А банковский счёт у Раисы и Бориски со дня приезда в общем их пользовании находится. Несмотря на изменившиеся семейные, да и человеческие отношения. Надо было бы его давным-давно разделить, чтоб у каждого свой счёт был, личный. Но сначала у Раисы руки не доходили, так как она другими неотложными делами занималась, а потом Бориска ни с того ни с сего на родину временно репатриировался, и без его персонального присутствия сделать это стало сложно. Вот в результате погребальный институт и снял с их общего счёта деньги за услуги, оказанные Борискиной матери после её смерти. А органы немецких властей, проигнорировав прошение Бориски, ничего на этот счёт не перевели, поскольку помогать ему материально в горе и скорби отказались.
- Чёрт, за что мне ещё и это наказание? - сказал Бориска, ознакомившись с письмом и выпиской.
- Это, Бориска, не наказание, - сказала Раиса, - это обычные неприятности. Вот у сыновей твоих - это да, наказание. Непонятно только, в чём они виновны.
- Так мои это сыновья или не мои? - сказал Бориска. - И отец я всё-таки или не отец? Ты как-нибудь определись с отцовством.
- У тебя ко мне всё, а то я тороплюсь?
- Теперь ясно, зачем эта фрау Фюрер наше свидетельство о браке требовала, - сказал Бориска. - Это она мне за Гитлера жестоко отомстила.
- Ага, и за Сталина с Горбачёвым.
- Я серьёзно говорю, - сказал Бориска, - а ты не по делу иронизируешь. Да ещё с сарказмом.
Но Раиса не стала его больше слушать.
- Врёшь ты всё, - сказала. - А врать, откровенно тебе скажу, грешно. Да и бесполезно. Слишком хорошо я тебя знаю.
"Ну все меня знают, причём знают не как-нибудь, а хорошо и насквозь", - думал Бориска, идя от Раисы неизвестно куда.
Вот Зара тоже сказала ему:
- Я вас насквозь вижу.
Он затеял с ней разговор серьёзный по душам, сказал:
- Давай поговорим, как нормальные люди, начистоту.
- Ну, давайте, - сказала Зара, - поговорите.
И Бориска заговорил. О настоящем и будущем сына, и в связи с этим о ней самой, и не удержался, намекнул на то, что представляет себе, чем Зара зарабатывает на жизнь.
А она ему в ответ сказала:
- Я вас насквозь вижу.
И добавила:
- Капаете мне тут на мозги жидким, а сами со мной в койку залезть не прочь. Не прочь? Прямо сейчас? А?
И Бориска, неожиданно даже для себя, сказал:
- Не прочь. Да. Не прочь. Ну и что из этого следует?
- Вот видите, - сказала Зара, - а воспитанием занимаетесь.
Бориска, понимая, что зря он признался ей в своих затаённых желаниях, начал что-то лепетать, мол, дело совсем не в этом, и не во мне, а в нём. А что я волнуюсь, так я же отец ему, что бы там ни было, у меня же сердце не на месте, я же понимаю настоящую картину с ним происходящего… Ну, и в том же духе.
А Зара сказала, что если бы у него сердце было не на месте, он бы сына своего в таком состоянии души не бросил и не уехал за тридевять земель только потому, что там жизнь в бытовом смысле лучше и веселее. Бориска, конечно, тут же разошёлся, крича, мол, там другая страна, а другая страна - это когда даже воробьи на ветках, и те другие.
- Не лучше там, - кричал Бориска, - и не веселее. - и: - Что ты вообще, - кричал, - знаешь, чтобы меня обвинять?
- А я разве вас обвиняю? - сказала Зара. - Я просто высказываю своё частное мнение. Имею право?
- Имеешь. Но лучше бы ты его не высказывала, а при себе держала.
- А вы лучше бы уезжали обратно, в свою Германию, - сказала Зара. - О сыне можете не беспокоиться.
Ну, вот Бориске и пришлось вернуться. Не ждать же было, пока они его сгонят с раскладушки и совсем из дому выкинут.
- Хорошо, - сказал ей Бориска, - я уеду. Только у меня деньги кончились. Одолжи на билет.
- Сколько? - Зара говорит.
- Сто евро.
Она что-то в уме прикинула.
- Столько, - говорит, - я не наскребу. Но дня через два-три я достану вам денег.
- Спасибо, - Бориска ей говорит. - Я верну.
А она:
- Ничего, что они будут не честным физическим трудом заработаны?
- Ничего, - говорит Бориска. - Деньги, если их не нюхать, не пахнут.
А приехав обратно, в страну Германию, он убеждал Раису, что Заре доверять можно и что им очень с нею повезло. Потому что сын за ней, как за каменной китайской стеной.
- Она, - говорил Бориска, - так мне и сказала: "О сыне, - говорит, - своём можете не беспокоиться, о нём я круглосуточно беспокоюсь", - и вообще она мне понравилась.
- Можно подумать, что есть на свете баба, которая тебе не нравится, - сказала на это Раиса и попыталась выяснить у него подробности какие-нибудь утешительные.
