Все свои страхи и предубеждения Чеп перенимал у Вана. Ван не выносил корнеплодов, черных головных уборов и чая с молоком; у порога он разувался, а по дому ходил в пластмассовых сандалиях; напитки со льдом считал вредными для здоровья; ненавидел свиное сало и волосы на теле; некоторые насекомые вызывали у него тошноту, хотя крыс он не боялся. Чеп разделял все эти чувства и прибавлял к ним свои. Кукурузными усиками он давился, считая, что это человеческие волосы. Плавленый сыр путал с белым жиром, вырезанным из свинины, и срыгивал. Как и Ван, он испытывал жуткий ужас перед червями; каждое рисовое зернышко необычной формы вызывало у него страх и приступ неудержимой рвоты. Правда, не всегда он бывал угрюм и пуглив, но частенько напоминал маленького старичка.
Когда Чеп был совсем еще малыш, отец подарил ему игрушечный телефон и научил набирать номер срочного вызова полиции.
- А теперь скажи: "Я хочу поговорить с полисменом-гуэйло".
- Я хочу поговолить с полишменом-гуэ.
Как-то раз, встретив Чепа после школы, Бетти повезла его не домой, а в больницу, где, обложенный подушками, лежал отец. Лицо у отца было все желтое. Он хрипел, пытаясь что-то сказать. Потом взял Чепа за руку- пальцы у отца оказались костлявые и холодные. Ночью его не стало. Панихида была мрачной, томительной и непонятной - столько незнакомых, а Чепу, наоборот, хотелось побыть в одиночестве. В церкви присутствовал и мистер Чак, ошарашенный, бледный.
Чепу тогда было одиннадцать лет.
На той же неделе - как раз проходили скачки - Бетти повезла сына в "Счастливую долину". Зажав в руке билеты, она следила за лошадьми, но ничего не говорила. Проигрывает? - предположил Чеп.
За чаем Бетти сказала:
- Как же мне хочется, чтобы ты попробовал с молоком, хоть разок… - А потом добавила: - Ты уже не маленький.
Шел очередной заезд. Чеп чувствовал, как дрожит под ним стул - так отдавались удары копыт по утоптанной скаковой дорожке. Звучный английский голос комментировал скороговоркой: "Вырвалась вперед темная лошадка…"
- Теперь ты должен занять папино место, - сказала мать.
"И вот финальный отрезок круга…"
- Ты теперь будешь папой.
Мистер Чак опять выказал свою преданность не на словах, а на деле: решил без проволочек все связанные со смертью Джорджа проблемы. Почетному титулу "дядя" вполне соответствовал и стиль отношений Чака с Маллердами. Китаец был доброжелателен и некритичен, хлопотлив, участлив, практичен и ласков. С Бетти он держался почти по-братски, а с Чепом - как самый тактичный из отчимов. Вообще говоря, с ними он становился другим человеком, совсем не тем мистером Чаком, каким его видели прочие жители Гонконга. И Бетти доверяла ему своего сына так же безраздельно, как Вану и Цзя-Цзя, но в то же время, не ощущая тут никакого противоречия, оставалась тверда в своей нелюбви к китайцам - смеялась над ними, повторяла: "Как же я от них устала", восклицала: "Мы же на них работаем!" И так и не перестала называть их "кидай-катайцами".
Бетти отмечала про себя, что мистер Чак развивает мальчика. Он звал его Невиллом и брал на себя роль его защитника. А в защите Чеп нуждался. В 1967-м произошли кошмарные, зверские, неожиданные беспорядки. Пострадала и "Империал стичинг": рабочим угрожали, выполнение заказов срывалось. Власти, в свою очередь, заподозрили некоторых работников в сочувствии бунтарям, но мистер Чак, понимавший истинную подоплеку этой вспышки насилия, вступился за своих, заявив, что они действовали под нажимом. Постепенно все улеглось. Правда, в здании побили стекла и разрисовали лозунгами стены первого этажа. Но такой же хаос царил во всем городе - нельзя было сказать, что против этой фабрики кто-то особенно ополчился. Вот разве что название со словом "Империал" распаляло некоторых демонстрантов, толкало их на бесчинства. Вывеску со стены над проходной дважды срывали, а флаг сдирали с флагштока и сжигали посреди Ватерлоо-роуд.
В 1969 году Чеп получил аттестат зрелости и начал стажироваться на фабрике под руководством мистера Чака. Чеп сознавал, что продолжает дело своего отца, и не противился. Бремя долга было ему не в новинку - взять хоть умершего брата, за которого он словно бы жил на свете. Чепу было всего шестнадцать, но волосы у него уже начинали редеть. Из мнительного ребенка он превратился в мнительного взрослого и - если не считать школьного друга Коркилла - почти напрочь забыл свое странное укороченное детство.
