- Но как же так?! - возмущенно воскликнул Кадровик, понимая, что он наконец нащупал уязвимое место. - Как же так?! Ради какого-то сомнительного "урока" вы готовы оставить погибшего человека на неопределенное время в морге?!
- Что значит "оставить"? - насмешливо удивляется голос в трубке. - В каком смысле "оставить"?
- Оставить ее неопознанной, непохороненной - и все для того, чтобы вы могли заварить свою кашу?
- Вот что, любезный. - Кажется, голос впервые выходит из равновесия. - В отличие от вас, я за каждым конкретным случаем вижу прежде всего общий принцип - низкий уровень общественной и личной порядочности наших преуспевающих богатеев, которые топчут на своем пути всех остальных. Идут по трупам. А об этой женщине вам нечего беспокоиться. Ей уже не важно, она может оставаться там хоть навечно. Я видел таких мертвецов, которые неделями ждали, пока их опознают и похоронят. Это морг при университетской клинике, они там умеют сохранять человеческое мясо…
- Просто невозможно поверить! - гневно говорит Кадровик. - Вы называете умершего человека "мясом", а сами выступаете в крестовый поход против крупных предприятий из-за их, видите ли, "неуважения к умершим"!
Музыка в трубке неожиданно смолкает.
- Уважение к умершим? - В голосе Змия звучит неподдельное изумление. - Вы полагаете, что я сражаюсь за уважение к умершим? Нет, господин хороший, вы ни черта не поняли. А мне-то казалось, что вы уже уловили, что меня нисколько не занимает ваше идиотское "уважение к умершим". Видите ли, граница между живыми и мертвыми абсолютна. Мертвец - это просто неодушевленная материя, и всё. Уважение, страх, вина - всё это относится только к нам самим. Мертвые тут ни при чем, они в этом уже не участвуют. Уж вам-то, как начальнику отдела кадров, полагалось бы понимать, что все несчастья и боль в нашем мире порождены не отсутствием уважения к умершим, а недостатком внимания к живым. Той невыносимой легкостью, с которой вы забываете о почему-то не вышедшем на работу человеке, отказываетесь признать его своим в уверенности, что тотчас найдете ему замену среди других безработных, и так далее. Но я, если мне хочется выжать из нашего скучающего, равнодушного читателя хотя бы толику боли и возмущения всем этим, - я должен оставить эту погибшую женщину безымянной еще на несколько дней. Что поделать, таковы времена. Даже самый высокий принцип приходится растворять в ложечке скандала… Можете мне поверить, если бы не их вонючая щепетильность, этих типов в нашей редакции, я бы и фотографа своего непременно послал, чтобы он сфотографировал ее в морге. Этот мой приятель там, патологоанатом… он сказал… ну, выразился в том смысле… что эта ваша погибшая была если не совсем красоткой, то уж наверняка очень интересной женщиной…
- Интересной?! - Голос Кадровика дрожит от негодования. - Как вам не стыдно так говорить! Может, вам ее даже показали по дружбе, а?! "Красотка"?! "Интересная женщина"?! И это вы говорите о погибшем человеке?! Да вы оба просто тронутые, вы и ваш приятель! Недаром я сразу почувствовал в вашей статье что-то безумное…
На другой стороне провода слышится довольное хрюканье. А если даже так, что из этого? Когда всё в стране разваливается, может, с этим только так и нужно бороться - с помощью безумия? Впрочем, честности ради, следует признать, что слова приятеля о красоте погибшей женщины действительно были одной из причин, заставивших его поглубже копнуть это дело. Но господин начальник отдела кадров не может не понять этого, ведь он наверняка говорил с погибшей, когда принимал ее на работу.
Как начальник отдела кадров он возмущен попыткой Журналиста каким-то образом связать его с погибшей. В пекарне два цеха, триста двадцать человек работают в три смены, кто может их всех запомнить?
- Может быть, вы мне хотя бы ее имя назовете? Кем она у вас работала? В ее личном деле наверняка есть фотография, я мог бы присоединить ее к статье. А может, присоединим ее к вашему извинению, а? Это оживит историю, да и у читателей возбудит добавочный интерес…
- Значит, вам фотографию? И имя тоже? Оживить историю? Забудьте об этом! Вы не получите никаких дополнительных данных, пока не согласитесь отозвать свою статью или, по крайней мере, изменить ее злобный, оскорбительный тон.
