Во всяком случае, я эгоистично даже думать ни о чём таком не хотел. Высокомерно усмехался, когда слышал о подобном от знакомых… бывают же горемыки! У нас, во всяком случае, ничего подобного нет… уж если я стараюсь делать всё на отлично - то уж взрослые могут как-нибудь поддерживать в своей жизни порядок?! Надеюсь!..
Помню утро среди мокрой сирени, летом в Пушкине - родители слегка поссорились, мы собирались вместе в Екатерининский парк, а теперь вроде идём почему-то лишь вдвоём с отцом… но вот отец, крякнув, решительно возвращается, я краем глаза смущённо вижу, как он обнимает маму на приподнятой стеклянной террасе, а она обиженно отворачивается… в результате мы почему-то идём вдвоём с мамой… всё то лето мы ходили в парк с мамой - видимо, отец пошёл после некоей ссоры, слегка демонстративно… но пошёл я всё-таки с мамой!
Помню торжественную екатерининскую балюстраду, тускло-блестящие зеленовато-тёмные бронзовые скульптуры над обрывом… доносящаяся волнами музыка из "музыкальной раковины" - эстрады белого цвета.
Потом - переход по дощатому мостику над красивой парковой канавкой, выход на широкое Розовое поле, обсаженный кустами роз… на дальнем его краю нависал, как тёмная горная цепь, - Большой Каприз с ажурной восточной беседкой на самом верху… Каприз отделял Екатерининский парадный парк от глухого, таинственного Александровского.
Футбол… Лишь в те ранние годы я относился к нему с волнением, значительно превышающим то, что происходило на поле. Но - тогда!.. Встречались каждое воскресенье - постоянно и упорно - лётчики в красных футболках и моряки в тёмно-синих. Волнение подогревалось глухими слухами о смертельной вражде между лётчиками и моряками, оставшейся с войны, о кровавых драках между ними… и от игры ждали чегото такого… Помню феноменальный гол, забитый длинным моряком с центра поля, помню, как шаркнул мяч по сетке сверху вниз… Напряг был, но драк не было. Помню свою странную, необъяснимую любовь к четвёртому номеру в команде лётчиков - складному невысокому блондину, стриженному ёжиком… не могу объяснить, что меня заставляло замирать ещё по дороге… играет ли он?!
Один только раз я с волнением приблизился к своему кумиру… сев в перерыве на траву, он курил с товарищами. Вблизи он оказался грубее, но мат и хриплый хохот почему-то не отвратили меня!
Он сидел в красной футболке, упираясь белой рукой в траву.
- …Дураки красный цвет любят! - проговорил кто-то, и все хрипло хохотнули. Я медленно попятился, счастливый, что коснулся отчаянной мужской жизни.
Потом мы с мамой шли обратно, низкое красное солнце просвечивало поднятую гуляющими пыль.
Шли торжественные, с музыкой праздники - День рождения Пушкина, День Военно-Морского Флота… вот тогда, вроде бы, и разыгралась великая драка, но я не видел её… всегда почему-то я в стороне от глобальных событий!
Потом - снова осень, и гулкий наш дом на Сапёрном, от которого за лето я слегка отвык. Отец с матерью спорят (моё воспитание их занимает всерьёз) - коньки или лыжи мне покупать.
- Разумеется, лыжи! - у мамы есть уже привычка поднимать бровь.
- На лыжах работает и плечевой сустав, и грудь! - мать красиво выпрямляется, показывая "лыжника". - А на коньках, - она вся опадает, - сгорбленный, скукоженный…
- Нет, коньки! - больше из веселья и упрямства возражает отец, весело бьёт кулаком по колену, хохочет.
Мать снова долго и упорно объясняет: "Насмешки и юмор нужны в другом месте - а тут решается вопрос по существу!" - она откидывает голову, отец хохочет.
…Ну что ж - некоторое расхождение тут имеется, но это всё пока ещё нормально: оба взволнованы развитием сына, приводят аргументы… абсолютно нормально!
Непоправимое начнётся потом - и не без участия сил извне. Почемуто в нашем государстве считается, что человек толком не пожил, если жизнь его два-три раза не перевернётся и если он при каждом перевороте не потеряет всё, что имел! Власти просто колотит от нетерпения… перевернуть! Всё перевернуть!.. Все прежние правители всё сделали не так!
И вот пришло и к нам. Глухие разговоры в соседней комнате, у высокой батареи, согревающей нашу семью, шли теперь до глубокой ночи - под них и засыпал, и случайно проснувшись в темноте, слышал сдержанные, тревожные голоса.
