Содержание:
Юля. Толстяк и Пилигрим 1
Загадка для комиссара Мегрэ 3
Дядя Сеня Моряк 4
Пират, колбаса и поп 6
Поминки по Авдотье Сычевой 8
Беда 9
Валентин Сафонов
Ленивое лето
Новый Мир - небольшая деревня на берегу река Рановы в Рязанской области…
Из справочника
Юля. Толстяк и Пилигрим
Вечером возле нашего дома вскрикнула машина, разбудила меня и Грозного.
Он залился отчаянным брехом, прямо-таки с ума сходил на цепи, таская ее за собой по двору. Но надолго Грозного не хватило: сорвался на визг, потом и вовсе заскулил - жалобно и ласково, будто за грехи прощение вымаливал.
А я лежал в горнице и не хотел открывать глаза. Спать хотел. Какой-то красивый снился мне до этого сон, а какой - хоть убей, не вспомню. Может, еще приснится?.. Я повернулся с левого на правый бок. Но не тут-то было.
С кем-то заговорила на кухне мать, кто-то отвечал ей. О чем бубнят - не расслышать.
Да я и так знал, о чем.
Наверно, как не раз бывало, туристы припоздали в город уехать и просятся на ночлег. Сейчас мать проведет их в сарай, под соломенную крышу, а утром накормит молодой картошкой с малосольными огурцами, напоит чаем. И туристы - щедрый народ! - протянут ей в благодарность за ночлег и завтрак мятые рублевки, а мать будет отнекиваться, несогласно качать головой. Мол, ей это ничего не стоило, какая тут может быть плата… "Как не стоило, да вы что!" - притворно возмутятся туристы, а лица у них с утра будут такие же мятые, как и рублевые бумажки, и своим упрямством они переборют смущение матери. Навяжут ей деньги.
Каждый год одно и то же.
Тут я снова уснул. Долго ли, коротко ли спал - не знаю, но меня опять разбудили: кто-то пощекотал за ухом, поцеловал в лоб. Я раскрыл глаза и быстро закрыл их: лампочка горела прямо над головой. Но за короткую секунду успел я увидеть и узнать Юльку.
- Сестренка, - пробормотал я, - ты приехала? Здравствуй.
Она снова поцеловала меня, на этот раз в губы, провела рукой по моим волосам.
- Как ты облохмател, Сенька, ужас прямо! И какой большой стал. А я-то, дурочка, автомат тебе привезла. "Огонек" называется.
- Ладно, пусть автомат, - согласился я. - Однофамильцам своим отдам, Мишке с Люськой… Ты, Юлька, ложись здесь, в горнице, а я в сарай переселюсь.
Юлька гладила меня по голове, и мне было приятно, что у нее такая твердая и такая прохладная рука.
- Спи, Сенька, никуда не надо переселяться. Я, может, совсем ложиться не стану.
Она выключила свет и неслышно уплыла на кухню. Там, наверно, поджидала ее мать. А я как в черный омут ухнул - заснул без задних ног.
Утром, сквозь дрему, услыхал я, как разоряется на кухне мать.
- …он, подлец, поматросил и бросил, и с квартиры тебя согнал. А ты, кукушка, рада была стараться: матери в подоле снесу. Не порвется мать-то, двужильная…
Голос у матери… Трудно было узнать ее голос: он стал тонким и острым, как лезвие безопасной бритвы. И слов таких никогда в жизни я от нее не слыхивал.
"Значит, не приснилась Юлька, приехала. И беда у нее… Пропадет теперь сестренка - будет мать ее точить, не даст житья", - понял я. Уж кому, как не мне, знать матушкин характер.
Я спрыгнул с койки, прошлепал через горницу и застрял в дверях на кухню.
Мать шуровала ухватом в печи, гремела чугунками и кастрюлями: бум-дзеньк, бум-дзеньк. И сыпала слово за словом:
- Было тебе говорено: не разевай рот. Сошлись, живете - распишитесь честь по чести. А ты? Хвостом вертела: ах, он такой, он сякой, порядочный, честный… У них, кобелей, вся порядочность - токо потешиться, поиграть токо. Срам-то какой, люди что говорить станут…
Юля сидела у окна, уперев локти в стол, и за сомкнутыми на лице руками никак невозможно было рассмотреть ее глаза. Молчала Юля.
На табурете, у самых дверей, лежала коробка с игрушечным автоматом "Огонек". Я тихохонько взял ее в руки, распутал шпагат, достал игрушку.
- И не думай здесь оставаться, в доме тебе места нету, - кипела мать.
- Ты чего к ней привязалась? - подал я голос. - Пилишь и пилишь. Она вон и не спала с дороги.
- Как же, привяжешься к ней! Сама хоть кому на шею…
Мать осеклась, повернулась ко мне. Лицо ее раскраснелось от гнева и печного жара - хоть спички зажигай. Изумленно спросила:
- А это что еще за заступник? Во взрослый разговор нос суешь!
- То, что ты тут ей наговорила, антипедагогично, - сказал я. - До старости дожила, а не понимаешь.
