Интересно, вошла ли эта гадость хотя бы в один из ее романов? Теперь и не вспомнить, но наверняка вошла. С последующим развитием порнографической метафоры и плавным ее переходом под гинекологическую сень, с криво приколоченной табличкой над входом: "Женская консультация". ВПЗР, эта сраная доморощенная акушерка, внимательно, не упуская ни одной подробности, следит за тем, как формируются и развиваются оплодотворенные самыми гнусными желаниями поступки. И всегда помогает им выползти на свет.
Гадость. Мерзость.
Настоящая Ти не думала о своей работодательнице в столь негативном ключе. Вернее, не о ней - о том, что выходит из-под ее пальцев, таких же жестких, как пальцы Кико. Вот черт!.. Настоящая Ти - всепрощающий литературный агент, личный водитель, парикмахер и черт в ступе - никогда не касалась рук ВПЗР. Правда! За все пять лет тесного, даже слишком тесного общения, я ни разу не приблизилась к вэпэзээровским пальцам. ВПЗР могла задеть меня локтем, легонько толкнуть в плечо, шлепнуть по заднице (если была в хорошем настроении, связанном с низвержением очередного литературного прыща с медийного Олимпа), наступить на ногу и не извиниться, - но наши руки никогда не соединялись для дружеских пожатий. Для поддержки и выражения признательности. Тогда откуда я знаю, что пальцы у ВПЗР жесткие? Всегда холодные, с ноющими заусенцами; с такими твердыми ногтями, что срезать их - сущее наказание, и не всякие ножницы подойдут… Откуда я знаю все это?.. Это может знать лишь сама ВПЗР, а настоящая Ти… Да нет, я ведь и есть - настоящая Ти! Но почему я раскрыла ладонь следом за Кико, отражаясь в Кико?.. Порыв был совершенно, абсолютно бесконтрольным. А настоящая Ти привыкла все контролировать, это - ее отличительная черта. Привычка, выработанная до автоматизма. Тем не менее ладонь была раскрыта, и ключ упал в нее. А Кико, казалось, только этого и ждал: он закивал головой и вытянул губы в трубочку, с силой выпуская изо рта вздох; выталкивая его, как навязчивого и засидевшегося за полночь гостя. Я не умею читать по губам, тем более - таким, задрапированным шнурками; но, кажется, это был вздох облегчения. А потом, совершенно неожиданно, Кико вскочил на ноги и бросился к выходу. Я и опомниться не успела, как он оказался у двери и только тогда обернулся. И послал мне воздушный поцелуй. И исчез за дверью, оставив после себя тихую "музыку ветра".
В ключе нет ничего настораживающего.
Он и сейчас лежит передо мной: потускневший, медный, без всяких изысков, размером с половину спички и со спичку же толщиной. Другого от ключа, отпирающего музыкальную шкатулку, и ждать не приходится. И еще: он теплый на ощупь, что провоцирует ответное тепло. Ну да, я отношусь к ключу с симпатией. Шнурок, на котором он висит, теплых чувств не вызывает, и я бы уже давно отделалась от него..
Кстати, почему я до сих пор от него не отделалась?
Я ведь хотела сделать это с самого начала, как только ключ соскользнул мне в ладонь. Еще там, в магазине, когда Кико ушел, и я осталась одна. Но разорвать руками с первого раза не получилось, а узел на шнурке оказался слишком тугим, будто окаменевшим. И засаленным, тащить такую пакость в рот - себе дороже. Можно было порыться в жестянках за прилавком, можно было заглянуть в ящики комода, стоящего в маленькой прихожей, - там наверняка нашелся бы относительно острый предмет, способный решить проблему багрово-фиолетовой дряни. Хотя бы и нож для бумаги - один из популяции ножей, к которой ВПЗР питает нежные чувства. Но мне и минуты лишней не хотелось оставаться в магазине - черт его знает, какой еще сюрприз он может преподнести, вдруг все двери разом окажутся заложенными кирпичами? Или за ними откроется проход в кроличью нору и никуда больше? Или - самая тухлая, магико-реалистическая вариация на тему - лабиринт, из которого нет выхода? Вдруг букинистический (к которому я уже привыкла) превратится еще во что-нибудь, как до этого сувенирная лавка Анхеля-Эусебио, без всяких видимых усилий, трансформировалась в букинистический?.. И хорошо, если это будет мастерская таксидермиста, не единожды описанная в вэпэзэзровских романах, - в ней я не потеряюсь. А если - океанариум с трупом Маноло в аквариуме, предназначенном для крупных живородящих рыб?
Перспектива оказаться в соседнем с Маноло отсеке меня вовсе не прельщает. Это намного, намного хуже, чем шнурок - пусть и багрово-фиолетовый.
Примерно так я размышляла, покидая магазинчик и унося ключ с собой. Но прежде чем покинуть его, я поставила шкатулку на прилавок, рядом с телефоном. И поколебавшись, еще раз сняла трубку. На этот раз никаких "сдохни, сдохни, сдохни" слышно не было.
Телефон молчал.
