2
Потом, когда уже якобы все прошло, встретил я Володю с Ирой на улице. Все усталые, после работы, в толпе. Хотели не заметить друг друга, но случайно встретились взглядами - пришлось подойти.
- Куда это собрался? - спрашивает Володя.
- В парикмахерскую,- говорю,- думаю постричься…
Помолчали, минуты две.
- …и побриться.
- Ну, давай.
И снова я уехал в Москву, опять надолго.
…Каждое утро - одно и то же. Вдруг, еще во сне,- быстрое соскакивание, сбрасывание ног на пол, выстрел - звон распрямившейся пружины в диване, долгое, неподвижное, недоуменное разглядывание стрелок. Первые движения - шлепанье губ, шуршание, шаркание домашних туфель. Этот ватный и какой-то шальной момент после сна - самое неприятное за весь день…
В желтоватой ванной, освещенной тусклой лампочкой, с некоторым отвращением разглядываю свое лицо - загорелое, но сейчас, после умывания холодной водой, побледневшее, серое.
Да-а. С красотой что-то странное творится. Кривя губы, застегиваю воротничок тугой рубахи. Теперь уже с самого утра встаю в жутком напряге - злым, тяжелым… Ну, хватит! Пора браться за дело. Выхожу из ванной, сажусь прямо на холодный пол, ставлю на колени коричневый телефон и, поглядывая на лежащую рядом книжку, резко, отрывисто щелкая, набираю цифры, придерживая другой рукой легкий, почти пустой пластмассовый корпус…
И вот иду по широкому, светло-серому, с белыми точками, с темными растеками воды асфальту и злюсь из-за того, что уже с утра опять думаю о ней. Одно время она совсем было исчезла, нырнула и вдруг появилась откуда-то опять. "Знаешь, я хожу в совершенно невменяемом состоянии…"
"Ничего,- думаю я,- ходил я в невменяемом, теперь пусть она походит в невменяемом! Хватит! - думаю я уже в полном отчаянии.- Говорят, необходимость прокладывает дорогу среди случайностей. Вот пусть и проложит!"
Хватит всяких лирицких излияний! Нашла коса на камень, где камень - это я.
"Ничего,- думал я в те дни,- найду себе девушку получше!"
Хлебнул я горя с этим тезисом! В мои годы, с моим выдающимся служебным положением болтаться по улицам!..
"Девушка, девушка, не скажете, который час?"
Семенишь рядом с ней, что-то такое бойко излагаешь, оживленно, она хихикает, кокетничает и вдруг случайно поймает твой взгляд - такой усталый, серьезный, даже немножко злой. Сразу заторопится:
"Извините, извините, я не могу!"
Фу!
А вечерами, надев темные очки, чтобы скрыть морщины под глазами, начесав височки, как семнадцатилетний "попс", старательно исполнял "казачок" и, как только он кончится, сразу падал в темном углу площадки, подползал под скамейку, нащупывал губами сосок кислородной подушки, спрятанной за оградой, в крапиве, открывал краник и долго тяжело, с наслаждением дышал.
Или даже сидел за праздничным столом, над тарелочкой со скользкими грибами, а думал все равно о ней.
"Так,- усмехался я,- с восьми до девяти - воспоминания о любимой".
И тут же морщился, как от ожога.
Потом сидел, покачиваясь, и, как молитву, бормотал одну и ту же, непонятную на первый взгляд фразу: "Отзовись хотя бы в форме грибов!"
Моя отрешенность сразу бросалась в глаза, успеха мне, естественно, не приносила, и спал я после таких вечеринок обычно на тоненьком коврике под дверью, как какой-нибудь кабысдох.
Переночевав так несколько раз и поглядев на себя в зеркало, я решил: "Хватит с меня этой веселой, легкомысленной жизни, уж слишком тяжело она мне дается!"
- Боже мой,- бормочу я,- какой я дурак! Мне обломилась такая прекрасная вещь, как любовь, а я ее закопал, а теперь что-то мечусь, выдумываю, ищу, когда у меня есть любовь!
Мое настроение резко улучшается, наступает совершенно лихорадочная веселость.
Неужели мы, умные люди, не можем взять из ситуации все хорошее - любимые наслаждения, любимые страдания - и не брать ничего неприятного, невкусного? Нам обломилась такая прекрасная вещь, как любовь, а мы делаем из нее муку! Не надо ничего подавлять! Ребята, это же ценно!
Я прихожу на Центральный телеграф - большой мраморный зал, дрожащий голубой свет из трубок над покрытыми стеклом столами. В окошко мне дают липкий конверт, пушистую, с родинкой, бумагу. Надо все написать, объяснить - это же так просто!
Но вдруг у меня появляется нехорошая усмешка. Почему, интересно, мы так обожаем с огромным трудом звонить и писать любимым из других городов, совершенно не любя это делать в родном городе? Неужели мы все так любим преграды?
Ну, задавил в себе, а зачем? Кто-нибудь от этого выиграл?
Потом я просто сидел, измученный, отупевший, подперев кулаками лицо, растянув щеки и глаза.
