Я окидываю парня взглядом с головы до ног. До сих пор я смотрел ему только на голову. Потому что так принято, когда с кем-нибудь разговариваешь. Только теперь, когда я разглядел его в деталях, я увидел, какой он худой. Почти скелет.
На нем черные узкие джинсы и такая же черная тонкая рубашка с воротничком-стойкой. Несмотря на это, он не вздрагивает от порывов океанского ветра. У него руки пианиста: тонкие и нервные. С длинными пальцами и темно-синим узором выпуклых вен.
"Ты живешь один?"
Годзилла не удостаивает меня ответом. Но я чувствую, что его вчерашнее отношение ко мне изменилось. Я его больше не раздражаю.
"Ты просто скажи, какие вопросы не надо задавать никогда, и мы не будем больше к этому возвращаться".
"Вопросы задавай сам себе, голубчик. Если они у тебя есть".
"Чего-чего?"
"Чем я питаюсь. Где я живу. Ты спрашиваешь об этом, чтобы разговориться, чтобы установить со мной контакт, и это крайне любезно с твоей стороны. Ну и к чему все это, по-твоему, приведет?"
Тут я, действительно, не очень понимаю, к чему он клонит.
"Почему ты не спрашиваешь о том, что тебя действительно интересует?"
"Может быть, потому, что я это уже сделал? Я уже спрашивал тебя, зачем ты носишь этот пакет на голове".
"Это не то, что ты хочешь знать на самом деле".
"Да?"
"Да. В реальности ты хочешь знать, что я собой представляю".
"Ну, есть такой момент".
"Не есть момент, а именно так и есть. И я тебе уже ответил на этот вопрос. Я - Годзилла. Я - чудовище, если ты еще не понял, я навожу на людей страх, ужас. Есть такая профессия".
"Но я же тебя не боюсь".
"Ты не люди. Ты не как все".
Лестно слышать, конечно, но я кусаю свой шоколадный батончик.
"О’кей, - говорю я, - теперь понял. Расскажи мне, я хочу знать, почему ты пугаешь людей".
"Ох-ох-ох-ох-ох! Разбежался. Ишь, чего захотел".
"Я серьезно".
"Это небезопасно, Даниэль. Это может зайти слишком далеко".
Я вздрагиваю, услышав от него свое имя. Я быстро дожевываю остаток батончика и комкаю обертку.
"Как это?"
"Над ужасами люди смеются только в кино, но в реальности все это далеко не забавно. В существовании Годзиллы нет ничего развлекательного. Если бы люди хоть на секунду задумались, что значит жить, как Годзилла, и что представляет собой его жизнь… Их бойкие мысли тут же споткнулись бы о тайные страхи, постоянные сомнения и миллионы мелких обломов в день. Они увидели бы мир, в котором живут, таким, каков он на самом деле. А кому это понравится?"
"Я…"
"Есть одно правило, - перебил Годзилла, - единственное. Ты ничего не говоришь, ни о чем не спрашиваешь, ты - в кино: сиди тихо и веди себя прилично. Больше увидишь".
"Понял", - сглотнул я.
"Все, что ты хочешь знать - фильм покажет. Не пытайся разгадать никаких моих тайн, не слушай того, что люди обо мне говорят, и не спрашивай их о том, что они знают. Здесь я - главный рассказчик".
"Я…"
"Обсуждение отставить. Не нравится фильм - не смотри. Ты можешь встать и выйти из зала. И на этом твое кино окончено".
"Понял".
"Вот и молодец".
Годзилла снова глубоко уходит в себя. Но его левая рука дрожит от волнения. Или это кажется моему испорченному воображению?
На сегодня аудиенция окончена.
"Я устал", - говорит Годзилла.
Я поднимаю рюкзак и закидываю его на спину.
"Завтра также?"
Сон
Я в Токио.
Я живу в отдельно стоящем небоскребе на выезде из города. Окна выходят на лесопарк; перед домом лужайка, на ней горка и карусель. В траве почему-то валяются сломанные игрушки. На газоне выгоревшая трава. Я оборачиваюсь. Наш дом очень большой, в сто этажей, а может быть, в тысячу.
Я говорю "наш" дом, но я не знаю, кто такие эти "мы". У меня нет семьи. Отец на работе, это очень далеко, а мама куда-то исчезла. Я пришел сюда один. Со своими привидениями, с людьми, которые проходят мимо, которые только и делают, что все время проходят мимо, они несут пластиковые контейнеры с жареной лапшой и компьютеры в разобранном виде, отдельно системные блоки, мониторы, мыши, клавиатуры.
Под нашим домом кто-то есть. И внутри нашего дома кто-то есть. А на самом верху, прямо напротив моего балкона, моргает гигантский зеленоватый глаз.
Годзилла спрятался за нашим домом или внутри него. Зрачок раскрыт на самую долгую выдержку.
Чудовище ждет.
Совсем скоро, я это откуда-то знаю, ему на помощь должны подоспеть и другие чудовища. Они будут трехголовые и из металла, они прилетят из космоса. Они будут похожи на насекомых, и на причудливых птиц, и на обитателей морской бездны. Они все соберутся здесь на кровавую битву.
