Лузгин был занят тем, что трогал руками голову и заглядывал себе под ноги. Шапки не было. Он открыл дверцу и посмотрел вниз. Ну, вот она, лежит у колеса, свалилась, видно, когда запрыгивал в машину. Лузгин наклонился, как мог, но не достал рукой и понял, что придется вылезать.
Валька Ломакин углублялся в коридор, держа руки за спиной. Двое сбавили шаг, и высокий переместился немного вперед, прикрывая Махита. Когда Ломакин ступил в свет очередной гирлянды, Лузгин крикнул: "Валька!" но Ломакин не обернулся.
Высокий держал руки в карманах зимней куртки. Шагов за двадцать до Ломакина он полностью закрыл Махита собой, остановился и вынул правую руку.
- Не надо, парень, - крикнул Ломакин. - Не делай глупостей. Я говорить хочу.
Телохранитель замер, держа пистолет стволом вниз. Из-за его плеча вышел Махит в коротком пальто и пышной шапке.
- Пусть он бросит пушку, - сказал Ломакин.
Махит скрестил руки на груди и расставил ноги шире.
- Чего ты хочешь?
- Оружие на землю! Тогда поговорим.
- Бросай! - сказал Махит. Телохранитель шагнул вперед, наклонился, положил оружие, выпрямился и сделал шаг назад. И тогда Ломакин выстрелил.
Лузгин увидел, как Валькина рука пошла из-за спины, по быстрой дуге, плечо вверх. Сухой короткий грохот, Махит шагнул назад, потом вперед и начал падать лицом вниз, выбрасывая руки на манер плывущего баттерфляем. Шапка Махита перекатилась дважды и накрыла лежащий на дорожке пистолет.
- Беги, - сказал Ломакин. Телохранитель попятился, развернулся и побежал, работая локтями. Валентин еще раз выстрелил в лежащего, и Лузгин увидел, как ударила пуля.
- Вот так, - сказал Ломакин. - Пошли отсюда. И не суетись, иди спокойно, Вова.
Когда до машины оставалось несколько хрустящих шагов, Лузгин непроизвольно оглянулся. Махит на четвереньках с поразившей Лузгина собачьей быстротой продвигался к своей шапке. "Валя, Валя!" - заорал Лузгин и стал хватать Ломакина руками, тот вырывался и дергал застежку на куртке. Махит выстрелил по ним с колен, пуля с жестяным противным звуком попала в машину. Лузгин бросился к дверце, за темным стеклом моталась голова водителя. Снова грохнуло, Лузгин нащупал ручку, джип рванулся с места, едва не свалив его с ног, ткнулся носом в сугроб и затрясся, швыряя снег визжащими колесами. Махит приближался, раскачиваясь и широко расставляя ноги. Ломакин, цепляясь руками, карабкался вверх по сугробу, отделявшему стоянку от набережного шоссе; прямо над ним в отдалении светилась желтым вывеска сберкассы. Во всей этой мгновенной суматохе Лузгин еще успел подумать, что Махит стреляет не в него, зачем в него стрелять, нет никакого смысла, и тут же ноги понесли его вперед, и не куда-нибудь, а следом за Ломакиным, спиной под пули - лишь бы не остаться одному.
Давно он так не бегал. Длинными скачками Лузгин пересек проезжую часть, врубился с ходу в сугроб обочины на другой стороне и одолел его даже резвее первого. Ломакин мчался впереди по тротуару, метя в проем между сберкассой и стеной жилого дома. Не догоню, подумал Лузгин, вот же спортсмен поганый, и так от злости и испуга наподдал, что во двор они с Ломакиным влетели почти одновременно. В глазах все прыгало и расплывалось: машины у подъезда, катательная горка, трансформаторная будка, хоккейный корт в железной сетке, шарахнувшийся в сторону мужик с лохматым псом на поводке…
Ломакин поймал его за руку и притиснул к стене.
В рукавах было тесно и холодно. Лузгин затряс руками, вытряхивая снег. Ломакин, приблизив лицо, корчил странные рожи, и Лузгин понял, что Валька кричит на него, а он ничего не слышит, кроме шума в голове - объемного, с толчками и ударами. Лузгин поковырял в ушах, потом зажал пальцами нос и резко выдохнул - полегчало, зато обнаружилось очередное исчезновение шапки, и это уже было не смешно, как и все произошедшее с ними.
- Ты куда? - остановил его Ломакин.
- Я слышу, - сказал Лузгин.
- Куда ты рвешься?
- Там шапка.
- Ну и хрен с ней!
- Нет, - сказал Лузгин. - Хватит, надоело. Мне нужна моя шапка.
- Ну и хрен с тобой, - сказал Ломакин. - Пошли вокруг, там безопаснее.
Не было ни джипа, ни Махита, ни милиции. Шапка валялась за первым сугробом, прямо на обочине дороги. Лузгин встряхнул ее, надел и осмотрелся. Ни звука, ни души, лишь "Империал" на противоположном берегу все так же полыхал огнями, и Валька Ломакин шарился в сугробе, озираясь.
- Ты чего? - спросил Лузгин.
- Да пушка, блин…
- Уронил, что ли?
- Да делась, блин, куда-то, сам не пойму…
- Ты вообще зачем стрелял?
- Отстань, - сказал Ломакин.