Она появлялась в свой обед, и шли в ближайший садик. Не блестящий садик, конечно, но все лучше того, в котором все мы окажемся через какое-то время. В садике функционировал клуб "Здоровье", и по газонам, вытянув лица к солнцу, закрыв глаза, стояли толстые люди в одних плавках. Некоторые из членов клуба медленно плыли в пруду. Во всем садике мы - только двое одетых. Блестит вода, блестят стекла, все блестит - ничего не видно. Мы щуримся, болит кожа лба.
На асфальте, под ногами - какие-то вздувшиеся бугры, шишки, покачивающие нас.
- Вот,- как всегда, усмехаясь, как бы не о том, сикось-накось говорю я,- покойники пытаются вылезти, но асфальт не пускает, держит… О, гляди - один все же вырвался, ушел!
Она идет рядом, думая о своем.
- М-м-м? - улыбаясь, не разжимая губ, вдруг вопросительно поворачивается она ко мне. Загорелое лицо, светлые глаза.
…И как она смеялась - тихо, прислонившись к стене, прикрыв глаза рукой. Потом поворачивается обессиленно - глаза блестят, счастливо вздыхает.
И еще - мы едем в такси, уже не помню куда, но уже почему-то грустно. Она вдруг поднимается с моего плеча.
- А вот здесь моя мама работает. Шестая объединенная поликлиника. Такая объединенная-объединенная,- тихо усмехнувшись, добавляет она.- О! - вдруг грустно оживляется.- Вчера была я в парикмахерской, там одна такая счастливая дурочка: "Знаете, мой муж так меня ревнует - даже заставляет прическу делать, которая мне не идет!" Посмотрели - действительно, не идет…
- Так ты приедешь? - добиваюсь я.- Ты вообще-то ездить любишь?
Она долго не отвечает, смотрит.
- Я вообще-то тебя люблю,- вдруг быстро произносит она…
Какой дурак!..
На краю садика был ларь, где мы в обед пили рислинг. Потом все закачалось, свидания стали нервными, быстрыми. Ушла любовь, и резко упал план продуктового ларя.
Темнеет…
- Кара какая-нибудь меня подвезет, автокара? - тревожно озираясь, говорит продавщица…
"Навсегда",- привычно убеждаю я себя. Почему, собственно, навсегда? Слишком старое, страшное, а главное, ненужное слово!
Не по-мужски? А, ну и пусть не по-мужски!
И вообще, несмотря на все прощания, я недавно снова к ней приезжал!
Выскочил из поезда холодным утром, бежал по бесконечным подземным кафелям, надеясь перехватить ее на пересадке, не успевал. Вбегал в переговорный пункт, все удивлялись моей одежде - все давно уже в пальто и плащах. Ставил монетку вертикально, попадал в щель…
- Приве-ет! - ласково говорила она.- Ты что, приехал?
- Выходи,- почему-то грубо говорил я,- увидишь: приехал или нет…
В садике перед этим прошел короткий дождь, намочив только верхний слой пыли, и этот слой прилипал к подошвам, и оставались сухие светлые следы на темной мокрой аллее.
И снова я нес какую-то ерунду! Вообще это очень на меня похоже - приехать за семьсот километров и говорить так небрежно, словно между прочим пришел из соседнего дома! И ей уже, наверно, начинает казаться, что приехать из другого города ничего не стоит.
"Кто, интересно, мне оплатит эти поездки?" - думал я, нервно усмехаясь.
- Спокойно,- говорил я,- нас нет! Ведь мы же расстались навсегда?
- Ага,- улыбалась она,- навсегда.
Потом… Мы сидим в каком-то дворе, на самой низкой скамейке в мире - доска, положенная на кирпичи, и пьем какое-то горько-соленое вино.
- А я тебя забыла! - вдруг говорит она.
- Конечно! - горячо говорю я.- Вечная любовь - ерунда! Никакая любовь не выдержит, если поить ее одной ртутью. Да-а. Как-то слишком четко все получилось! Чего нет - того нет. Ни разу так не вышло, чтобы чего нет - то есть! Уж не могла нам судьба улыбнуться или хотя бы усмехнуться!
"Хорошо говоришь",- зло думаю я о себе…
Я четко чувствую, что жив еще испуг: а вдруг она и вправду согласится, что тогда? Первый слой сомнений: она же замужем, зачем разбивать семью… Какая-никакая, все же семья. А какая - никакая? Слишком… спокойная? Но дело-то, если честно, не в этом. Просто я боюсь, что не продержаться нам с ней на таком высоком уровне, не суметь. В нас преграда.
Это и повергает меня в отчаяние.
- Может, все-таки…- говорю я.
Она, улыбаясь, качает головой. Мы поднимаемся, распрямляемся - все затекло, колют иголочки. За высокой стеной проходит трамвай. Откуда трамвай в этом районе?
Мы идем.
- Я уезжаю сегодня, сидячим,- говорю я, как последний уже аргумент, заставляя работать за себя километры.
- Ага,- спокойно говорит она, снимая пальцами с мокрого языка табачинку.
Полное спокойствие, равнодушие. А как ей, собственно, теперь себя еще вести?
От молчания тяжесть нарастает.
Перед глазами толчками идет асфальт, сбоку - слепящая вывеска: "Слюдяная фабрика".
- Ах, слюдяная фабрика, слюдяная фабрика!..