- Еще часок потушится, потом будем картошку загружать. Ты вот что, Потехин, - предложил он как бы между прочим, если тебе куда надо, ты сходи, а я тут подежурю. - Это место, у кастрюли, представлялось Лузгину самым безопасным, и вовсе не в смысле обстрела, просто здесь он ощущал себя при деле и ему казалось, что отсюда его теперь уже не выгонит Коновалов.
- Да мы в футбол хотели, - сказал Потехин, озираясь, так, блин, сержант сейчас не разрешит. - Потехин выглянул в центральный ход траншеи, потоптался на углу, сказал:
- Ну ладно, я сейчас, - и быстренько исчез за поворотом.
Надо было бы засунуть в печку новое полено, но Лузгин определил на слух, что в кастрюле варочный процесс развивается нормально, а ежели резко добавить огня, то начнет пригорать, и он решил подкочегарить печку щепками. Поставил полено на попа, взял лежавший на полке потехинский штык-нож, приладил его острием на краешек полена и сильно стукнул сверху поварешкой.
- Да вон топор стоит, Владим Василич, - раздался с неба голос Храмова. Лузгин приподнял голову и помахал штыком фигуре караульного на вышке. Лицо Храмова было в тени от навеса, но по обозначившимся скулам часового Лузгин догадался, что над ним потихоньку смеются.
- Как штанишки, Храмов? - спросил он, прикладывая снова острие. - Если что, могу сносить в деревню постирать.
- А сейчас сами заберут, - ответил Храмов, и Лузгин услышал лязг передернутого автоматного затвора. - Командиир! - закричал Храмов. - К нам из деревни делегация.
Лузгин вскочил на ящик и выглянул над бруствером. По дороге от деревни к блокпосту шли люди плотной темной кучкой, и первый что-то вез на низкой громыхающей тележке.
7
Пулемет, похожий на автомат Калашникова, только с длинным стволом, круглой патронной коробкой и двумя короткими сошками для упора, лежал на тележке. Возле стояли Дякин и Махит, а позади них те двое, из самообороны, и еще четыре деревенских мужика с хмурыми серыми лицами. Сержант Коновалов стоял к ним лицом без оружия, сунув руки в карманы хэбэшных штанов, но по бокам от него два солдата держали автоматы у пояса на изготовку и озирались по сторонам, словно ждали кого-то еще.
- Ну, - сказал Коновалов. - Ну и хули?
Славка Дякин оглянулся на Махита, но тот молча смотрел на сержанта, сложивши руки на причинном месте, как футболист в момент пробития штрафного. Лузгин глядел в лицо Махиту до тех пор, пока тот не почувствовал взгляд и не встретился с Лузгиным глазами. Что же вы, дурни, наделали, думал Лузгин, и как теперь все это расхлебывать будете?
- Вот, - Дякин ладонью указал на пулемет. - Стреляли из него.
- Да ну! - с издевкой сказал Коновалов. - И кто стрелял?
- Алдабергенов, - произнес Махит, переводя холодный взгляд на Коновалова.
- Он пьяный был, - добавил Дякин.
- Кто-кто стрелял? - Коновалов вынул руки из карманов. - Узун стрелял? Вы что, ребята… Алдабергенов в нас стрелял?
- Он был пьян, - сказал ровно Махит.
- Все равно не поверю, - с угрозой в голосе произнес Коновалов. - Он живой или мертвый?
- Мертвый он, - ответил Дякин.
- Да сами же его и шлепнули, наверно, - сказал солдат, слева от Коновалова. - Один нормальный человек был среди вас, уродов, вот вы его и кончили.
- Ваш снайпер попал ему в голову, - Махит длинным пальцем показал на себе, куда попал снайпер Потехин. - Можете пойти и посмотреть.
- Посмотрим, - недобро сказал Коновалов.
- Ваш снайпер застрелил и мать Алдабергенова.
- Что ты сказал? - Коновалов наклонил голову к плечу.
- Какая мать, при чем тут мать, Махит? Порядок в деревне не держите, а говорите - мать. Какая мать?
- Мать Алдабергенова.
- Ты понимаешь, - шагнул вперед Дякин, - она, видать, стрельбу услышала и полезла сдуру на чердак, ну, туда, за сыном, ну и, это, попалась, значит… Ну, в нее попало…
- Сам виноват, - сказал Коновалов. - Не стрелял бы, и мать не полезла.
- Да кто же спорит, - развел руками Дякин.
- Все равно не верю, что Узун стрелял.
- Он был пьян, - повторил Махит.
- А что же ты, начальник, позволяешь своим мусульманам водку жрать? - спросил сержант и сплюнул под ноги.
- Разве я научил его пьянству? - сказал Махит не сержанту, а Лузгину.
- Кончай болтать, Махит! - прикрикнул Коновалов. - Скажи спасибо, что мы дергаться не стали. Могли бы пол-деревни в ответ раздолбать, и нам бы никто слова не сказал.
- Да ладно же, Василий, - подал голос Дякин. - Ну, случилось и случилось. У вас же ведь никто не пострадал, да?
