И она продолжает приходить ко мне, как это у нас повелось издавна, один-два раза в неделю, а иногда живёт дня по три, оставив Костю в нагрузку мужу или отправив принудительно к бабушке. Когда он отдыхает в каком-нибудь молодёжно-оздоровительном лагере, она тоже живёт здесь. Поэтому она говорит: "Не смей без меня заводить кошку. Я хочу принимать в этом активное участие".
Дочь тоже хочет участвовать в судьбе будущей кошки. Видно, они не доверяют мне и моим жизненным принципам. И на это недоверие у них есть основания: я считаю, что кошку нужно взять с помойки. А дочь и Элла так не считают.
Не знаю, что бы я без Эллы делал. Наверное, ничего. Буквально. Потому что ничего бы я делать не мог. Да, без Эллы мне нельзя. Особенно теперь, когда нет мамы. От жены я сбежал ещё за год до маминой смерти. А жить один не умею. Не дано мне такого таланта от Бога. Один я начинаю лихорадочно спать с кем попало, пить всякую гадость, а есть как раз регулярно забываю. И работаю меньше. Потому что, когда живёшь один, работать не для кого и не имеет глубокого смысла. Мне-то самому что нужно? Ничего. У меня всё необходимое есть.
- Ударь снаружи, - сказали на балконе. - Ты что, обалдел? По верхней стойке ударь. Профессор!
- Ударяю.
И раздался удар молотком по дереву.
В холодильнике капало всё чаще. И в конце концов потекло. Солнце не появлялось. Но и дождь тоже не шёл. Элла не звонила. Рабочий опять кашлял, а откашлявшись, плюнул вниз. Через балконную дверь влетела весенняя муха. Она жужжала, как ненормальная оса, весело мотаясь из коридора в кухню и обратно. Потом села на пол. Я метнул тапок и попал. Муху расплющило в кашу. Телефон зазвонил. Я взял трубку.
- Са-ша, - сказала Элла. - Это я.
- А это я, - сказал я.
- Нам вызов пришёл, - сказала Элла.
- Какой вызов? - сказал я.
- В Германию.
- В какую ещё Германию?
Элла обиделась:
- Ты придуриваешься?
На что я промолчал, а она сказала:
- Мы же пять лет назад документы подали, и всё это время - никакого ответа. Ни положительного, ни отрицательного. А тут - как снег среди ясного неба. Такая радость. Тем более жене брата удалили грудь, у папы свищ, а там медицина - бесплатная и на уровне.
Я сказал:
- Германия - это далеко.
- Но ты же к нам приедешь? - сказала Элла. - Приедешь, и мы будем там жить.
- Жить? - сказал я.
- Жить, - сказала Элла.
А, ну да. Конечно, жить. В Германии. Как я сам до этого не додумался?
- Ну? - Элле моё молчание не понравилось. - И почему ты молчишь?
Я молчал, потому что молчал.
- Ты меня любишь?
- Вроде да.
- Тогда скажи что-нибудь.
- А с кошками, - сказал я, - в Германию пускают?
- При чём здесь кошки? - сказала Элла. И сказала: - С кошками в Германию - запрещено.
Для души
Правильно всё-таки говорят наши древние мудрецы. Что любовь зла, и на безрыбье того же козла полюбить можно. Причём "козёл" в данном крылатом выражении - это эпитет. Я, правда, с мудрецами тут в корне и в принципе не согласен и считаю, что любовь как раз не зла, раз даёт шанс даже козлу, но дело не в этом и не во мне, а в том, что мудрецы потому и мудрецы, что всегда правы…
Сколько лет ей все - от подруг и соседок по дому до мамы и матери мужа свекрови - настоятельно рекомендовали завести себе кого-нибудь для души. И одновременно, чтобы не распыляться, для тела. Вот она в конечном счёте и завела. Кому сказать - удивятся и не поверят. Поэта местного и плюс к тому гениального. По крайней мере, он так о себе склонен думать. А все остальные не склонны думать о нём и вообще никак, потому что у всех остальных свои заботы, собственные, и никому до его местной поэзии никакого дела нет, и до него самого - тоже нет, поскольку нет никому дела ни до чего.
Близкие люди и родственники, те, что искренне к ней относились, сразу Алке сказали:
- Нет, Ал, поэт - это пошло. Поэт - это явный перебор и пережим.
И Алка им сразу ответила:
- Я понимаю. А что, - ответила, - делать?
- И где ты только этого поэта откопала, - жалели Алку близкие, - в нашем городе чугуна, стали и коксохимической промышленности?
А Алка говорила:
- Он сам откопался. И причём тут, - говорила, - место жительства?
И действительно, поэт, он же где б ни жил - всегда имеет тонкую нервную организацию или, проще сказать, бывает психопатом и неврастеником - это в самом лучшем приемлемом случае. Он то пишет ночами верлибры с рифмой, то вешается, то влюбляется без ума в продавщицу, то без ума годами обходится. А вдобавок ко всему этому добру он ещё и с мамой живёт, уйдя от всех своих бывших и будущих семей в никуда на волю. То есть к маме. И мама его спорадической интимной жизнью в душе недовольна. Всем довольна, а жизнью - нет.