Мать не зря то и дело говорила про отца: "Ну - блаженный! Ну просто - чистый блаженный!" - то с добродушной насмешкой, то с досадой. И отец, действительно, видимо, не очень хорошо ориентировался в разного рода интригах - в результате оказался вытесняемым из Всесоюзного института растениеводства. Институт этот был знаменит, красовался на Исаакиевской площади в роскошном здании бывшего Департамента земледелия, уже тогда имел мощные международные контакты - и работать в нём, соответственно, должны были люди, знающие тонкое обхождение и политес, и одновременно - крепкие подводные связи в тех величественных зданиях, которые правили тогда, да и теперь правят, нашей жизнью. Отец явно всего этого не учитывал, наивно полагая, что в научном институте достаточно заниматься лишь наукой; а она-то как раз играла последнюю роль! Вот - связи со всеми женщинами отдела, которые при случае встанут за тебя стеной, или поездки на рыбалку со звякающими пакетами в компании сильных мира сего… это да! Всего этого отец не делал, по своей исключительной духовной лени, передавшейся, кстати, и мне: просто нет никаких сил заняться тем, что тебя абсолютно не интересует! Взирая на шустрых людей, я (как и отец) не могу избавиться от изумления: как это люди могут делать такое, что в самом страшном сне не приснится! Но - люди могли, а отец не мог, и оказался вытесняемым, дружеская его компания оказалась подобрана не из тех, кто правит… дни его в институте были сочтены - об этом они и говорили с мамой ночи напролёт: неужели ничего нельзя сделать, ведь рушится жизнь? И хмурая, встревоженная в те дни мама оказалась права в своих самых дурных предчувствиях: прежняя счастливая жизнь действительно кончалась. Поскольку научных, а также бытовых придирок к отцу было не найти, всё было сделано на уровне более высоком, как это было принято тогда. Тяжёлое словечко "надо!" было начертано на знамени эпохи - люди с каменными, суровыми лицами вызывали к себе в строгие кабинеты, и доверительно говорили: "Надо!" - и это уже не обсуждалось. При этом каменные эти люди, то и дело бросавшие людей в страшные пропасти, сами редко когда шли на какие-либо подвиги, их задачею было - кидать других и при этом как бы вдохновлять. Считалось, что слово "надо" приводит людей в бешеный экстаз, состояние счастья!
Конечно, мой взгляд был устремлён как всегда куда-то не туда - и драматического момента ухода отца я не помню - тем более, как это и бывает в жизни, всё было несколько размазано во времени, в пространстве и эмоциях… вроде, папа оставался с нами (как же иначе?!) - просто он работал теперь в другом месте - директором селекционной станции "Суйда", где-то за Гатчиной, примерно в двух часах езды… ничего вроде страшного… но на самом деле - всё уже безжалостно разорвалось, - хотя всё ещё продолжало пульсировать, как пульсирует некоторое время разорванное сердце.
Сначала отец ещё ездил туда-сюда каждый день. Вставал где-то в половине пятого, где-то за пределами сознания, когда все обычные твои чувства и отношения как бы отсутствуют или резко искажены… одевался, брился, что-то жевал и выходил в неуютную тьму… в семь утра уже надо было быть в жуткой дали, у здания правления станции на распределении нарядов. Как директор он обязан был присутствовать на этой церемонии каждое утро, и всегда это сопровождалось душераздирающими драмами - как всегда у нас, всего катастрофически не хватало, а борона так была всего одна на все отделы. Кроме того, ещё нужно было строить здание для этих отделов, теплицу и лабораторию… никаких строительных управлений не существовало тогда, строить надо было так называемым хозспособом, то есть из ничего! И всё остальное, накопившееся там, рухнуло на отца, - у хозяина покосился дом, у женщины украли курицу - и всё это неслось ему: "Кушай, начальник!" И после всего этого (а завтра день будет не легче!) нужно было ещё размеренно шагать снова через тьму - два километра до станции, и в холодном тёмном вагоне, пропахшем едким дымом, трястись два часа до города - в семью, ведь он был её главой - и там ещё ждут какие-то сюрпризы, а завтра снова вставать в пять часов, и всё сначала!
Помню, - как мы уже довольно поздним вечером сидим в нашей тёмной комнате перед телевизором, и появляется отец: согнутый, стонущий, бледный - так и не разгибаясь, опускается на стул и, морщась, смотрит глупости, которые кажут по телевизору. Помню, как два одноклассника, оказавшиеся у меня в один такой вечер (телевизор тогда был редкостью) - испуганно переглянулись при появлении отца… явно что-то чрезвычайное, такое, чего нельзя видеть, вошло в комнату. Больной его желудок - больной ещё с тех пор, когда он работал после института в Средней Азии, - при новом суровом повороте его жизни снова разгулялся… боли пошли сильные… главное - за весь день негде было поесть: столовой ещё в посёлке не было, а в дома его не звали, злобно считая, что уж директор-то, ясно, - купается в роскоши, не им чета! А директор явно загибался! Бабушка наливала ему супа, а он с новым стоном, теперь уже довольным, хлебал дымящуюся жидкость… спал он навряд ли спокойно… сколько проблем и страданий с каждым часом приближалось к нему! Потом он не смог уже приезжать ежедневно… я поехал к нему…
Наверное, есть люди, которые твёрдо реагируют на всё, но я (и думаю, мой отец) - не относились к таким.