше по цене.
- Озолотились парни, - уважительно проговорил бурмастер Лыткин.
- Не думаю, - сказал старик. - Они же пешки, передатчики.
- А кто тогда? - воскликнул Лыткин.
- У журналиста вон спроси…
- А я при чем? - обиделся Лузгин. - Я в жизни ни одной акции в руках не держал. Даже не знаю, как они выглядят.
- Степаныч знает, - сказал Лыткин, и все замолчали.
- Насчет парней, - нарушил тишину Лузгин. - Их, полагаю, тоже не обидели. Как говорил мой друг: грузить руками черную икру, да чтобы к пальцам не прилипло!..
- Друга твоего зовут Ломакин?
Вот же старая сволочь, подумал Лузгин. Я его выручаю, перевожу разговор с опасной темы на нейтральную, а он еще и шпильки мне втыкает в задницу в порядке благодарности. Хорош, ничего не скажешь. Но, если думать непредвзято, только с таким характером и можно выбиться наверх - запрыгивать на плечи каждому, кто тебе протягивает руку.
- Нет, не Ломакин, - с вызовом сказал Лузгин. - Вы пейте, здесь и бар есть, могу сбегать, если что.
- Не хами, - сказал ему старик, - и зря не обижайся. А ты не наливай по полной, я тебя русским языком просил, не помнишь?
- Так отхлебни! - с душою предложил Кузьмич. - Отхлебни, сколько надо, да оставь.
- Я так не люблю. Невкусно, и я не привык.
- Ну ты барин, Иван!.. - восхитился Кузьмич, нетвердо поднял рюмку старика и отплеснул в чайный стакан на донышко. - На, барин, так нормально? А ты, писатель…
- Я не писатель. - Лузгина неприятно царапала эта, внешне уважительная, кличка еще и потому, что так к нему на юге обращались моджахеды.
- Объясни-ка нам, - и глазом не моргнув, продолжил Кузьмич Прохоров, хрумкая лимонной коркой, - вообще в приватизации была идея, или просто все расхапать захотелось?
Лузгин уже не раз в компаниях, формальных и не слишком, пытался рассуждать на эту тему, был даже философский семинар, куда его пригласили однажды, и он наговорил такого, что впредь его не звали. А он и сказал-то всего лишь, что переход к рыночной экономике предполагал наличие умелых и добросовестных собственников, которые с большей эффективностью, чем "красные директора", могли бы управлять вчерашним госимуществом, а где их было взять, добросовестных и умелых? Поэтому новых хозяев власть, по сути, назначила, поверив тем, кто суетился рядом и умно ругал коммунистов. Никто, мол, не предполагал, что "новые" станут химичить с налогами, обзывая "черное золото" скважинной жидкостью, а также оптом скупать министров и футболистов, в то время как другие жители свободной России в свою очередь начнут километрами воровать электрические провода, врачи - брать взятки, милиция - брататься с бандюганами, журналисты - писать за деньги на заказ, а в промежутках между этими достойными занятиями общим кагалом упиваться плохой водкой. И что в итоге повторится анекдот про коммунизм: идея окажется слишком хорошей для нехорошего сообщества, ленивого и по-мелкому вороватого. Что же касается воровства по-крупному, то здесь все схватят и поделят две веками враждовавшие, но спаянные кровно группы: первую составят хитрые и бессовестные, вторую - наглые и безжалостные, объединенные совместным и тоже многовековым презрением к ленивым и по-мелкому вороватым. Увидевши сию картину, власть примется наводить порядок: вразумлять воров больших и наказывать маленьких, лишив последних, по причине их огромного числа и недомыслия, возможности избирать и контролировать власть, то есть ставить ей палки в колеса на историческом пути наведения порядка. Сама же власть по ходу лет изрядно обновилась, но обновились и суетящиеся рядом, немедля возжелавшие тоже хватать и делить. Однако хапнувшие первыми по-крупному их к пирогу уже не подпустили и дали по зубам законом об охране инвестиций. Что оставалось новым суетящимся? Огромный океан тех самых презираемых и мелких, но если с каждого да по рублю, а лучше по три - за свет и детские сады, тепло и воду, дороги и лекарства, больницы и школы, жилье и огороды, - то нарастут миллионы с миллиардами. И на первое время денег хватит и новым властям, и новым суетящимся, а что дальше - всем плевать, тут главное - вцепиться, вилять хвостом и держать нос по ветру, а если что - безропотно в ривьерские кусты, сидеть там и не тявкать, иначе и в кустах достанут.
Новейшая история в подобном пересказе наверняка понравилась бы старикам, но лень было ворочать языком, и Лузгин лишь сказал Кузьмичу, что у нас в государстве любая идея в конечном счете скатывается к извечной формуле "тащить и не пущать": тащить себе и не пущать других.
- Смешно вас слушать, - поперек общему настрою вдруг произнес старик, - особенно тебя, Володя. Ну ладно эти - старые и глупые, но ты-то почему все упрощаешь так бездарно? Страна - огромный живой организм, а не примитивная машина: залил, крутнул - и заработало. С нею - как с человеком… Вот человеку, чтобы двигаться, необходима энергия. Но ты же не энергию употребляешь в чистом виде, ты ешь хлеб, мясо, водку пьешь и при этом неминуемо выделяешь определенное количество, прости за выражение, дерьма. Так ты устроен и по-другому не можешь.
- А фотосинтез? - благоговейно вскрикнул Фима Лыткин.
- Заткнись, пожалуйста… Вы плоско смотрите на жизнь. Не все так очевидно и банально, как вам кажется. Мы сколько нефти добывали в девяностом, помните? А нынче? Вдвое больше. Вот вам ответ, все остальное - чепуха собачья.