- Да я… - начал было Лузгин и осекся. Если Пацаев прав (а прав он однозначно), то и ему не следует рассказывать, что был отнюдь не час, а много меньше.
- Спасибо, Боря. Ты умный человек.
- Да и ты таким кажешься.
- То, что вам кажется, не соответствует истине. - Лузгин вздохнул, понурив голову. - Увы, на самом деле я куда умнее, чем вам кажется.
Пацаев рассмеялся, в бороде сверкнули зубы.
- Дай списать. Потом скажу, что сам придумал.
Пацаева в конторе не любили, Лузгин уже не раз имел возможность в этом убедиться. В табели о местных рангах Боренька, по диплому значившийся учителем физкультуры, являл собой некое мужское подобие Мадам - шлялся за Хозяином с места на место, занимался всем и вся, даже общежитием командовал на "точке", заочно окончил московский журфак и вырос до начальника пресс-службы, где окопались молодые родственники высших менеджеров СНП. Пацаев их гонял, ругался матом, невзирая на родство и пол, но был неприкасаем. В свое время Лузгин достаточно профессионально занимался "пиаром"; на его взгляд, пресс-служба Бореньки работала не слишком. А впрочем, ничего гениального от нее и не требовалось. "Сибнефтепром" владел этим городом как собственной усадьбой и в пропаганде не нуждался. Большим "пиаром" для Москвы и заграницы занималось целое агентство, прописанное на Цветном бульваре и Бореньке не подчинявшееся. Сам же Пацаев в основном сосредоточился на домострое: одну квартиру ремонтировал, другую продавал, менял "Лэнд-крузер" на "Лексус"; не знал, что делать с домом возле Сочи; на местной даче год как не бывал, сгнила, наверное, да ну и хрен с ней, он не садовод, а бани здесь - в любой конторе. Пацаев "завязал" давно, после аварии на трассе, когда чуть не угробил пассажира и сам уцелел просто чудом, полгода лежал в гипсе. Племянница главного инженера, которую Боренька гнобил пуще прочих своих сотрудников, с удовольствием открыла Лузгину, что тем несчастным пассажиром была чужая баба, и муж той бабы долго психовал и требовал суда, но Агамалов спас, дело закрыли, и с той поры Пацаев не пил, но любил смотреть, как пьют другие.
- Гляди сюда. - Боренька навалился пузом на лузгинское плечо и защелкал "мышью". - Вот биография. Вот рассказы жены, однокурсников, вот мама из деревни. Отец умер, не успели раскрутить… Здесь все, что про Хозяина писали в прессе. Тут разные высказывания: Агамалов о первопроходцах, Агамалов о развитии отрасли, Агамалов о России, о дружбе, науке, литературе… Да обо всем, сам видишь. Вот мнения о нем: ветераны, политики сраные, вот президент, премьер-министр, вот совладельцы из "Аноко", мать их дери, вот артисты, писатели и прочее говно, которое он кормит…Здесь фотоархив… А, нет, минутку, давай назад… Вот! Краса и гордость нашего архива - личные дневники Хозяина с семьдесят восьмого по девяносто первый годы. Файл - открытый, но с визой на пользование.
- Что значит - с визой?
- А значит, будешь мне показывать, что и зачем берешь отсюда.
- Боренька, я взрослый человек, - пропел Лузгин в теноровом регистре, - я тебе все покажу без утайки. И не только тебе.
- Мне и только мне, - раздельно произнес Пацаев.
- А старику, если попросит?
- Не попросит. Он тоже взрослый человек. Ладно, брось все это, нас в пресс-клубе ждут. Собирайся, а я на дорожку развешу "родственничкам" тихих звездюлей…
Стол Лузгину определили в пацаевском кабинете - три прочие комнаты пресс-службы были забиты "родственничками" под самую завязку. Пацаев вышел, тяжело ступая, и вскоре его хриплый баритон уже катался от стены к стене. Лузгин достал мобильник.
- Говори, - буркнул в трубке Ломакин.
- Я встретился, - сказал Лузгин. - Один в один.
- Отлично. Как старик?
- Я полагаю, рановато.
- Ну, сам смотри… - Ломакин помолчал. - Короче, дожимай. Деньги нужны?
- Пока хватает.
- Тогда отбой, - сказал Ломакин.
- Погоди! - тихо крикнул Лузгин. - Ты мне нужен.
- Я не в городе. Буду послезавтра, - сказал Ломакин и отключился.
- Готов? - спросил Пацаев. Глаза его сияли.
- "…Лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен!"
- А что? - Пацаев подбоченился. - Развесишь звездюлей, и настроение лучше.
- Боренька, - почти что с ласкою спросил Лузгин, - как ты можешь развешивать этих самых звездюлей, если сам ничего не делаешь? Я же здесь две недели, я вижу. Тебя на месте почти не бывает.
- Ну и что! - Бореньку лузгинская подковырка нисколько не рассердила. - Я, может, связи завязываю, слухи прослушиваю, мосты мостю, то есть мощу, тьфу, блин! Я тридцать лет здесь вкалываю, я наработался, понял? Могу себе позволить. Одевайся!
