– Нет, – заявила Люся категорично, не желая на эту тему даже шутить. – Счастье "в запас" не бывает. Протри глаза и посмотри на Емила… Оно бывает только таким!
Утром, отправляясь в последний путь, на Москву, выяснили, что ночью Емилу зачем-то понадобилась наша Дуля, кажется, с ее помощью он замерял глубину речки и чуть нашу любимицу не утопил.
А потом они вдвоем… С кем? Ну, с кем-то вдвоем сидели на той же Дуле у костра, подложив для мягкости наш походный спальный мешок…
– Вот кто свидетель нашей ночи, – с нежностью произнес Емил, возвратив Дулю в багажник и погладив ее рукой.
Так гладят женщину.
А далее произошло то, что происходит в конце каждого, даже самого распрекрасного путешествия. Мы разъехались, разбрелись кто куда: Борис с Люсей к себе в Жуковский, где они живут и трудятся, а Емил уехал в свою Болгарию, в теплый тракийский город Пловдив…
Ну а я остался в Москве.
В Москве… Но с Дулей.
Далее же случилось вот что.
Однажды позвонил мне Толя Злобин, бывший фронтовик, а ныне мой коллега-литератор. Сказал, что он приезжал в поликлинику, да вот вспомнил, что я рядом живу, и решил заглянуть. Сейчас он возьмет бутылек и придет, чтобы потолковать о жизни.
– Да у меня все есть, – сказал я Толе. – У меня корыто под завязку и закусь. Не теряй времени, заходи!
Толя объявился через полчаса. Снимая куртку, озирался со словами, что давненько здесь не был, и… Тут он умолк, будто поперхнулся, вывернув голову в сторону письменного стола, который хорошо проглядывался из прихожей через распахнутую дверь.
– Что это… у тебя? – спросил, вытягивая шею и округлив глаза. Можно было подумать, что встретил у меня в квартире тигра.
– Где? – удивился я, озираясь и недоумевая.
– Да вон… На столе!
А на столе, посверкивая гладким холодным боком, красовалась моя Дуля.
И я сказал:
– Это… Дуля…
– Дуня? – не расслышал он. – Какая еще Дуня? У него даже воздуха не хватило, чтобы произнести целиком всю фразу.
– Ду-ля, – повторил я. – Для украшения. Сувенир, так сказать… Из Прибалтики…
– Кто – для украшения? – произнес Толя странным голосом, делая шаг назад и дергая при этом ручку входной двери, которая не сразу ему поддалась.
Так с курткой в руках и исчез, только быстрые шаги простучали на нижних этажах лестницы.
А вскоре раздался телефонный звонок. Я услышал Толин голос и понял, что он крайне взволнован.
– Я удрал как последний трус… – сказал он. – Но послушай меня… Ты меня слышишь?
– Слышу, – подтвердил я.
– Так вот, у тебя на столе снаряд… Ты меня хорошо слышишь?
– Ну конечно, слышу, – повторил я.
– Заряженный боевой снаряд! – прокричал он прямо в трубку, так что мембрана зазвенела.
– Но, Толя, – отвечал я бодро, хотя внутри что-то кольнуло. – Это головка, которая безопасна…
– Послушай старого артиллериста, который прошел войну! – перебил он сердито. – Это снаряд очень крупного калибра… Где ты взял его?
– В лесу.
– Вот и отвези его поскорей в лес!
– А он что же? – спросил я, настораживаясь. – Он и сейчас может…
– Конечно может! – заорал он в трубку. – И ваш дом взлетит на воздух! А у тебя, между прочим, дети! Кстати, где они?
– Детей здесь нет, – отвечал я упавшим голосом. Разговор о детях меня сразу отрезвил.
Я пришибленно молчал, а Толя стал подробно объяснять.
– Ты должен немедленно, сейчас взять подушку, одеяло, шубу, ковер… Ну, что помягче, в них (только в них!) завернуть свою Дулю и так, на цыпочках, нежно, как цветок, как грудного ребенка… перенести в машину… Но все это, – повторил он, – делать не дыша…
– А если милицию позвать? – задал я дурацкий вопрос.
– Зови, – произнес он угрожающе. – Приедут, когда поздно будет… А если поспеют, то оцепят дом, выгонят всех на улицу. Да задергают с допросами… Ты этого хочешь?
– Этого не хочу, – сказал я правду.
– Тогда не тяни. Черт ее знает, твою Дуню…
– Дулю, – тихо поправил я. И, желая хоть что-то возразить, добавил: – Ведь до сих молчала…
– Все мы молчим, пока не взорвемся, – зло отреагировал он.
"Вообще-то она не такая", – чуть не сорвалось у меня с языка, но сообразил, что Толя может напоследок и обматерить.
Я перевел взгляд на Дулю: отблескивая на солнце холодным серебром, с золотыми ободками, она не казалась страшной. Современный, как сказали бы, дизайн, его жалко было рушить.