- Да если бы хоть одного, - помахал кулаком перед дякинским носом сержант, - вы до сих пор по подвалам бы ныкались! Откуда знаешь, что Алдабергенов пьяный был? - спросил он с угрозой Махита.
- От младшего брата. Они вместе с утра похмелялись… По русскому обычаю.
- Не зли меня, Махит, - сказал сержант. - Не надо меня злить, я и так очень злой, дальше некуда. Значит, так, - добавил он хозяйским голосом. - Пулемет мы забираем. Убитых не трогать, пока не приедет проверка.
- По нашему закону…
- Обойдетесь, - отмахнулся Коновалов. - Сам Елагин приедет, ему все покажете, он даст команду… Может быть, на экспертизу заберут. Ты понял?
- Я понял, - ответил Махит. - Мы можем идти, командир?
- Идите, - сказал Коновалов и обернулся. - Ты, Дякин, забери корреспондента. И следи за ним, Дякин, чтобы он у тебя не бродил тут, как этот… Потом Елагину отдашь, он его в Казанку увезет. Ты понял?
- Понял, понял, - ответил старый Дякин пацану в военной форме.
- Идите, Владимир Васильевич. - Коновалов шагнул в сторону, освобождая Лузгину дорогу. - И будьте все время у Дякина, вечером вас ротный заберет.
Лузгин пожал плечами, оглянулся и увидел снайпера Потехина, стоявшего поодаль за бетонным блоком.
- Да я все сделаю, Василич, - помахал ему рукой Потехин, и Лузгин не сразу догадался, что речь идет о кастрюле с капустой.
- Воды долей немножко, - сказал Лузгин.
- Нормально все, - ответил весело Потехин. - Я врубился, Василич. Спасибо.
- Ну, давайте, идите, - сказал Коновалов.
Тележку вез один из русских мужиков, Махит с охранниками шел впереди, не оглядываясь, замыкали группу Дякин с Лузгиным. Тележка скрипела и лязгала железными колесами, и Лузгин подумал: почему в руках не принесли, зачем тащили пулемет на этой долбаной тележке, и тут же понял, что Дякин не рискнул нести оружие в руках к обстрелянному только что блокпосту. Не дураки, одобрительно хмыкнул Лузгин.
Дякин шагал рядом молча, и Лузгин нетерпеливо ждал, когда же тот начнет его ругать за самовольную отлучку и даст ему возможность оправдаться и поругать его, Дякина, за то, что бросил друга и ушел надолго. Лузгин уже все выстроил в уме, но Дякин молчал, не ругался и даже не спрашивал, и тогда Лузгин сам спросил у Славки, кто такой Узун Алдабергенов и почему он не должен был стрелять, но все-таки стрелял. Дякин стал рассказывать вполголоса, и Лузгину пришлось слушать с натугой, сквозь грохот и визги тележки, прыгавшей перед глазами по неровностям старого шоссе.
Алдабергенов был местным парнем, отслужившим когда-то в Чечне и болтавшимся в деревне без работы. "Узун" - это кличка, а не имя, по-казахски означавшая "худой". А он и был худым и длинным и дружил с парнями с блокпоста, приносил им самогон и пел с ними русские песни. Как его звали по паспорту, Дякин не помнил. В деревне парня не любили и боялись, он был драчлив и заносчив; говорили, что как-то завязан в торговле наркотой. А кто тут не завязан, сказал Дякин, когда работы нет. Махит не взял его в отряд, Алдабергенов обиделся, просился на контракт к Елагину, его не взяли и туда, но это же не повод, чтобы стрелять, нажравшись, с чердака. Узун много спорил с солдатами, на деньги метал штык-ножи и заводился драться врукопашную. Один разок его слегка побили коллективом, но и это ведь тоже не повод, просто взял и нажрался до чертиков, и никакой он был не мусульманин, рассказывал Дякин.
- Жалко парня, - сказал Лузгин.
- А мать-то, мать зачем полезла! - сказал Дякин, и Лузгин вспомнил, как вздрагивали с каждым выстрелом плечи снайпера Потехина, и как он ответил сержанту, что не знает, попал или нет, и как успокоил Лузгина насчет кастрюли и капусты. Два дурня молодых, сказал себе Лузгин. Один стрелял да не попал, второй попал, и вся история, и вечером в деревне будут похороны, если к сроку успеет Елагин. И еще Лузгин подумал, как там без него управится Потехин, правильно ли выложит и упарит картошку, и понравится ли солдатам новая лузгинская еда. А ведь он представлял себе, сидя возле печки, как будет сам раскладывать половником по мискам и смотреть со стороны на едоков, ожидая, когда те его похвалят.
Дом, с чердака которого стрелял Алдабергенов, стоял налево от дороги, во втором проулке, и Махит с охранниками повернули туда, следом мужики с тележкой и Дякин; пришлось за ними брести и Лузгину, хотя он понимал, что впереди, куда они идут, нет ничего хорошего и там ему едва ли будут рады, особенно если узнают, с кем он только что был и откуда явился.