- Отозвать? Да нет, статья моя крепко стоит на обеих ножках. А вот меня вы надоумили. Я, пожалуй, действительно еще немного поработаю над этой темой. Интересно было бы выяснить, как это у вас в пекарне увольняют сотрудника и одновременно продолжают платить ему зарплату? И вообще, я думаю, что из этой истории можно еще кое-что выжать. Люди любят читать о жертвах терактов, это не что-то там далекое и чужое, это реальное и возможное, они тут же примеряют всё на себя. Посмотрите сами на тех, кто приходит сразу после очередного взрыва в кафе, - у них в душе отчаяние, протест, но на лицах - этакая горделивая приподнятость: вот, мол, мы снова здесь, мы не поддаемся страху, жизнь продолжается вопреки всему. М-да… Кстати, всё хочу вас спросить - что это вы так воинственно настроены против меня? Мы ведь с вами, между прочим, старые знакомые. Да-да… Думаю, если б мы встретились лицом к лицу, вы бы сразу вспомнили, что много лет назад мы даже сидели однажды рядышком на лекции по греческой философии. Так-то… А знаете, я ведь удивился, узнав, что вас вдруг назначили начальником отдела кадров. Вы казались мне совсем не подходящим для этой работы. Но потом мне объяснили, каким образом вы заполучили эту должность, и меня уже не удивило, что эта женщина затерялась среди ваших бумажек… Наверняка какая-нибудь уборщица…
- Это вас не касается…
- Ничего, когда вы завтра появитесь у нас в редакции, вам волей-неволей придется назвать ее имя…
Кадровик почти физически ощущает, как его сжимают змеиные кольца, и ему уже жаль, что он вообще затеял этот разговор.
- Кто вам сказал, что я у вас появлюсь? Мы, может, вообще решим не отвечать на вашу клевету. Проигнорируем ее, и кончено. Вот так…
Глава восьмая
Теперь уже он ощущает не одну только вяжущую, давящую усталость. К его усталости присоединился еще и острый голод. К тому же ему не терпится проверить, вернулась ли дочка наконец домой. Но сначала он отправляется в туалет, сполоснуть лицо, вспотевшее от разговора. Однако мужской туалет занят - здесь возится какая-то новая уборщица, которую он видит в своем отделе впервые, молодая, пышноволосая женщина. При виде мужчины она смущенно отступает в сторону - видимо, не ожидала, что в это позднее время кто-то из сотрудников еще работает. Он приветливо улыбается ей и проходит в женский туалет. По его личному приказу здесь недавно поставили большое, в человеческий рост, зеркало, чтобы сотрудницы могли видеть не только свое лицо, но и всю фигуру. В безмолвной тишине рано подступившей осенней ночи он пристально рассматривает себя. Мужчина тридцати девяти лет, сильный, хорошо сложенный, хоть и не особенно высокий, с короткой, ежиком, стрижкой - памятка сверхсрочной армейской службы. Застывшее, усталое, мрачное лицо. И глаза - сузившиеся в какой-то непонятной обиде. "Что с тобой?" - с молчаливым упреком спрашивает он свое отражение, которое продолжает недовольно и хмуро смотреть на него. Неужто это всё из-за трусливых капризов Старика? Или из-за этой лживой статейки с циничным упоминанием о его разводе? Теперь ему уже совершенно ясно, что Журналист куда хитрее и изворотливее, чем он думал. Такой ничего не уступит и ни слова в своей писанине не изменит. И если они завтра же не пошлют в газету самое недвусмысленное извинение, он непременно продолжит ковыряться в их кишках. А там, глядишь, на следующей неделе появится еще один пасквиль. Как только ему станет известно имя погибшей, он наверняка найдет путь к людям ночной смены и отыщет себе там очередного информатора с такой же легкостью, как нашел его в морге. Настучал же ему кто-то о связи между его разводом и назначением на новую должность. Нет, конечно, не Секретарша настучала, в этом он уверен. Не потому, что она так уж уважает его, просто не станет порочить отдел, в котором сама же и работает…