А Комиссаров, отхлебнув из чашечки, сунул руку в карман своего пиджачка советского покроя и вынул оттуда вместо ожидаемой пачки, одну лишь сигарету, слегка погнутую. Глядя, как он потрясает спичечным коробком перед тем, как извлечь спичку, Александр осознал природу расположенности к этому человеку. Не этой, не столичной, тем более не клубной реальности был человек продуктом. Кругом все были одеты с тщанием, с тщеславием и в заботе об укреплении эго, а этот Комиссаров кое-как. Причем, не только к своей наружности, но и к сокровенному себе относился с альтруизмом - судя по утомленной озабоченности как бы военно-полевого лица - твердо очерченного, с вороненым отливом скул, впалых щек и надежного подбородка. Наружность провозглашала - что бы это в наши дни не означало - некий идеализм.
Пустив в сторону дым скверной сигареты, Комиссаров сказал:
- Я вот к чему. Хотите съездить в Венгрию?
С отсутствием и тени задней мысли утомленные глаза смотрели на Александра, который из всех вариантов ответа выбрал интонацию наименее заинтересованную:
- Отчего же? можно.
- Где-то по весне. Сезон подходит?
- Вполне.
- Дело в том, что нам спустили к исполнению. Под юбилей событий отправить к венграм поезд Дружбы. Столичной молодежи. От каждого района по группе, и вдобавок, чтобы не в грязь лицом - ну как бы элитарную. Творческую. Вот ее и формирую. Все жанры вроде бы уже представлены, а с литератором проблема.
- Их две тысячи в Москве.
- Со средним возрастом под семьдесят? Да их пора душить подушкой во имя возрождения родной словесности. А вы ведь самый молодой в столице. Я давно за вами наблюдаю. И не только как за автором. Молчите выразительно, и я бы сказал, содержательно. На собраниях в ЦДЛ. Невооруженным глазом видно: человек серьезный, с ним работать и работать… - Инструктор по молодой литературе посерьезнел. - Итак! Я вас включаю в список. Стоить будет восемьдесят рэ, вторую половину платит профсоюз. По силам? Тогда готовьте характеристику.
- Какую?
- А на выезд. Политически подготовлен, морально выдержан… Стандартную. Только чтобы с формулировкой: Рекомендуем к поездке в Венгерскую Народную Республику.
По совету динамика Александр посмотрел в иллюминатор. Горы кончились, но они еще были в Азии. Под крылом Аральское море сверкало ртутью, широко и влажно сияя берегом. "Гибнет наше море", - сказал за спинкой кресла таджик. Сосед его отозвался: "У нас, в Эстонии, думаете, лучше?"
Оба говорили по-русски, каждый со своим акцентом…
Империя!
Ежемесячник, где работал Александр Андерс, имел в патриотически настроенных кругах космополитическую (то есть, дурную) репутацию за то, что печатал не только русских авторов, но главным образом иноязычных - из "республик". В переводе. Радиус действия был у этого толстого журнала всесоюзный и назывался он "В СЕМЬЕ ЕДИНОЙ" (сокращенно: "ВСЕ"). Попал туда Александр не потому, что был таким уж страстным поборником "дружбы народов" в лоне "семьи единой", а скорее, в силу своей фамилии. Из-за нее другие журналы, наблюдавшие чистоту редакционных рядов, в трудоустройстве ему отказали. А "ВСЕ" - напротив. Взял.
"Анатомия - это судьба", - прочел университетские годы Александр у Фрейда. О том, что судьбой способна обернуться и фамилия, мать предупреждала его еще в шестнадцать лет, когда он получал свой внутренний паспорт. "Не понимаешь ничего! - сердилась мать. - Возьми я тогда, в тридцать седьмом, фамилию твоего отца, ты бы и не родился вовсе. Отправили бы вслед за ним, как дочь врага народа, и поминай, как звали. Иди и запишись Гусаров. Все дороги перед тобой открыты будут!.." С острым чувством унижения он пообещал ей записаться на фамилию отчима, но в паспортном столе милиции раздумал и остался тем, чем был: сыном погибшего в канун его рождения отца. Последним представителем эмигрантов из ниоткуда, когда-то возлюбивших империю Российскую и взявших курс на Петербург.
Сто лет спустя от предприимчивого рода этих паломников в страну Востока не осталось никого, кроме Александра - литератора хотя и русского, но с первых шагов на поприще попавшего в "космополиты" и обреченного на журнал "В СЕМЬЕ ЕДИНОЙ" ("ВСЕ").
К нему там, кстати, относились хорошо. Настучав в редакции характеристику на самого себя ("политически выдержан, морально устойчив"), он без проблем получил первые рекомендации для зарубежной поездки - ячеек профсоюзной и комсомольской. Однако Главный, о братской Венгрии услышав, внезапно впал в истерику с дрожанием рук, с непопаданием фильтра сигареты "Новость" в мундштук и с востребованием у секретарши Тани капель Зеленина после визита сотрудника.
- Не подписывает?
- Нет.
- Чем мотивирует?