Мать закричала как-то по-дурному, истошно. Замахнулась на меня ухватом. Я направил автомат в пол и нажал на спусковой крючок. Вспышки оранжевого пламени заплясали в прорезях ствола. Мать ойкнула. А я не стал дожидаться, пока она придет в себя и достанет ухватом мою спину - бросил автомат, нырнул ей под руку, выскочил во двор.
Грозный, гремя цепью, бросился ко мне, с размаху уперся лапами в грудь.
- Ну что, цыган, что, черненький мой, на волю хочешь? - потрепал я его за уши.
И расстегнул ошейник на нем.
- Эй! - окликнули меня.
У плетня, навалясь на него грудью, Колька стоял и посвистывал легонько: фьить-фьить. Ишь, соловей какой, только губы толсты для соловьиной песни.
- Кончай, - сказал я ему, открывая калитку. - Пошли!
- Здоров ты дрыхнуть! Пока добудился - язык высох.
- А я и не слышал тебя. Сам встал.
Колька нехотя отклеился от плетня, посмотрел на меня сверху вниз. Росточек у него что надо - ему бы в баскет играть. Метр девяносто один! Он самого себя из-за роста стесняется: я по нашей деревне в плавках хожу, а Колька длинные штаны с разными там бляшками и застежками "молния" носит. Кто не знает - ни в какую не верит, что Колька этой весной всего лишь восемь классов закончил. "Ты, Николай, продукт акселерации, ускоренного роста, - сказал ему однажды школьный физрук Аркадий Константинович, - а ведь тебе еще лет пять-шесть расти". Это каким же он будет, когда в мужика вымахает?
А я не расту почти, хоть убей, и всего-то моложе Кольки на год, тоже в восьмой перешел…
- На обрыв, Сенька?
- Куда ж еще!
Деревня наша у самой реки стоит, Новый Мир называется. Чудно мне показалось, когда в школьной библиотеке увидел я журнал с таким названием. Но журнал тот толстый, а в нашей деревне всего восемь изб. Все над рекой стоят, в воду смотрят окнами и крышами, отражаются в ней. Крыши знатные, из листового железа, а окна с резными наличниками. Только у Сычихи дом черепицей крыт, и цвет у черепицы необыкновенный, ярко-красный.
Можно искупаться, не отходя от дома: сполз в воду с мостков, на которых женщины белье вальками колотят, и - порядок. Но какое это купание, если с обрыва не попрыгать? А он, обрыв-то, не рядом - к нему еще идти надо. Мимо всех домов подряд, да по старой пересохшей балке, да по тропке в камышах… И мы пошли. Солнце уже прогрело луговину, ступать по траве было легко и радостно.
- Чего это у вас шумели-то?
Колька дышал мне в затылок. Мы всегда так ходим: я впереди, а он за мной. По-другому нельзя, смешно будет по-другому. Я не жеребенок, чтобы следом за длинноногим Колькой вприпрыжку скакать.
- Чего ты молчишь, Сеньк?
Я беззаботно махнул рукой.
- Шумели-то?.. Юлька не успела приехать - с матерью чего-то не поделила.
- А чего не поделила-то?
Я промолчал, и Колька успокоился. Тоже мне, сует нос не в свои дела.
У дома под красной черепицей лицом к лицу столкнулись мы с Сычихой. Никогда в жизни не видывал, чтобы Сычиха ходила, как ходят нормальные люди, - вечно бегом, да с каким-то воробьиным прискоком. Все спешит, спешит, а куда спешит? Старуха уже. Вот и сейчас - бежит, подскакивает, а в каждой руке по огромной сумке держит. И набиты сумки черными ковригами да белыми батонами.
- Здорово, тетка, - поклонился ей вежливый Колька. И я кивнул молча. - Много ль на-торговала-то?
Сычиха угрюмо взглянула на Кольку из-под черного, надвинутого чуть не на нос платка, пожаловалась:
- Как же, наторговала. Всю ночь глаз не сомкнула, а выручила грош.
Она повернула ключ в калитке и, скакнув, скрылась за ней. Колька толкнул меня в спину.
- Потеха, а?
- Чего?
- Всю ночь на вокзале просидела. Картошку молодую и огурцы продавала.
- Так что из того?
- Как что? Спекулянтка она, вот что! Деньгу с пассажиров гребет и гребет, а говорит, ничего не наторговала.
- Нам-то какое дело?
Колька покрутил пальцем у виска.
- Балда ты, Сенька. Вот у вас огурцы без пользы желтеют, и у нас желтеют. А продай мы их - тоже с деньгами были б. Я себе приемник на транзисторах купил бы. А ей, Сычихе, зачем деньги нужны?
Он замолчал, конечно, надолго. Колька хоть и длинный, а соображает туго. Замолчал и прибавил шагу, обогнал меня, и я, чтобы не отстать, поневоле побежал за ним вприпрыжку.
С обрыва в реку заглянуть - дух захватывает. Метров пятнадцать до воды летишь, когда прыгаешь, никак не меньше. А вода внизу - темная, черная почти, дна ни за что не увидишь.