- Нет, - сказал я. Потом вспомнил Аспиранта и глубокомысленно добавил: - А впрочем… Все мы в некотором роде идиоты.
Поляки ушли. Вряд ли они со мной согласились. Мы вообще были им по фигу. Они шмонали спиртовозов и контрабандистов, везущих в Польшу дешёвые сигареты. А с нас, юдише-беженцев, что толку? С нас взятки гладки.
Кошка вела себя идеально и, я бы сказал, стоически. Она не только ни разу за тридцать шесть часов пути не ходила на горшок, но и есть не просила. Несмотря на то, что последний раз я кормил её днём накануне отъезда. Так положено. На голодный желудок кошки легче переносят дорогу. Уже посреди Польши я дал ей йогурт, и она его без аппетита съела.
Есть и мне не хотелось, только пить. И выйти давно было пора. На очередной остановке водители пошли в кафе. Семейство в полном составе отправилось на поиски туалета, пуделя заперли в автобусе, и он стал скулить и лаять. Я выбрался на свободу с кошкой. Кошка дышала тяжело и прижималась ко мне - пряталась от ветра и от изменившейся вдруг действительности. Я размял ноги. Затекли они жутко.
Через пять минут семейство вернулось, и жена еврея с биноклем спросила:
- Есть?
- Пойдёте прямо, - сказала беременная дочь, - там будет помещение и на нём две буквы - "дубль-в" и "с". Наверно, по-нашему это "эм" и "же".
- Это ватер-клозет, - сказал я. - Туалет с водой иными словами.
- Вы знаете немецкий? - спросила жена еврея с биноклем.
- Это не по-немецки, - сказал я. - С чего вы взяли, что в Польше надписи на туалетах по-немецки?
Жена еврея с биноклем осознала свою оплошность и спросила:
- Вы знаете польский?
Мы с кошкой тоже сходили в найденный семейством клозет. То есть кошка не так сходила, как составила мне компанию, доставив некоторые неудобства.
Вернулись сытые водители. Мы заняли свои осточертевшие места. Жена еврея с биноклем порылась в сумке, достала русско-немецкий разговорник, открыла его на первой странице и внимательно начала читать.
Из Польши в Германию проскочили, не заметив, что "пересекли государственную границу". Просто сдали паспорта польке, а отдал их нам немец. И Германия началась. Началась с хвалёного их автобана. По которому и правда ехать было одно удовольствие. Даже в переполненном микроавтобусе. Даже с голодной кошкой на руках. Даже в полную, совершенно непроницаемую неизвестность.
И вот, микроавтобус повернул, и дорога пошла круто вниз. И уткнулась в город. У заправки остановились. Водители включили свет в кабине, вынули карту и стали думать, как лучше доехать до Банхофштрассе. Наконец, придумали, потушили в кабине свет и поехали. На следующей заправке опять остановились. При помощи жестов и карты уточнили, правильно ли едут. Заправщик при помощи того же самого сказал, что правильно. И через минуту микроавтобус остановился у нужного мне дома. Я запихнул кошку в бокс, перелез через баррикаду и, задев боксом еврея с биноклем, вышел. Водители открыли багажник и стали вытаскивать сумки на брусчатку. Я отбирал среди них свои.
- С вас пять евро, - сказали водители. - За то, что мы в очереди на таможне не стояли. Вы видели, какая там была очередь?
В доме на втором этаже я вижу открытое окно. В нём - женский силуэт.
- Эль, это ты? - кричу я, и окно закрывается. Силуэт исчезает. Свет в окне гаснет.
И тут я слышу: "Поздравляю вас". Это говорит какой-то мальчик, и я понимаю, что это Мишка, сын Эли.
- Что, уже? - говорю я.
- Два часа назад.
- Не успел, - говорю я.
- С вас пять евро, - говорят водители. - Вы слышите, пять евро.
Я отворачиваюсь от Мишки и говорю, чтобы он не слышал:
- Пошли на хуй. Вы и так содрали с меня сколько захотели и везли, как селёдку в банке. И не договаривались мы ни о каких пяти евро.
- Это непорядочно с вашей стороны, - говорят водители, чуть не плача. - Мы же в очереди не стояли, а другие стояли.
- Пошли на хуй, - говорю я. И они туда идут. А мы с Мишкой, надрываясь, тащим мои сумки в квартиру.
Я тащу и думаю, что стал отцом в паршивом, забитом вещами и эмигрантами, микроавтобусе.
И радуюсь, что хоть не в тюрьме, не в больнице и, как говорится, - при жизни.
Вместо эпилога и примечания
И самое последнее, что я хотел… По поводу вышеизложенного. Все имена и фамилии выдуманы, после чего изменены на противоположные. Все описанные события и факты самым наглым образом высосаны из пальца. Ничего подобного никогда не было, нет и не будет. Шефа не было и не будет. Аспиранта - не было и не будет. Таможенников, водителей, врачей, пысьмэнныкив, мэрваськи, памятников, ментов, ОВИРа - не было, нет и не будет. И слава за это Богу.
"А что же тогда было? - думаю теперь я. - Акации хоть были?"
Да, акации - были. Акации точно были.
Царство им небесное.
