А ведь когда-то, подумал Лузгин, с Эдиком Агамаловым он, Гера, дневал-ночевал. И в тот вечер, когда бичи на Сойке пальнули дробью в окошко штабного вагончика (Агамалов ввел сухой закон, пьянчуги озверели), Иванову досталось побольше, и Эдик сам волок его в медпункт, на пару с Витей Вольфом, третьим "мушкетером" (так их звали), умершим в середине девяностых. Эпизод с пальбой в окно кочевал из книги в книгу, а про Вольфа писали все меньше и меньше. Лузгин на это обратил внимание и однажды спросил старика, почему. Тесть пожевал губами, а затем выдал длинную тираду, что любое дело - это как ракета, в ней три ступени: первая - самая сильная, она разгоняет всю систему и падает, сгорая; затем приходит черед для второй; и только третья возносится на небеса. Метафора была не слишком точной, потому что здесь не находилось места самому старику. А ведь именно он, Плеткин, в конце восьмидесятых, будучи генеральным директором, произвел переворот, назначив "мушкетеров" заместителями: Вольф стал замом по экономике, Иванов - замом по бурению, Агамалов - главным инженером. Через шесть лет старик ушел на пенсию; за год до этого скончался Витя Вольф. А нынче вот и Гера Иванов, "вторая ступень", похоже, дожигает свое топливо. Хотя… Одна из легенд (или заповедей), сопровождавших царствование Агамалова, гласила: Хозяин друзей не бросает. В пример приводили хотя бы того же Бореньку Пацаева. Интриган и лентяй, и ума невеликого, и едва чужую бабу не убил, но президент его терпит, не гонит, потому что Вот Такой Он Человек, Хозяин. Однако в стариковской неприязни к Бореньке сквозило нечто посущественнее вышеперечисленных пацаевских грехов. И Лузгин чуял нутром, что все трое - Хозяин, старик и Пацаев - здесь как-то замешаны вместе, что и оберегает Бореньку от неизбежного, казалось бы, падения за борт.
Вернувшись в кабинет, Лузгин спросил Пацаева, кто и зачем устроил этот цирк, тем более что в согласованном и утвержденном ранее перечне фигур для интервью главный инженер не значился.
- Остынь, - сказал Пацаев, - ивановский текст поставишь как вступление, вопрос решался наверху.
- Я думал, книгу будет открывать сам Агамалов, - возразил Лузгин.
- Это было бы нескромно, - сказал Боренька, - ну, кто же хвалит сам себя?
И действительно, уразумел Лузгин, главный инженер воздавал должное начальнику едва ли не в каждой третьей фразе. Что это было: здравица на юбилее или пышные похороны? Или просто Гера Иванов решил таким вот способом еще раз присягнуть на верность, как подобает наследнику? "Вы заиграетесь, ребята", - сказал Лузгин и понес кассету в расшифровку.
- Зачем? - остановил его Пацаев. - Текст у тебя в компьютере; он же по тексту читал? Давай жевнем по-быстрому, в два у тебя деды.
Лузгин уже устал от мемуаров. Дедов ему водили пачками, по пять-шесть человек, в "офицерскую" столовую блока С, где накрывали чай с печеньем и конфетами. Появлялся Лузгин, немного шутил для контакта, клал на стол свой диктофон, и деды начинали рассказывать - перебивая и ревнуя, тасуя даты и фамилии, шелестя ветхими бумагами и фотографиями с рваными краями. Худые и толстые, седые и лысые, в очках и без очков, все они походили друг на друга своим закушенным, задавленным, но рвущимся наружу неприятием того, как люди и страна распорядились их наследством.
Нынче самым шумным из дедов был Прохоров по прозвищу Кузьмич, первопроходец Сойки, в смене у которого начинал карьеру молодой технолог Эдик Агамалов. Маленький круглый Кузьмич сопел, потел, утирался несвежим платком и лез в любой рассказ с поправками и комментариями. Биография Прохорова содержала неясный пробел в три года, причем до и после пробела он занимал одну и ту же должность - главного инженера добывающего управления. Лузгин дождался очередного утиранья и вклинился с вопросом. Деды насупились, а Прохоров вдруг замахал платком, закашлялся, побагровел и рявкнул, что расскажет, тут нечего стыдиться, историю не перепишешь. Еще как перепишешь, про себя возразил ему Лузгин.
- Ну, значит, съезд. Как положено, - усмехнулся Прохоров, - взяли обязательства. Вроде выполнили. Генерал в Москву поехал. Там совещание, докладывает - все нормально. И тут встает товарищ из ЦК и говорит, что надо помочь Кубе, у них хреново с урожаем. А где взять деньги? Ясно: нефть продать. А где взять нефть? Как - где? В Сибири!