Гонконг рос - прибавлялось домов и дорог, расширялись освоенные территории. Каждый год с шкатулкой под мышкой являлся геомант мистер Мо и производил замеры с помощью своего компаса. "Очень хорошо", - восклицал он, имея в виду, что фэн шуй по-прежнему находится в состоянии полного равновесия. Иногда мистер Мо вносил поправки - указывал, куда переставить столы, оборудование, табуретки. "Если хочешь изменить свою жизнь, передвинь у себя дома двадцать семь вещей", - утверждал он. Когда новый виадук рассек Коулун надвое, мистер Мо заявил, что фабрику спасло ее равнение на одну из эстакад. "Бабушкины сказки", - фырчала Бетти, но втайне радовалась: показания компаса мистера Мо она воспринимала как лестный комплимент им, Маллердам, хозяевам столь удачного места. Чеп отмалчивался, так как в глубине души верил.
Шло время, и мистер Чак постепенно отходил от дел, перекладывал руководство предприятием на Чепа. Особенно напрягаться Чепу не пришлось: работницы, очень ответственные, трудолюбивые и дотошные, почти не нуждались в надзоре. Продолжая работать по устоявшемуся графику, Чеп организовал для себя другую, параллельную жизнь.
"Империал стичинг" находился в Коулун Тонге, то есть неподалеку от железнодорожной станции, откуда составы по главной ветке шли через Ло У и Шэнчжэнь в Китай. Железной дорогой Чеп никогда в жизни не пользовался и интереса к ней не испытывал. Но благодаря близости вокзала район изобиловал барами и "синими отелями". В "синих отелях" уединялись ненадолго - они стояли лишь на одну ступеньку выше "тук-тук-лавок". Были еще массажные салоны и стрип-клубы, а не так давно к ним прибавились и караоке-бары. Были и квартиры на верхних этажах, разгороженные на множество конурок - ты явственно слышал, как похрюкивают ржавые пружины в каморке по соседству; такие квартиры называли курятниками - гай дао. Чеп знал это выражение и, хотя по-китайски не мог прочесть ни слова, с ходу научился узнавать черные штрихи четырех иероглифов, торопливо начертанных на красном полотнище, - суньдоу бакмуй, что означало "новая девушка с севера", свежая пожива. Тут и там трудились на дому проститутки-одиночки: йет лао, йет фун - "одна комната, одна птица феникс". Законом это не запрещалось, поскольку девушка - птица феникс - работала сама по себе, без сутенера.
Ван делал ему сандвичи. Мать складывала их в коробку для завтрака. Чеп съедал их в клубах - в "Киске", "Сиреневом салоне", "Веселых минутках", "Вверх тормашками", "Пузатом Чжуне", "Баре счастья" и "Баре Джека". Даже в полдень - что для этой отрасли означало время затишья, ужасную рань - клубы были открыты и радушно встречали клиентов.
- Вам курочку? - говорила Чепу мама-сан, пока он жевал у стойки свои сандвичи с сыром и пикулями. Держалась эта женщина по-деловому, глядела без похабной хитринки, в голосе не сквозили лукавые нотки. И это помогало. При малейшем намеке на подмигивание Чеп смешался бы окончательно. В самый первый раз он подумал, что ему предлагают поесть, и, поскольку был голоден, ответил утвердительно. Наверху у него не хватило духу признаться в ошибке; а опытная женщина с худыми бедрами вошла в положение пыхтящего, таращащего глаза Чепа и постаралась ему помочь. Она похвалила его мастерство, он по молодости ей поверил - так и произошла инициация.
Когда Чеп обмолвился маме-сан из "Киски" о своем занятии, упомянув "Империал стичинг", та недвусмысленно намекнула, что знала его отца. А ведь в подобные заведения просто так не ходят. Сидя здесь, не забывай об истинной цели визита и вообще не зевай (правда, явно выказывать настороженность тоже нехорошо). И все-таки… неужели отец?
Чеп нашел способ коснуться этой скользкой темы в разговоре с матерью. С улыбкой, пожимая плечами, он сказал:
- Не подумай только, что я ему это ставлю в вину…
- А я, наоборот, ставлю, - отозвалась мать, закашлявшись от негодования. - Он ни одной юбки не пропускал.
Отец не упал в глазах Чепа. Напротив, ему стало казаться, что, посещая в обеденный перерыв "Киску", "Бар счастья" и "Чжуна", он продолжает семейную традицию.
В заведениях работали китаянки, филиппинки, вьетнамки, порой попадались евразийки; в большинстве своем молодые и хорошенькие - с ними было легко. Если ты живешь с матерью и твоя мать - Бетти Маллерд, без девушек не обойтись. Они ничего от него не требовали, цены назначали мизерные, да и то больше половины шло маме-сан. Это же не Ваньчай или Цим Шацзуй с нелепыми клубами, где ошиваются местные гуэйло и туристы: вот где самая дороговизна, "давай-давай, мистер, только тири тыща". В Коулуне он просто-таки дома.
Итак, у него, совсем как у отца, появилась своя тайна - возможно, единственное, чего о нем не знала мать. Потому-то Чеп и дорожил этой тайной. Только она давала ему силу. Он подумывал признаться мистеру Чаку, подозревая, что старик и так в курсе, - эти китайцы умудряются, не раскрывая рта, все обо всех выведать, - но когда, запинаясь, приступил к исповеди, мистер Чак оборвал его. Чеп навсегда запомнил предостережение мистера Чака.
- Тайна остается тайной, только пока ее хранишь, - сказал мистер Чак и улыбнулся.