В общем, вляпалась Алка, как мокрая курица в суп. Потому что она же не просто с тоски вселенской завела себе этого поэта, из расчёта досуг жизни раскрасить и наполнить хоть чем. Она его от всей души полюбила, дура такая. На старости своих двадцати восьми лет. Ну кто мог от неё, умной, можно сказать, женщины с высшим образованием, ожидать такой глупости несуразной? Никто не мог. И сама она не могла и не ожидала. Потому что была о себе лучшего мнения.
И теперь, значит, жизнь Алки строилась так: с одной стороны, она мужа кормит каждый день по нескольку раз и за ним ухаживает, квартиру убирая, с другой - поэта из петли или от продавщицы вытаскивает и плюс на работу ходит как часы и трудится там, удачно вписавшись в рынок.
Тоски, правда, при этих лишних дополнительных нагрузках в её жизни значительно меньше стало. Но стала ли от этого лучше сама жизнь - тут бабка надвое сказала. То есть стала, но только временами и мгновениями. Справедливости ради надо, конечно, сказать, что поэт этот её припадочный не всегда психует и слова пишет, он иногда, нет-нет, да и трахнет Алку так, что все зубы сведёт. Пускай без особого внимания, между стихами и в мамином за стенкой присутствии, но всё равно хорошо и прекрасно. А с мужем так и вовсе не сравнить. Потому что сравнивать, собственно говоря, не с чем. Муж давно своими супружескими правами пренебрегает и ими не пользуется, считая их обязанностями. Которыми тоже по возможности пренебрегает. По крайней мере, с ней. А с другими - кто его разберёт? Презервативы случайные, когда Алка штаны и рубашки мужнины в стиральной машине вертит, на поверхность всплывают. Самых разных мировых производителей. Но что он с ними делает в её отсутствие и для чего применяет - Алкой не изучено. И не требовать же у мужа пояснений с предъявлением ему прямо в лицо выловленных улик и вещдоков. Унизительно это и неинтеллигентно. И Алка, как женщина глубоко воспитанная, обратно их мужу по карманам раскладывает. После просушки. И хранит на эту тему ледяное, так сказать, молчание ягнят.
Отсюда понятно, почему в конце концов она просто завела себе на стороне человека, мужчину. Вернее, не просто завела, а влюбилась в него, как последняя романтическая идиотка эпохи Возрождения. И то, что он поэтом на поверку оказался, не её вина, а её, может быть, беда. И кризис среднего женского возраста - это само собой, это отдельно.
Да, и вот, значит, влюбилась Алка при живом и здоровом муже, который имел у неё место быть, но пассивно, что ли. Ничего до поры до времени не замечая и будучи уверенным в себе и в ней самозабвенно, поскольку он был хоть и бабник по слухам и уликам, но в душе - очень хороший семьянин, материально, жильём, машиной и дачей обеспеченный. А потом, постепенно, когда про Алку с поэтом полгорода уже знало в деталях и пикантных подробностях, стал он что-то таки замечать и задницей чувствовать. Какие-то в Алке несвойственные перемены. И начал подспудно задумываться, волноваться за своё будущее и стал принимать подсознательные меры для возрождения в семье тесных родственных отношений и телесных контактов. И если бы не уехал сдуру в Египет, меры эти дали бы, наверно, свои ощутимые плоды и побеги. Он же последний раз даже день рождения в тесном Алкином кругу праздновал. При том что обычно делал это в кругу своего, принадлежащего ему с братом, трудового коллектива. Устраивал, иными словами, коллективу народное гулянье - размашистое и за свой личный счёт. И коллектив всегда бывал гуляньем доволен и пел ему хором в знак благодарности попутную песню: "Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам" и так далее. А Алка во время этого праздничного пения дома сидела или делала что хотела и что считала нужным в быту. Как брошенная вдова. Но что бы она ни делала, прежде всего она злилась, намереваясь и давая себе клятвенное обещание отомстить мужу при первой подвернувшейся возможности. И такая возможность в свой срок ей как нельзя кстати подвернулась. Правда, в виде упомянутого поэта. М-да.
Наверно, она чем-то сильно не угодила Господу Богу нашему, непростительно провинившись. Или не она, а предки её до седьмого колена. А она вынуждена за них расплачиваться и нести на себе груз ответственности и свой крест. А как иначе можно объяснить появление поэта этого дурацкого в её будничной личной жизни? Не говоря уже о дурацком, пусть и по-иному, муже. Которого она, между прочим, вот уже десять лет почти любила. И это была отдельная Алкина драма и трагедия. Она и поэту говорила с первого дня и в постели, и вне её: "Я, - говорила, - десять лет почти люблю своего мужа". Поэт говорил: "Кошмар". И говорил: "А меня?" "И тебя, - говорила Алка и мечтала вслух: - Вот бы, - мечтала, - жить нам втроём, дружной шведской семьёй, чтобы и духовные, и материальные запросы всех её членов всесторонне учитывать и удовлетворять по первому требованию или желанию".