- Кузьмич развел руками, как конферансье. - Наш первый секретарь обкома заявляет: если партия скажет "Надо!..". В общем, вернулся Плеткин - плюс двенадцать миллионов к обязательствам. Я говорю: "Добыть-то мы добудем, но труба не резиновая. Где нефть хранить? Товарный парк столько не вместит, зальемся по уши". Ну, дали всем команду: бурить, качать и думать. А что думать? Проходит месяц - я к Плеткину. Зальемся, говорю, Степаныч! Он звонит в обком, там его кроют по матери. Я психанул и сам приказываю: перекрыть задвижки. - Прохоров разжал кулак и посмотрел на скомканный платок. - Двадцать восьмое декабря, звонит мне лично первый секретарь. Я говорю: "Залились по уши, все загазовано в парке, не дай бог, искра или что…". Ушел домой, а он через мою голову начальнику парка позвонил. В два часа ночи меня будят: пожар в товарном парке, взрыв, погибли люди…
- Искра, - подтвердил соседний дед.
- А хрен его знает! Ну, следствие… Прихожу на допрос как свидетель и вижу, что мне дело шьют! Я к генералу, говорю: "Посадят!". Тот говорит: "Ну, что ж, на этом жизнь не кончится". Я сначала ошалел, а потом понял: прав Степаныч. И хорошо, что он не бегал, не суетился, не звонил. Меня бы все равно посадили, кого-то же надо сажать, если трупы, а я бы надеялся, дурак. А так сразу успокоился и как-то… душой окреп, понимаешь.
- Зря ты следователю про секретаря сказал, - солидно произнес соседний дед. - Могли бы и не посадить, а так - конечно.
- Тогда бы посадили Агамалова. Начальником парка был он, - добавил Прохоров, увидев выражение лузгинского лица.
- Пришел я снова на допрос и назад уже не вышел. Обиделся сначала, что Плеткин на суде не появился, а потом понял: и правильно, нечего нервы друг другу мотать. Три года отсидел, день в день. Никуда не увезли - сидел здесь, в городе, в "четверке", это уже Плеткин постарался. Сам не пришел ни разу, а жене свидания давали. Я у начальника колонии был замом по производству. Не поверишь: у меня кабинет был больше, чем у него, и телефон стоял городской, вот так…
Прохоров утер слезы ладонью и убрал платок в карман.
- Простился с начальником, выпили с ним… Выхожу за ворота - Эдик стоит и машина. Привез к Степанычу, тот достал ключи от кабинета: иди, работай. Я к себе захожу - все как было, ничего не тронуто, даже цветы поливали…
- Не надо, Вася, успокойся… - Соседний дед погладил Кузьмича по рукаву.
- Да иди ты! - отдернул руку Прохоров и стал ровнять свои бумаги на столе. Сверху лежал снимок - цветной, парадный. Прохоров ткнул в него пальцем:
- Вот, ордена потом вернули… Плеткин был прав: система, ее не переедешь. Я спокойно сидел, вроде бы в командировке.
- Ну, как я в Афгане, - сказал соседний дед. - Две буровые вышки, шесть балков и колючая проволока. За периметр выйдешь - зарежут. Тоже зона по-своему.
- Ну, ты не путай, это вещи разные.
- Можно вопрос? - Лузгин выключил диктофон. - Вот вы сами сказали: система. По сути дела, вас партия посадила.
- Мне партбилет вернули! - повысил голос Прохоров.
- Тем более. На вас давил обком…
- Всегда давил. Такая у него была задача.
- И вмешивался…
- Это - зря.
- И командовал вами…
- Я же сказал: это зря они делали. Мы в своем деле больше понимали.
- Но сели из-за них и вместо них.
- Ну…
- И остались коммунистом. Как это понимать прикажете?
- Я не за них сидел. - Кузьмич собрал бумаги стопочкой.
- За Агамалова?
- Он пацан еще был. Мне бы в его годы позвонил первый секретарь…
- Неправда, - возразил соседний дед, - ты его на хер бы послал!
- Ну, послать не послал… - усмехнулся явно польщенный Кузьмич. - Агамалов бы в зоне сломался, а я взрослый был мужик, я понимал: есть трупы - должен кто-то сесть, - такой порядок. Ты это все выбрось, писатель, этого в книгу не надо…
В коридоре пресс-службы Лузгина перехватила племянница Иванова.
- Спасибо вам, - зашептала она, озираясь. - Это поступок! Агамалов ненавидит Георгия Петровича, а вы не побоялись открыто к нему прийти. Вы молодец!
- При чем здесь я? - удивился Лузгин. - Меня направил сам Пацаев, его идея.
Девица ахнула:
- Он вас подставил, негодяй!