Бросив прощальный взгляд на хичкоковские cameo (неизвестно, увижу ли я их еще когда-нибудь), я вышла из букинистического.
Нет, единственная на Талего улица не изменилась, она была такой же пустынной. И все дома, насколько я могла запомнить их за несколько дней, стояли в том же порядке, и ничего сверхъестественного с их фасадами не произошло.
Изменилась только погода.
День, начинавшийся с ослепительного солнца и свежего ветра, скатился в сырые и пронизывающие сумерки. И резко похолодало. И это был самый настоящий холод, едва ли не арктический. Не будь я убеждена, что нахожусь на Средиземноморье…
А действительно ли я нахожусь на Средиземноморье?
Скорее, это больше похоже на Скандинавию. Если пойдет снег, я не удивлюсь. И вообще… Прежде чем двинуться с места (в какую угодно сторону), нужно дать себе слово… Нет, даже поклясться: что бы ни случилось, я ничему не удивлюсь. Только так, ничему не удивляясь, а принимая все как данность и условие игры, я смогу сохранить твердость духа и здравый смысл, так свойственный настоящей Ти. Какой она была до того, как приехала на гребаный Талего… И какой она оставалась на гребаном Талего - вплоть до сегодняшнего дня, до столкновения с лодками, уплыть на которых невозможно.
Ведь я - и есть настоящая!..
И я отдаю себе отчет в том, что все происходящее здесь - абсурдно. Как абсурдна мысль о внезапном глубоководном погружении в голову писателя, а это - не самый востребованный туристический маршрут. Настолько невостребованный, что еще не построена гостиница и не родился портье, у которого я могла бы разжиться брошюркой "Dark side of the writer's imagination". Да и плевать, такую брошюрку я смогу состряпать и сама, как только мрак рассеется и самая гнусная из всех возможных альтернативных реальностей перестанет существовать.
Перестанет же она существовать когда-нибудь?
Здравый смысл и твердость духа (мои единственные союзники в этом зазеркалье, рыцари в легких доспехах, любители фиалок и поклонники творчества Жака Бреля) обнимают меня за плечи и шепчут на ухо: да.
"Да" - это все, что мне хочется услышать. Прежде чем поклясться: что бы ни случилось - я ничему не удивлюсь.
Для такой клятвы подошло бы зеркало, в котором отражается настоящая, твердокаменная и несгибаемая миляга Ти, но после женщин-китов в музыкальной шкатулке я испытываю отвращение к зеркалам. Отвращение и неясный страх.
А миляга Ти вполне может отразиться в каком-нибудь из окон, слишком мутных, чтобы увидеть то, что видеть совсем не обязательно. Да-да, окно подойдет - одно из тех, что не затянуты жалюзи.
Все окна затянуты жалюзи, все до единого, и я не помню - было ли так изначально, или…
Нет, так было изначально. И голову ломать нечего.
Сумерки не сгущаются, оставаясь серыми и какими-то ватными, а место так и не пришедшей темноты неожиданно занимает туман. Легкий, похожий на поземку, он стелется по земле, - и ступать по нему неприятно, как было бы неприятно ступать по сброшенной змеиной коже: кто знает, что может выползти из нее в самый последний момент?
Я ни в чем не уверена.
С гребаным Талего вообще нельзя быть ни в чем уверенным. Я не уверена даже в ВПЗР, этом оплоте черноземного цинизма и дешевого бюргерского здравомыслия. И где она запропастилась, кстати, пора бы ей появиться и объяснить мне, что на самом деле происходит.
Туман нарастает слоями.
Еще минуту назад он покрывал мои ботинки едва ли до половины, теперь я уже не вижу их. А между тем, в районе не видимых мной ботинок проистекает весьма бурная жизнь: что-то постоянно ударяется о них, трется и шуршит. Что-то не очень значительное, похожее на песчинки (намек на песчаную бурю был сегодня с утра, но сейчас - не утро). Похожее на мелких и малосимпатичных насекомых; инсектов, так греющих сердце ВПЗР… Откуда здесь взяться такому количеству насекомых?
Все правильно, ниоткуда. Значит - их и нет, - подсказывают мне рыцари в легких доспехах и любители фиалок.
А что, если туман поднимется еще выше? И я лишусь ног, а потом - и всего тела. А потом придет черед головы, но прежде я успею увидеть, как вдали выпрыгивают из тумана киты с женскими головами… Выпрыгивают - и снова скрываются. А может, я уже сейчас иду по спинам китов, и это они трутся об меня и шуршат прорезиненной кожей… Не говори глупостей, Ти! Не говори глупостей!
Конечно, я не вижу никаких китов. И туман перестал прибывать, остановился на уровне щиколоток. К тому же я почти рядом с кафе старухи Майтэ - и это можно считать удачей. Во-первых, жалюзи в нем подняты и из высоких окон льется свет. Приглушенный, неяркий, но достаточный для того, чтобы ему обрадоваться.
И я радуюсь, радуюсь, потому что есть еще и во-вторых: там, внутри, на привычном уже месте, расположилась ВПЗР со своим ноутбуком.