- Ну тебе Сорокин и задаст!
- Заткнись и посмотри вон там.
- Ну нет, - сказал Лузгин. - Там фонари, там страшно…
- Наделали делов, - сказал Ломакин.
Универмаг работал круглосуточно. Они устроились в буфете: Ломакин выпил водки, Лузгин тоже, его сразу бросило в пот, но шум в ушах понемногу стихал. Ломакин заказал еще, Лузгин замотал головой, ибо знал, что за второй уже не остановится. Хмель был приятным, но недолгим, а после стало еще хуже: закололо в груди, появилась одышка, сигарета запрыгала в пальцах. Не может быть, подумал он, чтоб так отвыкнуть… Ломакин пригляделся к Лузгину и заказал официанту кофе. Нет, лучше чай, пробормотал Лузгин, а еще лучше валидол. Официант сказал, что валидола нет. Ну, так найди, сказал Ломакин, швырнув на стол голубоватый сотенный билет. А помнишь евро, Валя, спросил его Лузгин. Красивые были бумажки. И что теперь нам делать?
- Иди домой и не выглядывай дня три-четыре. Будут новости - я отзвонюсь на мобильник. Хотя… - Ломакин задумчиво выпятил челюсть, - а может, и не надо. Я вообще не уверен, что Махит тебя узнал.
- С чего ты взял?
- А ты вспомни, каким он тебя видел в Казанлыке. Небритого, в сапогах резиновых, в какой-то куртке-обдергайке… Тебя бы мать родная не узнала, Вова. А тут, - прищурился Ломакин, - достопочтенный джентльмен, чиновник из "нефтянки"… Короче, смотри сам. Я бы на твоем месте…
- А на своем? С тобой что будет?
- Моя проблема, Вова. Ты, это, главное не забывай.
Сказать ему про разговор со стариком или не надо? С учетом того, что приключилось нынче вечером, Вальке следует бежать отсюда без оглядки, жизнь дороже, но ведь не побежит, бесполезно… И Лузгин поймал себя на гадкой мысли, что ежели Махит достанет Вальку - ну, не убьет, а сильно напугает, - то ему, Лузгину, не будет надобности ковыряться дальше в опасном нефтяном дерьме.
- Ты документы изучил?
- Конечно.
- Помнишь историю с Вольфом? Попробуй на ней старика прокачать.
- Я думаю, старик здесь не завязан.
- Там все завязаны и перевязаны. Поверь, Вова, я это дело знаю.
Официант принес чай и объявил, что валидол нигде найти не могут. "Стольник верни", - сказал ему Ломакин. Чай был с лимоном, крепкий и сладкий, и хорошо, что не слишком горячий. Лузгин большими глотками отпил полстакана и сообщил Ломакину, что завтра у дедов выезд на природу, будут Иванов и Агамалов, и он мог бы дерзнуть на контакт в неформальной обстановке, авось и выгорит, а коль не выгорит, тогда займемся той историей.
Ломакин допил водку.
- Получится - проси на понедельник.
- Ну, тут уж как назначит, - обиделся Лузгин. - Ты это, Валя, помни, кто он, кто - мы с тобой. Я с ним встречался, разговаривал… Поверь, мы для него вообще не существуем. Так, муравьи какие-то.
- Фигня, - сказал Ломакин. - Просто у него денег больше, вот и все. Он, как и мы с тобой, два раза в день сидит на унитазе, Вова. Ты помни это, когда будешь говорить.
- Ты упрощаешь, Валя.
Ломакин хмыкнул.
- А еще писатель…
- Я не писатель. И вообще, какого хрена ты пальбу устроил? Там был Сорокин. Они бы его взяли…
- Никто бы никого не взял, - с нажимом произнес Ломакин. - Ты что, не понимаешь, что у ребят - своя игра? Договорились бы и отпустили.
- О чем договорились?
- Да есть о чем… Вова, не верь никому!
- И тебе?
- Мне можешь верить.
- Почему?
- А потому, - Ломакин сунул зажигалку в полупустую пачку сигарет, - что им Махит нужен живой, а мне он нужен мертвый. Вот и все. Пошли отсюда.
- Нет, погоди… - Лузгин огляделся и понизил голос. - Значит, ты полагаешь, что всех… Ну, их всех надо просто убить?
- Да, - сказал Ломакин. - Я же говорил тебе, ты помнишь, в Казанлыке.
- Но это страшно, Валя.
- Так на войне как на войне. Ты сам-то, Вова, когда духа из сортира замочил, ты чего хотел? Договориться? Вот так-то, писатель.
- Я не писатель!
- Да брось ты, Вова, не сердись. - Ломакин через стол легонько стукнул Лузгина кулаком в плечо. - Топай домой, писатель… Я позвоню.
Было уже за полночь. Как хорошо, что шапка все-таки нашлась, думал Лузгин, спускаясь по ступенькам универмага. И завтра Тамара не станет на него ругаться, и теща промолчит насчет позднего возвращения, и старик тоже промолчит, но глянет исподлобья, сурово так глянет, по-отцовски, и утром скормит ему сырники. А потом они будут смотреть фотографии, их у старика четыре папки - картонные, с завязками, - и старик будет солидно пояснять, кто это, где и когда, а к десяти им подадут машину, и они поедут за город к дедам…
И тут он понял, что идет домой.