- А чем она, - говорила, - живёт, где работает?
- Какой-то бизнес у неё, - фантазировал на ходу Бориска, - мелкий. Какой, я, честно говоря, не спрашивал. Неудобно же к человеку с расспросами приставать. Оказывая ему тем самым недоверие.
Так Раиса ничего и не смогла у Бориски дознаться. Но искренность, с которой он всё это рассказывал, казалась ей сильно преувеличенной. И самого главного понять она не смогла - причину, по которой эта загадочная Зара живёт с их больным сыном. Чего она с ним возится, ради чего?
- И зачем ты только туда ездил? - сказала Раиса. - Что выездил? Потерянное без пользы время?
- А оно в любом случае потерянное, - сказал Бориска. - Хоть с пользой, хоть без пользы. Потому что оно время.
- Ты ещё пофилософствуй, - сказала Раиса Бориске, - на тему смысла жизни.
А себе она сказала:
"Пока сама туда не съезжу, ничего, видно, не узнаю и ничего не пойму".
25
"Как понять этот её звонок, эти её вопросы? - думал Шизофреник и понять их не мог, не мог разгадать тайного их смысла и замысла. - Не хочет ли она меня как-нибудь уничтожить?", - это было, конечно, первое, что пришло ему в голову после звонка матери. И он запомнился ему крепко-накрепко. Этот звонок. Засел в мозгах и сидел там гвоздём.
Что-то в последнее время число желающих как-нибудь его извести всё увеличивалось. Сначала кто-то подослал следить за ним эту Зару. Хорошо, что он смог разрушить коварные замыслы подославших и сделать так, что она полюбила его, став всей душой и всем своим существом на его сторону. Правда, и он её полюбил больше всего живого.
Раньше он был убеждён, что никого любить нельзя, особенно из числа людей. Считал, что любить кого-то, а значит, ему доверять - опасно для жизни. Но, пойдя на страшный, смертельный риск и впустив Зару в дом, и сблизившись с нею, он под давлением неопровержимых обстоятельств несколько изменил свои твёрдые убеждения. Не кардинально, но всё же. Он стал считать, что Зару любить можно. Никого нельзя, а её можно. Он всё равно старался присматривать за ней и за её действиями, и днём бдительности не терял ни на минуту - всегда сто раз осматривал консервную банку, прежде чем вскрыть её ножом. Проверял, не открывал ли кто-нибудь её до него. Ведь мог же кто-то открыть осторожно запаянную жестяную банку, подсыпать туда чего-нибудь вредного для его здоровья и жизни, а потом закрыть её незаметно снова. Конечно, мог. Вот он за действиями Зары и присматривал, для неё незаметно - консервы-то она теперь ему покупала. Бережёного, как известно, и Бог бережёт.
Но пока ничего опасного Шизофреник не замечал. Пока всё было в относительном порядке. И с пищей, и в более широком смысле - в том смысле, что сутки же состоят не только из дней, они и из ночей состоят. А ночами, конечно, ему не до бдительности было и не до наблюдательности. Ночами он себя почти не помнил, и опомниться мог иногда под душем, а иногда только утром, проснувшись и осмотревшись из-под одеяла вокруг, и установив место своего нахождения. Слава Богу, всё всегда оказывалось примерно так, как и было. Зара спала рядом и приятно благоухала. За окнами угадывалось утро. Он был жив, а не мёртв, здоров, а не болен - хоть и чувствовал после ночи усталость во всех своих членах. И он всё больше проникался к Заре доверием. Проникался, не прекращая за ней следить. Это, он считал, никогда не лишне, следить.
И всё бы ничего, но вдруг его убежище рассекретил отец. Однажды Шизофреник пришёл после того, как полдня заметал следы и уводил врагов от своей квартиры, а дома отец сидит собственной своей персоной, с Зарой о чём-то разговаривает. Вычислил их как-то, значит, проник к ним в квартиру и стал внедряться. Жил целыми днями у них, и ночами тоже жил, наблюдая за ними из кухни через закрытые двери. При современной технике это обычное дело.
Когда-то давно, отец за ним уже вёл наружное наблюдение. Но Шизофреник хитроумными, хорошо продуманными мерами предосторожности - какими, он уже точно не помнил, - добился того, что отца, а заодно и матери, и брата его не стало. Они чудесным образом исчезли, и всё. А чтобы они не появились снова и никогда его не нашли, Шизофреник съехал с квартиры, где жил до сих пор с вышеупомянутыми отцом, матерью и братом. Съехал, значит, и стал жить в другой квартире, поменьше, один (это ещё до Зары). В этой квартире он скрывался от посторонних и подозрительных взглядов, а для пущей гарантии безопасности, ежедневно обходил весь город дозором, чтобы многократно проверить, нет ли за ним хвоста.
Но отец всё-таки его отыскал. Скорее всего, выследил, воспользовавшись какой-нибудь ошибкой Шизофреника, какой-нибудь его непростительной оплошностью. Шизофреник даже подозревал, какой именно.