Я со вздохом взял Дулю под мышку и направился к выходу, но у лифта вспомнил, вернулся, замотал ее в детское одеяло, которое подвернулось под руку.
У подъезда попался сосед, из разговорчивых. Пока он что-то у меня выспрашивал, я весь издергался, руки онемели от тяжелой ноши.
– А ты чего в одеяле-то носишь? – вдруг спросил он. – Случайно, не помидоры?
– Помидоры? – повторил я тупо. – Почему помидоры?
– Просто в нашем доме живет один тип, так представляешь, он все время носит в одеяле помидоры…
– Нет у меня помидоров, – злобно отвечал я. И добавил: – У меня Дуля…
– Ах, вон что, – произнес сосед с пониманием и при этом почему-то мне подмигнул.
Я торопливо залез в машину, Дулю положил рядом, на переднее сиденье, и вырулил на трассу. Через несколько часов езды, когда пошел сплошняком лес и не стало видно жилья, я свернул на боковую дорогу, а проехав еще десяток километров, снова свернул на глухой проселок, который и привел меня к уютному озерцу.
Я присел на зеленом бережке, наслаждаясь тишиной и безлюдьем. Не часто встречаешь, даже когда ищешь, такие заповедные места. Сюда бы на рыбалочку, да Бориса с Люсей взять, да Емила, да корыто… Да лодочку и Дулю…
Я вдруг вспомнил, зачем приехал. Извлек из машины Дулю, развернул, положил на траву. Оглядел заливчик, чтобы еще раз убедиться, что я совершенно один. Поднял Дулю, чмокнул ее в тупой холодный носик и произнес не без чувства:
– Спасибо за все.
За что – знал я один.
Да за то хотя бы, что не рванула, как ей от роду полагалось, и не разнесла нас вдребезги!
Я снова оглядел сверкающий под солнцем заливчик. Он был прекрасен.
"А ведь могла бы это сделать столько раз…" – подумалось, и похолодела спина. Впервые до конца ощутил опасность. Она ведь могла рвануть, когда ей вздумается. И – когда мы ловили рыбу, и – когда гремела в багажнике и билась об инструмент, и – когда цепляла ее ногами бдительная наша милиция… И даже когда на ней восседал у костра наш болгарский другарь Емил с неведомой красоткой… Восседал, а может, подкладывал ей под голову или под спинку…
Впрочем, нет. Только не тогда. Тогда была любовь. А счастливые живут по своим законам.
Я размахнулся и швырнул Дулю в воду.
Она, как судачок, сверкнула серебряным боком и ушла навсегда на дно.
– Дуля булькнула… Булька дулькнула… – проборматывал я на какой-то непонятный мотив весь обратный путь.
Дорога показалась мне куда короче.
Вернувшись, я набрал телефон Толи, и он вскоре приехал.
Снимая куртку, раз-другой все-таки глянул из прихожей в сторону кабинета, где на самом видном месте на письменном столе недавно пребывала Дуля.
Не увидав ее, Толя успокоился.
Мы сели за стол.
– За что пьем? – спросил Толя.
– За Дулю, – сказал я. – Буду о ней скучать.
– Но ты… Глубоко ее утопил?
– Очень глубоко… Она, как Кощеева смерть, хранится на дне океана!
– Не Кощея, черт бы тебя побрал, а твоя! Твоя! – И добавил: – Вот теперь доставай свое корыто… Как оно, булькает?
– Булькает, – ответил я уверенно.
С тех самых пор, как корыто оплошало, я доливал его каждый день.
Достал, потряс, чтобы лишний раз убедиться: булькает на все пятьсот граммов.
Мы налили и выпили за Дулю, царство ей небесное.
И вот теперь, когда почти не было страшно, я все-таки сказал то, что хотел:
– Красивой была… Дуля!
– Оружие… Оно… Впечатляет, – согласился Толя. – Но почему… все-таки Дуля?
– Не знаю, – сознался я. – Может, она на дулю похожа?
– На что? На что?
– Ну, на эту… На грушу, что ли?
– Ох, я бы тебе объяснил, на что она похожа…
– Не надо. Будь здоров, – сказал я моему спасителю.
– Нет, сперва твое здоровье, – предложил Толя. – Ты согласен, что за твое здоровье надо крепко выпить? И мы выпили. Я накапал в золотой колпачок "Плиску":
– Будь здоров, спаситель. – Это Толе. И далее за Бориса… Один нашел, подарил мне Дулю, другой забрал. Впрочем, пока эта рукопись создавалась, ушел и Толя, тихо, незаметно. Но тогда, в лифте, я так далеко не заглядывал. Да и кто мог бы представить, что наступит такое время, когда наш брат литератор будет исчезать из жизни без следа, опадая, как листья с мертвого дерева…