По пятницам в кафе под названием "Елочка" (на Кавказе была бы "Чинарочка", а в Африке и вовсе "Баобабочка", абориген зело изобретателен) собирался местный журналистский клуб: пиво за счет заведения, встречи с интересными людьми. В прошлом веке (как звучит, однако!), в начале девяностых, Лузгин тут побывал, но не в качестве главного гостя - прилетел в командировку, захотел хлебнуть с коллегами, позвонил, его и пригласили. В тот клубный вечер свои рассказы читала маленькая смуглая писательница-ханты, когда-то начинавшая хорошей русской прозой, позже канувшая в мистику национальной исключительности. Лузгин ее слушал внимательно. Писать она не разучилась, ритм был упругий, с выверенными синкопами. Вокруг пили пиво и водку и разговаривали громче с каждой рюмкой. Потом случились танцы; писательница съежилась в углу под охраной двух приживалок-подражательниц и грозно взирала на извивы шабаша. Была она особою небедной: и ранние ее рассказы издавались за границей хорошо, а последняя книга, в стиле Стивена Кинга, и вовсе, по слухам, пошла в мировые бестселлеры.
Лузгин рассказов не писал, и читать ему нынче было нечего: от него ждали устных импровизаций на тему зоновского беспредела. Хоть он и зарекался не трепаться, даже слово дал Ломакину, но, как говаривала бабушка, вода дырочку найдет. Там намек, здесь словечко, и вот уже половине города известно, что прибыл некий журналист, который "видел сам".
- Ты долго не болтай, - посоветовал Боренька Пацаев, когда поднимались на крыльцо кафе. - Потом лучше в "Империал" сходим. - "Империалом" звалось гнездо игрального разврата в бывшем городском Дворце культуры профсоюзов.
- А пойдем туда сразу! - предложил Лузгин.
- Ты что, обиделся? - не оборачиваясь, поинтересовался Пацаев.
Они явились вовремя, но в зале было пусто. "Отдыхайте пока", - предложила им распорядительница клуба. - "Курить здесь можно?" - "Нежелательно". - Лузгин нахмурился. - "Но вам, конечно, дозволяется". - "Спасибо".
- Тогда я тоже, - Пацаев схватил пачку как свою.
- Агамалов-то хотя бы попросил, - съязвил Лузгин.
- Он у тебя стрельнул? - обрадовался Боренька. - Он это любит иногда. Официально бросил, все следят… В Белом доме вообще ни одного курящего не осталось. Тебя не обыскивали? Обычно шмонают, или сам выкладываешь. Вот, значит, как… Я эту байку тихо запущу, тебе полезно будет. Но если вдруг еще раз позовет - иди без сигарет, а то Мадам тебе уши отрежет. Значит, так…
Лицо у Пацаева стало хмурым. Вот и этот увидел во мне конкурента, грустно подумал Лузгин. Еще бы, целый час шептался с президентом… Сказать ему, как было, или не сказать? При случае скажу, а нынче пусть немножко пострадает, решил Лузгин.
- Вообще-то "Кэмел" он не любит, - сказал Пацаев и вновь повеселел. - Гляди, богема потянулась… А ты, значит, понял: короче. Людям бы выпить да пожрать.
- Да понял я, - сказал Лузгин.
Короче… Как это - короче? Лузгин уже принял как факт: люди в этом городе не знают толком и знать не хотят, что и почему происходит в трехстах километрах южнее. Ну ладно, Москве наплевать, она далеко за Уралом: ей что Кавказ, что Южная Сибирь, что Приморье - без разницы, она всегда была самодостаточной, столица (нынче) конфедерации России!.. У поляков военные кепки назывались конфедератками - веселые такие, угловатые. Бог с ней, столицей, но эти, местные, друзья и земляки, как им не совестно, зажрались здесь вконец, вот и не чувствуют опасности. Отгородились реками, натыкали застав и пулеметов и думают, что пронесло. Интересно, Агамалов вывез свою мать? Она ведь там, в буферной зоне, в деревне под Вагаем…
С чего начать? Большая война на Юге, распад границ, сотни тысяч беженцев, устремившихся к Северу? Тогда придется объяснять, зачем американцы полезли на Ближний Восток, кто и почему втянул их в драку за нефтяной Каспий… Закон об охране инвестиций, войска ООН, зоны коллективной ответственности? Здесь тоже до конца не ясно, кто поджег фитиль народных бунтов и погромов: формально - профсоюзы с коммунистами, но откуда у нищих оружие, куча денег, листовки и газеты, грузовики и автобусы? Откуда выпрыгнула "Русская Россия", всех сразу оседлавшая, с ее военной дисциплиной, ячейками по всей стране и униформой тысяч комиссаров? А лозунги конфедерации, провозглашение суверенных республик, границы которых удивительнейшим образом совпали потом с зонами коллективной ответственности… И знаменитое решение Совбеза - кому какой кусок достанется, принятое за ночь без дискуссий и формальных проволочек, и лишь китайцы сунутся потом чуть дальше, чем положено, но вскоре отойдут, оставив память о своих кошмарных пулеметчиках на вышках… И что получится? Лекция о международном положении с намеком на вселенский заговор - масонов, инопланетян или черт еще знает кого. Отметается.