Что ты здесь делаешь, тоскливо подумал Лузгин. Что ты вообще делаешь, старый дурак, посмешище… Мышцы руки свело судорогой, нестерпимо болел локоть, диктофон начал мелко подрагивать. И вспомнилось, как на уроке физкультуры им приказали держать на вытянутой руке обычные фанерные линейки - тест на выносливость. Лузгину пришлось соперничать с девочкой, и его линейка была на пять сантиметров короче. Посмеиваясь, он сказал физруку, что так нечестно. Он не запомнил, сколько минут продержался тогда (ему казалось - вечность), но вдруг линейка сама выпала из пальцев, класс завопил, рука повисла плетью, в глазах у победившей девочки сверкали слезы, счастливое ее лицо все было в некрасивых темных пятнах, и Лузгин возненавидел девочку на всю оставшуюся жизнь - так ему казалось в тот момент первого его мужского поражения. Через год они целовались в подъезде, а рука болела до вечера, даже почерк изменился…
Услышав знакомый голос, Лузгин поднял голову. К шнуру протиснулся небезызвестный Разумнов, боец-фельетонист, гроза властей, защитник обездоленных.
- Эдуард Русланович! - воскликнул Разумнов, вызывающе накрыв ладонью красную преграду. - Я был вчера на вашей встрече с профсоюзами. Как вас приветствовали! Как отца родного. Мне показалось, вы даже немного смутились… Было такое?
Агамалов беззвучно рассмеялся, кивая головой. Лузгин от неловкости переступил ногами и даже опустил руку с диктофоном. Вот же дурак Маразумнов, нельзя же так в лоб, так топорно, стыд же какой, что он про всех нас подумает, Хозяин…
- Было, было, - с улыбкой произнес Агамалов. - Но что поделаешь? Что поделаешь, если в этом городе каждый камень тебя знает?
Счастливый фельетонист исчез. Лузгин вгляделся сбоку в лицо Хозяина и вдруг увидел, что маразумновская лесть действительно доставила ему удовольствие. Агамалов вновь смеялся, вздрагивая всем корпусом, и казалось, что он слегка подпрыгивает на месте. Некрасиво выглядит, заключил Лузгин, надо подсказать Пацаеву - пусть поработает с Хозяином, исправит, несолидно это… Он вздохнул и снова поднял диктофон. Малорослая косматая девица что-то щебетала за барьером, Агамалов приблизился к ней, оглянулся и плавно повел кистью:
- Да уберите вы это…
Охрана отстегнула шнур, пресса дружно обступила Агамалова, буквально притиснув к нему щебетавшую девицу. Лузгина оттерли на периферию, он выключил диктофон и положил в карман. Пацаев сзади дернул его за руку:
- Записал?
- Запомнил.
- Столбовая фраза! И как прозвучала, а?
Лузгин повернулся к Пацаеву, чтобы отбрить его на месте за эту помпезную глупость, и увидел старика, с высоты своего роста, будто с каланчи, глядевшего поверх голов в опрятно стриженый затылок Агамалова. Лузгин отодвинул Бореньку и подошел. Они со стариком еще не виделись сегодня, расставшись накануне вечером после концерта местной самодеятельности, - тесть звонил из номера домой, долго молчал в трубку, потом махнул рукой на Лузгина: иди, свободен, известий нет. Лузгин спустился вниз, нашел там Геру Иванова и проиграл ему, нетрезвому, пять партий на бильярде.
- Привет, Степаныч, - по-домашнему поздоровался Лузгин. - Не звонил еще?
- Звонил, - сказал старик.
- Ну, понял… Как ты?
- Лучше всех.
Позади захлопали в ладоши. Разомкнув круг, к ним приближался Хозяин, и Лузгин хотел посторониться, но замешкался, а потом и вовсе сделал шаг навстречу.
- Здравствуйте, Эдуард Русланович. Я - Лузгин, зять Ивана Степановича. - Прозвучало нахально, однако по-иному в данной ситуации он и не мог отрекомендоваться. Агамалов руки не подал, но смотрел на Лузгина с поощряющим ожиданием. - Можно вас на два слова?
Хозяин кивнул, свита деликатно отступила. Лузгин оглянулся - не услышит ли старик? - и тихо произнес:
- Вы в курсе, что случилось с внучкой Плеткина?
- Да, - сказал Хозяин. - Да, мы в курсе.
- И что?.. Ну, как там…
- Мы работаем.
- По-вашему, надежда есть?
- Конечно. - Взгляд Агамалова немного потускнел, но все еще был разрешительно спокоен. Понимает, сволочь, что это лишь прелюдия, что не за тем я сунулся к нему; какой позор, прикрылся бедной Анечкой, но ведь деваться некуда, другой такой возможности может и не быть…
- Еще один вопрос, если позволите.
В глазах у Агамалова мелькнула снисходительная скука.
- Не могли бы вы, Эдуард Русланович, принять на пять минут моего товарища?
- По какому вопросу?
Лузгин долго готовился к этой секунде. Ибо знал, что неправильно построенная фраза может все испортить раз и навсегда.
- У него ситуация, которую можете разрешить только вы.
Хозяин поднял брови, изобразив непонимание.
- Это касается одного из контрактов по импортным поставкам вашей нефти.