2003–2004
Неметчина
Часть вторая
До
Маленькие трагедии
Или не трагедии
Рама
Дождь сначала пошёл, а затем прекратился. Наверно, это были вчерашние его остатки. И на сегодня их в полной мере не хватило. То есть хватило только на утро. Хотя вчера шёл настоящий ливень с настоящим потопом. Может даже, и со всемирным.
Ровно в девять приехали рабочие. Привезли на крыше "Жигулей" раму, оцинкованное железо и прочее добро. Подняли всё на третий этаж и начали устанавливать на балконе.
- Ты только советов нам не давай, - сказал первый рабочий.
- Хорошо, не буду, - сказал я, взял телефон и ушёл на кухню.
За мной сразу пришёл второй рабочий. Пришёл и сказал:
- Ты не обижайся. Я когда-то сдуру университет окончил. Так что сам советы давать умею. А когда другие дают - ненавижу. Потому что на хрена мне их вшивые советы.
- Я не обижаюсь, - сказал я, и рабочий с кухни ушёл, оставив меня наедине с грязной посудой.
Заработала дрель.
- Бьёт током, - сказал первый рабочий и после паузы ругнулся матом.
- Раньше не била, - сказал второй.
- Это от сырости, профессор, - сказал первый.
- Да, - сказал второй, вспомнив, наверно, университетский курс физики.
Рабочие попеременно, теснясь, задвигались в пространстве квартиры. Что-то принося, раскладывая, перемещая. Они сразу затоптали полы в комнате, в коридоре и в кухне. Всё покрыли следами. Правда, не по своей вине. Балкон и улица после дождя были мокрыми и грязными.
Выглянуло откуда-то из-за угла солнце. Отразилось от оцинкованного листа и исчезло. Лист потускнел, и стало темно. Как будто сейчас не утро, а вечер.
Включился холодильник. И стал гудеть. Громко и с натугой, так, словно ехал в гору.
- Надо его разморозить, - подумал я. - Всё равно день пропал и пошёл насмарку.
Я встал с табуретки, открыл холодильник, заглянул в него, выдвинул из-под морозилки судок. Задвинул. Яйца, картошка, хлеб, кетчуп. Ага, вот ещё кусок сыра. В общем, портиться нечему. Повернул колесо выключателя. Холодильник затрясся и смолк. Пусть стоит, нагревается воздухом жилья. Когда стечёт - вытру. А посуду завтра вымою. Или послезавтра.
Дрель продолжала выть. Чтобы закрепить раму, рабочие сверлили бетон и курили папиросы "Беломорканал". Я думал их давно не выпускают, эти одиозные папиросы. Оказывается, выпускают.
- Ничего, что мы курим "Беломор"? - рабочий с университетским образованием пришёл в кухню, и пепел с его папиросы упал на пол.
- Ничего, - сказал я. - Они мне напоминают юность: "Красная стрела", кони Клодта, Дом книги, фабрика Урицкого.
- Теперь она "бывшая фабрика Урицкого". Вот, на пачке написано.
Он протянул мне пачку и наступил на пепел.
Действительно, так и написано - бывшая.
Телефон не звонил. Никому я не был сегодня нужен. Хотя не только сегодня. Но это ладно. Да и не совсем правда. Правда, но не совсем. Элле я всё-таки нужен. Конечно, нужен. Кто же ей нужен, если не я? Никто не нужен. Разве что сын. Но сын есть сын. Родная кровь. Потомок. Надежда.
- Эй, пацан, отойди! - крикнул с балкона первый рабочий. - На тебя что-нибудь упадёт. Молоток, например.
Пацан не отошёл. Он стоял и смотрел вверх. Ему было интересно. Может быть, он никогда раньше не видел, как ставят на балконе раму.
- Федя, уйди!
Это уже крикнула пацану бабушка со стороны мамы. Федя испугался. Бабушка у него была страшная, особенно когда торчала по пояс в окне и орала. И он из-под балкона ушёл на безопасное расстояние, от греха подальше. Рабочий закашлялся. И стал кашлять изо всех своих физических сил, до слёз. Всё-таки курить папиросы "Беломор" опасно для здоровья рабочих.
В холодильнике капнула талая вода. Раз и ещё раз. И закапала в каком-то неустойчивом ритме. Рабочие перестали сверлить и стали бить молотком.
- Мешать не будет? - сказал первый рабочий.
- Давай померяем шурупы, - сказал второй. - А то у меня есть подозрения.
И всё стихло. Видимо, они производили замеры.
Скоро два месяца, как умерла мама.
Надо сходить на кладбище. Я был там не очень давно. На сорок дней. Но теперь собираюсь не столько к родителям - хотя, конечно, и к ним тоже, - сколько по делу. К Коле Антипу, давнему приятелю, в прошлом коллеге. Чтобы заказать у него памятник. Я думаю, один на двоих. Не знаю, понравится ли это Коле, но родителям должно понравиться.
А вот то, что я опять живу один, им понравится вряд ли. Застеклю балкон и заведу кошку. И кошка с балкона не упадёт.
Элла говорит: "Не хочу сейчас затевать развод. Костя закончит школу, куда-нибудь поступит, и я к тебе перееду. А пока будем любовниками".
На это я ей сказал: "Хорошо, будем. Тем более что мы - они и есть".