А люди будут убегать, спасаться, кто как может. Они попытаются укрыться в атомных бомбоубежищах, но все двери бомбоубежищ будут заперты, потому что все ключи будут потеряны в канализационных люках и сточных канавах. Люди будут размахивать разряженными пистолетами, повсюду будут стоять использованные пусковые установки от реактивных минометов, подбитые обездвиженные танки, валяться стреляные гильзы. Люди будут кричать, прижимать к себе детей, прижиматься друг к другу - но все будет напрасно. Слишком поздно.
Вывески на фасадах домов в центре города беспорядочно мигают, как счет на табло испорченных видеоигр. Цифры взбесились, обратный отсчет теперь возможен только на пальцах. Повсюду слышен вой. Земля дрожит под ногами. Океаны выходят из берегов. Молнии вспарывают небесную лазурь. Над Токио поднимается цунами высотой сто шестьдесят метров.
Это то, что я вижу, то, что я представляю себе, то, что я предчувствую.
Но я знаю точно, что все это случится, только если я очень захочу. Я знаю, что я могу испепелить своих врагов одним мановением руки: щелкну пальцами, и они испарятся. Я знаю, что Годзилла может быть всего-навсего безобидной ящерицей, мирным трогательным гигантом.
Небо оранжевое и фиолетовое. Самолеты снуют под перистыми облаками.
Я забегаю в подъезд. Лифт сломан. Бегу по лестнице. Я поднимаюсь, перескакивая через ступени. Через две, через три, через четыре. На третьем этаже я уже задыхаюсь. Но продолжаю бежать. Мои легкие словно выжжены огнем. Я извергаю из себя пламя. Я кашляю. Соседи смотрят на меня в недоумении.
Я почти лечу.
У меня открылось второе дыхание. Я обладаю сверхспособностями. Я чувствую, что могу сделать все, что захочу.
Мне больно, но это состояние стоит того: зато я ощущаю себя всемогущим, я - непобедим.
Вдруг до меня доходит (эта мысль покажется мне нелепой, когда я проснусь, и мне так и не удастся разгадать ее глубокого тайного смысла): для того, чтобы стать сильнее всех, чтобы наводить на людей ужас, чтобы держать их в страхе, чтобы тебя уважали, почитали, бегали от тебя как от чумы, нужно просто очень много пострадать самому - пройти сквозь огонь, воду и медные трубы - и вернуться. Вернуться живым и победителем. Главное, уцелеть и вернуться.
И вот я добегаю до сотого этажа.
Распахиваю дверь квартиры.
У меня нет больше отца, а мама - больше не здесь.
Я захожу в свою комнату. Там все перевернуто вверх дном. Там пусто. Как будто по ней прошел тайфун.
Я сажусь на кровать. Я жду, когда этот мир наконец кончится. Я смотрю на часы. "Пап, ты что, не видишь, я весь горю!" Зарубите себе на носу: во сне все сделано для того, чтобы не проснуться, но то, что случается со спящим человеком, настолько реально, что он просыпается, понимаете? Мои наручные часы пищат, их раздражающий писк сливается с пиканьем электронного будильника, и я волей-неволей просыпаюсь.
Время вечернего сеанса
В пятницу на скамейке никого. В субботу никого. Никого, никого и еще раз никого. И в воскресенье тоже.
Годзилла смеется надо мной. А я только теряю время впустую, поджидая его. Я сижу на нашей с ним скамейке или рядом, на террасе единственного в этом городе кафе. Я заказываю лимонад за лимонадом. Все бы ничего, но напиток слишком шипучий. Хозяин заведения уже поглядывает на меня исподлобья. Тыльной стороной ладони я подбрасываю свою сдачу, и мелочь рассыпается.
Что значит вся эта дурацкая история с фильмом? Мне что, больше делать нечего в своей жизни, как только слушать рассказы о чужой? Чужие истории.
Воскресным вечером я бреду по улице вдоль океанского берега. Волны идут на приступ, брызги долетают до парапета. Машины пролетают мимо, обдавая меня грязью. О солнце приходится только мечтать. Солнце нам только снится. Облака пропитаны ночью, они мчатся по холодной снежной грязи, отражаясь в тонированных стеклах машин. А я все иду и иду, я - ходячий синдром бродяжничества. Я бродячий ответ на вопросы, которые обычно не задают.
Поднимаю голову.
Передо мной знакомая карусель. Пустая парковка, лужицы ртути на асфальте. Ледяной ветер. Мой взгляд переполняется холодным дождем.
Над центральной аллеей, прямо надо входом в парк, висит растяжка с надписью:
Оставь все в прошлом!
Никого. Я оглядываюсь, смотрю на свои собственные следы в грязи.
Поднимаю воротник пальто, прячу руки в карманы. Галерея кривых зеркал. Разбитые машины. По-прежнему никого, а вокруг между тем потихоньку зажигаются огни, откуда-то звучит музыка - образчик дурного вкуса, что-то отвратительное из давно минувших лет.
Еще несколько шагов вперед. "Пещера ужасов". Поезд с привидениями. Касса закрыта. На стекле скотчем приклеена записка:
Я вернусь
Музыка замолкает. Мой мобильный звонит, и я, даже не взглянув на дисплей, отвечаю:
"Алло?"