- Фамилия товарища?
- Ломакин.
- Такой мне неизвестен.
- Вы должны помнить: лыжник, чемпион…
- Спортсмен?
- В давнем прошлом.
- Ах да, конечно, - Агамалов смежил веки, - он был у нас на промысле с бригадой из ЦК комсомола.
Какая же я умница, сказал себе Лузгин, как безупречно точно выбрал я момент, когда Хозяин еще тепленький после репортерского подхалимажа. Вот уж спасибо тебе, каждый камень, сейчас пойду и расцелую Бореньку за гениальный ход…
- Пусть ваш Ломакин обратится к Харитонову.
- И он может сказать, что от вас?
Президент легко пожал плечами: мол, почему бы и нет? Лузгину захотелось сказать Агамалову что-то доброе, от души, надо было придумать заранее, предполагая удачный исход, так ведь не придумал, дурак, а сейчас не лезет в голову ничего достойного.
- Спасибо, Эдуард Русланович.
Агамалов кивнул и проговорил, помедлив:
- Поддержите Ивана Степановича. Ему очень трудно сейчас. Убедите его, что мы делаем все, что в наших силах.
- Хорошо, - сказал Лузгин и сам протянул Агамалову руку.
Из номера он позвонил на мобильный Ломакину и был разозлен и унижен Валькиной вялой реакцией. "Ты обнаглел! - орал в трубку Лузгин. - Прямой выход на Харитонова с визой Хозяина! Что тебе еще надо, мерзавец?". Наоравшись, Лузгин швырнул трубку и рухнул в кресло у окна. За стеклом сквозь тихий снегопад просматривались очертания агамаловской резиденции: просторный бревенчатый дом стоял на высоком холме, и с трех сторон его окружали большие лесные деревья. Ну, вот и все, решил Лузгин, нынче воскресенье, завтра Ломакин созвонится с Харитоновым, послезавтра они встретятся, еще неделю он прикинул "туда-сюда", и можно будет уехать сразу после Нового года или Рождества; бедный старик, вот если бы к тому сроку вернулась Анечка, а хорошо бы раньше, до праздников, и тогда все они соберутся в квартире старика, зажгут свечи, Лузгин позволит себе в полночь бокал холодного шампанского, а если выйдет по-другому, он на поминках выпьет водки - совсем немного, три положенные рюмки; подумать страшно, что будет тогда со Степанычем, может и не пережить, здоровье ни к черту и возраст, и любит внучку безумно, пусть и молча, но видно невооруженным глазом - любит… В силу своего ремесла Лузгин привык домысливать, докручивать все варианты развития любой ситуации, и его самого подчас удивляли спокойствие и легкость, с какими он в своем воображении игрался судьбами далеко не чужих ему людей.
Лузгин еще раз пригляделся к дому на холме. Качественно оцилиндрованные бревна придавали дому на расстоянии игрушечный вид; хотелось взять его, поставить на ладонь и наблюдать, как суетятся в окнах маленькие агамальчики. Следовало отзвониться жене, но Лузгин не был уверен, что Тамара сейчас у матери, а телефон Важениных он попросту не помнил. Почему же Тамара не живет с родителями, в который раз спросил он себя. Поругались? Не похоже. У стариков огромная квартира, куда больше стандартной важенинской, так нет - предпочитает тесноту у сестры, и на то должна существовать веская причина. Но задать прямой вопрос он не решался, ибо предчувствовал, что это как-то связано с ним самим, и ответ не сулит ему ничего хорошего. Жена квартировала у Важениных давно и вовсе не предполагала его появления в городе, и тем не менее здесь угадывался некий, неведомый Лузгину, подводный камень.
В дверь номера без спроса ввалился Боренька Пацаев - в лыжном костюме с яркими наклейками и высоких стучащих ботинках.
- Подъем, - скомандовал Пацаев.
- Да ну его, - поморщился Лузгин.
- Подъем, подъем.
- Ты что, смеешься? Какой я, на фиг…
- Давай без разговоров. Ты в команде.
- Слушай, Боренька, отстань…
- Нет, это ты послушай. - Пацаев наклонился, ткнув пальцем Лузгина в грудину. - Здесь так не поступают. Ты в списке, список утвердил Хозяин. Это приказ.
- Да что вы говорите! - Лузгин потянулся к журнальному столику за сигаретами, но Боренька опередил его, схватил пачку в кулак и замахнулся ею, как гранатой.
- Кончай ломаться, Вова. Ты что, меня подставить хочешь?
- Вот так бы сразу и сказал. - Лузгин поднялся с кресла, кряхтя прогнулся в пояснице. - Я же помру на полдороге.
- Дотопаешь… Вон твой старик - и тот бежит.
- Да уж, он побежит, представляю…
Пацаев за руку отволок его в раздевалку, где местный физрук с сухим и жестким зэковским лицом натянул на Лузгина комбинезон и лыжные ботинки, выдал шапочку с эмблемой СНП и объяснил, как пристегивать лыжи. На выходе из раздевалки Лузгин увидел свое отражение в большом зеркале и так понравился себе своим новым спортивным обличьем, что на мгновение подумал: жаль, Тамара не видит, какой же он еще весьма и весьма ничего.