- "Они по заграницам разъезжают, а мне в Энергетик некого послать".
- Да уж, разъезжают, - сказал начальник отдела Бовин (он же парторг журнала). - Сам так после своего Цейлона еще не обесцветился… Но ничего. Отхлынет. Старые большевики - вот те специалисты мордой об лавку. А он-то как раз подпишет. Это я знаю причину. Это Булат ему отказал. Туда ведь, в Энергетик, как в песне: только самолетом. А Булат не летает. Ты не знал? Не летает Булат.
И Главный подписал. Потому что Александр не был анемичным существом противоборствующего пола с внебрачными детьми и внеурочными регулами - как не имел по молодости и сердечной недостаточности. Потому что, все зная про "Аэрофлот", Александр тем не менее летал. Потому что перед Венгрией - пока суд да дело - обязался он посетить Энергетик и его всесоюзную ударную стройку и написать о героях интернационального труда.
Следующей рекомендательной инстанцией был райком ВЛКСМ. Выездная комиссия там собиралась по пятницам и под началом первого секретаря. Этот крутолобый босс иногда посещал в писательском клубе собрания литераторов, еще не вышедших из комсомольского возраста, - поэтов, в основном. Во весь голос требовал он от "тихих лириков" немедленной политотдачи, неизменно срываясь на непристойные вопли: "Всех вас на БАМ загоню!" У себя же в епархии, согласно Комиссарову, "превышал по части орального секса", круто склоняя подвластных комсомолок к своей перманентной эрекции - побочному эффекту синекуры. На комиссию Александр шел с известным замиранием. Однако райкомовская трудовая неделя с ее эрекциями и гратификациями завершалась, и там, в растленной атмосфере, в полуподвале, его дело за красным столом решилось мгновенно. Первый секретарь и не взглянул на него, передоверив одной из сотрудниц выездной вопрос, единственный (на который Александр тут же и ответил: "Янош Кадар"), после чего характеристика переместилась из одной папки в другую, а в понедельник он уже получил ее на руки - с печатью и личной подписью эротомана.
Оставалось взять райком КПСС с выездной его комиссией - стальной когортой "старых большевиков". На эту комиссию его обязан был сопровождать парторг первичной рекомендательной инстанции - журнала.
- Пробьем! - вселял оптимизм Бовин. - Ну, что сенильные мозги способны противопоставить? Допустим, фамилия насторожит. А мы им скажем: наша эта фамилия! Многонациональной России нашей, коей неотъемлемой частью является многострадальное карело-финское меньшинство, чухна и лопари, откуда, запомни, вышел твой дед, путиловский рабочий, стихийный большевик, который видел Ленина, а может быть, и Зимний брал… Не брал? Ну, может, Учредительное собрание там разгонял?
- Какое там! - печально-честно отвечал на это Александр. - В то время прапорщик "до победного конца" сражался с австро-венграми за Единую и Неделимую. За что Чрезвычайка питерская и сунула его потом в "Кресты"…
- Недоказуемо за давностию лет! Стихийного большевика проглотят! Архивов никто не станет поднимать, тем более что их, скорее, уже нет… А что еще? Излишне молод для условий заграницы? Пусть только заикнутся - уж тут мы им приложим по съемным челюстям. Что партия, мол, учит проявлять заботу по отношению к молодой, к тому же творческой интеллигенции, ожидая еще более высоких от нее свершений, а что же мы, товарищи? Когда еще французом сказано: "Загранпоездки формируют молодежь". Неужто ее до старости держать нам в камере обскура?.. Нет-нет, не так! Похерить. Обстоятельно и солидно: что как раз и нужно поддержать молодого и растущего бойца идеологического фронта в стремлении расширить духовный кругозор хотя бы до пределов социалистического содружества. Как сказано народом: путешествия формируют молодежь. И в данном случае поездка лишь на пользу в деле формирования будущего коммуниста, которому, по примеру дедов и отцов, еще предстоит проявить себя в условиях все обостряющейся борьбы идеологий и систем. Ничего, он им выдаст! К стенке припрет - их же догмами. Слова сами придут, а вместе и напор необходимый, потому что в данном случае цель бескорыстна и, как в 60-е, чиста, а ко всему вдобавок знал Бовин, что антисталинская глыба его тела, распирая кожаную куртку не только нажитым в застое животом, но и в плечах, еще не сдавших, биополем своим агрессивным усугубит неотразимую аргументацию. У, пауки… Но мы с тобой их не боимся. Задавим!
Сдав голубой пластмассовый подносик с остатками авиапищи, Александр шершаво потерся щекой о смятый подголовник и снова закрыл глаза. Во сне он пересек по воздуху отмеченную магнитофонным гидом границу Азии с Европой.
Над Сталинградом, объявленным торжественно и громогласно, он, весь в испарине, вернулся к бытию, но не успел. Шторку иллюминатора заклинило сбоку, и Волга, первая река Европы, и город ее герой - остались позади, а жаль.
Но тут же вспомнил: предстоит Европы река вторая и город Будапешт.
В канун отлета Александра в Азию их вызвали в райком КПСС.